моя восточная царица

Дорога была долгой. Солнце палило безжалостно, песок прилипал к коже, а ветер носил с собой только жар и пустоту. Чонгук ехал верхом, но мысли его уже давно покинули этот путь. Они летели к ней, к Ти, к той восточной царице, которая полностью завладела его сердцем.

Он вспоминал каждый миг: её взгляд, лёгкую улыбку, аромат, который оставался с ним даже после долгих часов пути. Он снова ощущал её лёгкую дрожь, когда он брал её за руку, и ту смесь упрямства и нежности, что делала её такой недосягаемой.

«Что я сделал, что теперь должен ехать без неё?» — думал он, сжимая поводья. «Если бы можно было оставаться рядом... хотя бы на мгновение».

В каждом оазисе, на каждой остановке, он спрашивал себя, как она сейчас. Что делает? Спокойна ли она? Не думает ли о том, что он, возможно, отдаляется? Его сердце сжималось от мысли, что кто-то другой может приблизиться к ней, пока он далеко.

И снова он вспоминал тот вечер на балконе, когда она так испугалась его ночного визита, когда её маленькие руки сжали его, а сердце билось так быстро, что он сам едва не терял дыхание. Он помнил, как она пыталась быть упрямой, отказываться, а он... он не мог позволить себе отпустить её.

«Даже на расстоянии я не могу забыть», — шептал он себе, смотря на песчаные дюны, которые растягивались до горизонта. «Каждое мгновение с ней — моя память, моя слабость и моя сила одновременно».

Когда солнце начало склоняться к закату, Чонгук уже знал: несмотря на долгий путь, несмотря на пустыню, несмотря на все преграды, его мысли будут только о ней. И ни одна миля, ни один день дороги не смогут ослабить той привязанности, что он чувствует к восточной царице.

В сердце его рождалось одно обещание: как только он вернется, он сделает всё, чтобы она знала — его путь всегда ведет к ней, и ни одна сила в этом мире не сможет изменить этого.
Великие ворота родного дворца встретили Чонгука гулким эхом копыт. Казалось, всё осталось прежним: мраморные колонны, золотые своды, бесконечные залы... но воздух здесь был другим — пустым. Не хватало одного единственного дыхания.

— Ваше высочество, — склонились слуги.
Он кивнул, но не удостоил их взглядом.

С того дня, как он покинул её, сердце принца было как натянутая струна — любое слово, любое воспоминание о Ти отдавало болью.

Вечером, за ужином, мать произнесла, будто между делом:
— Наложницы ждут тебя, сын. Нужно восстановить порядок.
— Я не нуждаюсь в них, — холодно бросил он.
— Ты забываешь, кто ты. Она — чужая. Она уйдёт, а династия останется, — её глаза сверкнули сталью.
— тогда я уйду с ней , мне никто не нужен кроме нее — тихо, но с угрозой ответил Чонгук, поднимаясь из-за стола.

На следующий день он приказал доставить к себе лучшего художника. Чонгук часами стоял, диктуя каждую черту лица Ти, каждый изгиб её губ. Портрет получился настолько живым, что казалось — протяни руку, и коснёшься её. Он поставил его прямо у постели, чтобы видеть её первым делом утром и последним — перед сном.

Каждую неделю он отправлял к ней караваны с дорогими тканями, золотом и редкими камнями. Письма были короткими, но полными тоски: «Я не забыл. Я не смогу забыть».

Но однажды, поздним вечером, в покои Чонгука вошёл старый евнух, поклонился и шепнул:
— Ваше высочество... слухи. Говорят, царицу видели в саду с каким-то молодым воином. Он смеялся с ней... слишком близко.

Внутри всё оборвалось. Кровь застучала в висках. Образ её смеха — но не для него — разъярил сильнее любой войны. Он вцепился пальцами в резьбу трона, едва не сломав дерево.перел тем как уйти он оставил несколько слуг что бы они расказывал. что происходит во дворце царицы .

— Найдите мне имя этого воина, — голос его был тих, но в нём таилась буря. — И приготовьте путь.

Этой ночью он не сомкнул глаз. Луна скользила по мрамору, вырезая на полу узоры, а он, сидя у портрета Ти, шептал:
— Ты моя. Ты всегда была моей. И я вернусь за тобой.

К утру имя воина было найдено. Это оказался молодой телохранитель, служивший в охране её отца.
Чонгук не стал спрашивать больше — он и так знал достаточно, чтобы сердце наполнилось огнём.

— Седлать моего коня. Сегодня мы уходим, — приказал он, натягивая чёрный дорожный плащ.

Дворец был ещё окутан тишиной, когда он выехал за ворота. Луна пряталась за облаками, а впереди тянулась бесконечная пустыня. Но для Чонгука не существовало усталости — только желание видеть её лицо.

Дорога через горы и пески отнимала силы. Песчаные бури били в лицо, острые камни рвали копыта лошадей. Иногда он останавливался у ручья, хватал горсть ледяной воды и смотрел в отражение — и в каждом отблеске видел её глаза.

«Смеётся... но не со мной. Говорит... но не мне. Неужели я дал ей слишком много свободы?» — эта мысль раз за разом вонзалась в разум, как нож.

На третий день пути он встретил гонца.
— Ваше высочество, — тот спешился и поклонился, — на царицу напали. Нападение было на дороге, но её охрана отразила удар. Ваши люди уже в пути к ней.

В глазах Чонгука полыхнул гнев.
— Кто осмелился?
— Пока не знаем. Но... — гонец запнулся, — есть слухи, что это было связано с принцем из Египта.

Чонгук ударил пятками в бока коня, и тот рванул вперёд. Ветер свистел в ушах, песок летел из-под копыт.

Его сердце колотилось всё сильнее с каждой милей. Он уже видел, как она, испуганная, обнимает другого за помощь. И эта картина выжигала его изнутри.

«Нет. Если она в слезах — только в моих руках. Если она дрожит — то только от моего голоса».

Через несколько часов он нагнал караван, окружавший её.

— Ти! — сорвался крик с его губ, когда он увидел, как она выходит из повозки, сжав в руках разорванный подол.

Она подняла взгляд. И в тот момент её глаза наполнились слезами — то ли от страха, то ли от облегчения.
Чонгук спрыгнул с коня и, не обращая внимания на людей вокруг, притянул её к себе.
— Всё. Я здесь. Теперь никто не тронет тебя.

Она уткнулась в его грудь, дрожа.
— Я думала... — её голос сорвался, — я думала, что не увижу тебя больше.

— Глупая, — он провёл рукой по её волосам. — Даже если между нами будет тысяча миль, я всегда приду.

Чонгук прижимал её к себе так, словно боялся, что ветер унесёт её прочь.
Он слышал, как быстро стучит её сердце, и этот звук был для него важнее любого грома победных барабанов.

— Ты вся дрожишь... — его голос стал мягким, почти шёпотом. — Не бойся маленькая моя я рядом

Она глубоко вдохнула, но в глазах всё ещё стоял страх.

Перед глазами Чонгука всплыло то, что ему рассказали стражи: как она, даже будучи связанной, смотрела на похитителей с гордостью.

— Отпустите меня!
— Ты кто такая?
— Ты не знаешь, кто я? Я Восточная царица, дочь правителя... единственная наследница. Ты знаешь, кому я принадлежу?
— Нет... кому?
— Чонгуку. Принцу.
— ...
— Ты знаешь, как он меня лелеет? Как любит? Если он узнает или придёт сюда... вам не жить!

Чонгук сжал зубы. Ему хотелось вернуться туда и уничтожить каждого, кто осмелился прикоснуться к ней. Но сейчас — он просто держал её.

— Ты даже там... говорила им, что я твой? — тихо спросил он, чуть отстранившись, чтобы видеть её глаза.

— А кто ещё? — она попыталась улыбнуться, но в уголках глаз блеснули слёзы.

Он провёл большим пальцем по её щеке, убирая их.
— Ты понятия не имеешь, что для меня значат эти слова.

В его взгляде было столько чувства, что ей стало трудно дышать. Это был не просто гнев, не просто страсть — это было что-то большее. Как будто он готов был пройти ещё тысячу пустынь, только чтобы снова услышать от неё эти слова.

— Я не отпущу тебя, — сказал он глухо, но твёрдо. — Даже если весь мир будет против.

И в ту минуту она поняла, что его любовь — это не просто обещания. Это как стена, за которой она всегда будет в безопасности... и как огонь, который может сжечь всё вокруг, если её тронут.

Ночь опустилась мягким, тёплым покровом, но для Ти она всё ещё была тревожной. Внутри шатра горели несколько масляных ламп, их свет колыхался, отражаясь в золотистых узорах на тканях.

Чонгук сидел рядом с ней, молча, только иногда наливая ей тёплый отвар из глиняного кувшина.

— Ты должна выпить, — сказал он тихо. — Это успокоит тебя.

Она взяла чашу, но руки дрожали так сильно, что он сам поддержал её ладони.

— Ты всё ещё думаешь об этом? — спросил он, не сводя с неё глаз.

Ти опустила взгляд.
— Да... каждый раз, когда я закрываю глаза, я снова вижу их лица...

Он отложил чашу и осторожно обнял её, усаживая так, что она оказалась у него на коленях, лицом к нему.
— Слушай меня. Никто... больше не посмеет. Я этого не позволю.

— Но если бы ты... не успел... — голос сорвался, и она спрятала лицо у него на груди.

— Я всегда успею, — он произнёс это твёрдо, без тени сомнения. — Даже если придётся разорвать небо и море.

Его ладонь скользнула по её волосам, осторожно распутывая прядь за прядью. Он говорил тихо, почти на ухо:
— Я видел тебя сильной, гордой, непокорной... Но сегодня я увидел тебя испуганной, и мне больно от этого. Я готов отдать всё, лишь бы ты никогда так не чувствовала себя снова.

Она приподняла голову и встретилась с его взглядом. В нём не было высокомерия или холодной власти, к которой она привыкла. Там была только тёплая, настоящая привязанность.

— Чонгук... — её голос был едва слышен, но в нём звучало то, что она не решалась признать вслух.

Он положил её голову к себе на плечо.
— Спи. Сегодня ты в безопасности.

И, пока её дыхание становилось ровнее, он всё ещё держал её в объятиях, будто не доверял даже ночи.