Глава 7
========== Глава 7 ==========
Комментарий к Глава 7
https://vk.com/wall593337655_112
https://vk.com/wall593337655_110 - Кёнсу
https://vk.com/wall593337655_113 - Намджун
────༺༻────
Чимин проснулся от поцелуев. Князь тихо звал его, и нежно зацеловывал лицо.
— Чимин~и, жизнь моя, просыпайся. Проснись, любовь моя. Чимин... — Чимин распахнул сонные глаза, осматриваясь. Было ещё темно, рассвет только-только занимался. — Чимин~и, любимый, надо уходить. Кёнсу уведёт тебя. Прошу, слушайся его, — голос князя звучал нежно, но тревожно.
— Что? Что случилось Ваша Светлость? Зачем уходить? Куда? — Чимин смотрел в лицо мужчины: бледный, с красными от слёз глазами, растрепанными волосами, распахнутым ханбоком на плечах.
— Он увезёт тебя на мой остров. Я... Меня не будет некоторое время, но я вернусь. Я дал указания. Мой телохранитель будет с тобой. Никто и пальцем тебя не тронет. Он обязан мне жизнью, он защитит тебя, любимый, ангел мой, посмотри на меня, — голос князя звучал отрывисто и отчаянно. Мужчина нежно сжимал щёки юноши и прижался лбом к его лбу, легко соприкасаясь носами.
Там, за огромными воротами, его ждали воины императора, личная гвардия повелителя, и Дино прекрасно знал, зачем приходят императорские псы. Значит, он предстанет перед владыкой и понесёт наказание. Ему вручат обвинительную грамоту. Мозг мужчины лихорадочно работал, пытаясь понять, где он допустил ошибку, ведь он всё продумал: охранники и возничий, сопровождавшие Чимина в дороге, давно лежат в земле, повозка глубоко в ущелье, все следы заметены тщательно. Опекун Ким получал поддельные письма, а в школе было объявлено, что Чимин уехал в родной город. В том, что директор молчал, он не сомневался — угроза была передана ему более чем понятно. И как до самого императора дошло, что юноша у него в замке, он не понимал. Везде были его люди, контролирующие любые сомнительные или подозрительные ситуации. И именно они, преданные князю придворные, передали послание о том, что к его замку направляются императорские гвардейцы.
— Дино? — из тревожных раздумий князя вывел тихий голос Чимина. — Что случилось, скажи?
— Меня обвинят в твоём похищении. За воротами стоит личная гвардия императора, чтобы отвести на суд, а тебя забрать от меня, — горько закончил князь.
— Тогда просто отпусти меня. Отправь к моему опекуну. Я не буду говорить, что ты удерживал меня силой, и господина Сокджина уговорю не говорить ничего, — голос юноши звучал мягко, успокаивающе. — Просто отпусти меня, Дино... — сказал прямо в губы, пытаясь уговорить мужчину.
— Нет! Нет, нет, никогда! Ни за что! Никогда! Ты только мой, моя любовь, мой лунный цветок. Я люблю тебя, Чимин, люблю! — отчаянно молвил князь, притягивая к себе юношу. — Просто уходи сейчас с Кёнсу, он позаботится о тебе.
— Но князь, разве не будет лучше, если я уйду? Вас не смогут обвинить ни в чём. Просто отпустите...
— Я сказал нет, Чимин, — не терпящим возражений тоном хрипит князь, — тебя отвезут на остров, где мы будем вместе.
Князь лгал. Он прекрасно знал, что его просто не выпустят из императорского дворца, и он не сможет вернуться ни в замок, ни отправиться на остров. Его наказанием будет ссылка в лучшем случае, в худшем — его лишат головы. А если он окажет сопротивление, поднимет свою личную охрану или сбежит, то весь его род будет истреблён до последнего, и его сыновей казнят. Но князь надеялся на лучшее, и продумывал, как он мог бы воссоединиться с любимым через некоторое время. А сейчас нужно было подождать, потерпеть. И это то, чего у князя не было — ни терпения, ни времени. Он только получил своё сокровище, только начал греться в лучах своего «золотого» мальчика, только стал получать первые, несмелые ласки, только шаг остался до его Рая, и вот, потерять всё это так нелепо, глупо, жестоко. Потерять, после нежнейшей ночи в объятиях своего любимого, когда они впервые доверились друг другу — князь свою жизнь, а Чимин — своё сердце.
Холодный, липкий страх охватил мужчину. Страх, что он видел своего любимого в последний раз. И отчаяние так затопило его, что ему хотелось выть в голос. Он судорожно обхватил тело юноши, всё ещё обнажённое, прикрытое лишь тонким покрывалом. Огонь камина освещал прекрасное тело юноши, горел в его волосах, блестел на губах, сверкал в глазах. Вот оно — гибкое золото в его руках. И всё это он сейчас потеряет! Чимин чувствовал его состояние, его горечь и страх, и нежно обхватил его шею, прижимаясь, укладывая голову ему на плечо, пытаясь успокоить.
— Дино, прошу, отпусти, не губи себя. Если судьбе угодно, мы будем вместе. Обещаю, что приму тебя, если на то будет воля Всевышнего! — всё ещё пытался уговорить его Чимин, мягко касаясь его плеч.
— Нет. Не проси. Это единственное, что я не смогу сделать для тебя — отпустить. Прикажи покончить с собой — я сделаю это не раздумывая, приму кинжал или яд из твоих рук... — князь нежно поцеловал его руки.
В двери громко постучали:
— Ваша Светлость, надо уходить! Императорские воины у ворот, требуют открыть их! Ваша Светлость, нельзя медлить, прошу! — это был дрожащий голос Кёнсу, слуги Чимина.
Чимин испуганно посмотрел на мужчину, интуитивно сжимая руки:
— Дино?
— Прости меня, любимый мой, прости! — в отчаянии промолвил князь. — Но если бы боги дали возможность начать с начала, я бы сделал всё точно так же! Я не могу тебя потерять!
— Князь, прошу, отпусти... — и слёзы, прозрачными каплями потекли по нежным щекам. — Прошу...
Мужчина склонился к его лицу, целовал слёзы, прижимался лбом и шептал:
— Помни обо мне, любимый, прошу. Помни, жизнь моя, дыхание моё, мой самый нежный, самый прекрасный цветок... Чимин...
И князь припал к его губам в нежном, щемящем душу поцелуе. Мужчина просто умирал в нём, растворяясь без остатка. Чимин замер — это его первый поцелуй. И он почувствовал всё отчаяние безмерно любящего мужчины. Единственное, что он мог сделать для него на прощание — это приоткрыть губы и принять всю его нежность и страсть. Князь со стоном прильнул ближе, целуя в последний раз.
— Ваша Светлость! Князь! Промедление смерти подобно... Прошу, поторопитесь! — слуга за дверью сходил с ума от волнения.
— Прощай, мой Рай... — князь не замечал собственных слёз. Он прикрыл глаза, выдавливая всю влагу, чтобы последний раз ясно посмотреть на любовь всей его жизни. И смотрит — в эти глаза, на эти губы, на это лицо, волосы, впитывал в себя, навеки высекая этот образ под веками.
Влетел слуга, выхватывая Чимина из его рук, и попытался оттащить в сторону купальни. Чимин цеплялся за руки князя:
— Дино! — кинулся ему на шею и поцеловал коротко в губы. — Я буду помнить, — прильнул последний раз, и слуга рывком вырвал его из объятий. Рыдающего Чимина затолкнули в купальню, наспех закутывая в тёмный ханбок и цепляя сандалии на ноги.
От страха и слёз юноша не видел и не слышал ничего. Не видел, как слуга открыл потайную дверь, не почувствовал, как его запихивают в проход, не слышал криков и лязга мечей за закрывшейся стеной. Он опомнился в каком-то тоннеле, через который его вёл Кёнсу, не выпуская его рук. Они вышли у бамбуковой рощи. Там их ждал телохранитель князя и ещё двое слуг.
— Маленький господин, нас сейчас сопроводят в тайное место. Нам надо переждать этот день, ночью переберёмся к реке, а оттуда на лодке поплывём к острову Его Светлости, — Кёнсу старался держаться твёрдо, но было заметно, как дрожали его руки от волнения. Чимин немного успокоился и мог мыслить сносно. Он обратился к телохранителю:
— Если вы меня сейчас отпустите и отправите к моему опекуну, это ведь поможет князю? Его не будут обвинять? Его смогут отпустить? — с надеждой, заглядывая ему в лицо.
Мужчина переглянулся со слугой, и недоумённо посмотрел на юношу:
— Нет, господин. Его Светлости вряд ли сейчас что-нибудь поможет, — немного удивлённо отвечал мужчина, — но не время сейчас. Едем!
────༺༻────
Чимин никогда не сидел на лошади, поэтому слуга сел позади него, взяв поводья через талию юноши. Они ехали через рощу часа полтора, не останавливаясь и молча. Двое слуг, сопровождавших их, ехали на навьюченных котомками лошадях. Их Чимин, в отличие от Кёнсу и телохранителя, имя которого он ещё не знал, так как видел впервые. И, как потом рассказал Кёнсу, это были воины из личной охраны князя, переодетые в слуг. И у каждого в складках ханбока были мечи.
Ещё полчаса они ехали прямо по мелководью реки, чтобы сбить след, если будет погоня — так объяснил телохранитель.
— Его зовут Вонхо, — тихо прошептал слуга, — он с рождения был приставлен к князю, и всю жизнь сопровождал его. Падение Его Светлости, слишком сильно отразилось на нём. Он не смог даже попрощаться с ним, в отличие от тебя, — горестно закончил Кёнсу.
— Разве они не увидятся вновь? Он же его телохранитель!
— Боюсь, господин, мы видели князя в последний раз, — пряча глаза, ответил слуга.
Чимин застыл, поражённый печальной новостью. Да, князь прощался с ним, и перед его глазами до
сих пор мелькало искажённое болью лицо Дино, а в ушах хриплое отчаяние «Помни меня...», но Чимин не мог просто в это поверить, и не мог осознать до конца, что всё происходящее реально. Страх снова накатывал на него, сковывая сердце — что происходило, куда его везли, зачем он нужен был там, если не
будет там князя? Вопросы крутились у него в голове, и, по-видимому, отражались на лице, и Кёнсу поспешил его успокоить:
— Не волнуйся, маленький господин. Мы почти приехали, и ты сможешь отдохнуть.
Он сильнее прижал к себе Чимина, кутая в лёгкое одеяло, ведь кроме тонкого ханбока и сандалии на
босую ногу на юноше ничего не было. Чимин был ему благодарен. Он вспомнил, когда Кёнсу, будучи тогда ещё неизвестным ему юношей, помог очиститься от сладкой пудры на лице и одежде, в которой он испачкался на обеде у князя, и легко улыбнулся. Снова Чимин вспомнил князя, тот день, то первое признание у пруда с лотосами, и слёзы сожаления покатились по щекам юноши. Кёнсу обнял его
успокаивающе, но молчал, понимая, почему плачет этот юный и прекрасный господин.
Вскоре они достигли небольшой хижины среди рисовых полей и небольших живописных холмов, в
окружении всё той же бамбуковой рощи, которая и вовсе не кончалась за всё время их пути. Время было обеденное, солнце стояло в зените, ласково пригревая. Едва беглецы спешились с лошадей, Кёнсу стал хлопотать за приготовлением еды. Один «слуга» оставался у дверей — сторожить, а второй увёл коней в стойло. Телохранитель и Чимин остались одни. Мужчина видел, как плакал юноша, да и сам он был удручён — князь ему был как сын или как младший брат. Но скрывать правду от несчастного юноши он считал несправедливым.
— Господин, — начал он, — пока мы одни, я должен сказать. Князь взял с меня клятву охранять Вас до последнего вздоха, что я и выполню, если понадобится. Туда, куда я Вас везу, князя нет и, думаю, не будет никогда. Он не сможет вернуться из ссылки, а если его казнят, то и вовсе Ваша дальнейшая судьба мне не понятна. Его супруга распустит гарем. Всех слуг продадут или отправят на рудники. Замок князя, если император соизволит, оставят его сыновьям. Но если господина всё же... — лицо Вонхо болезненно скривилось, ибо ему действительно больно говорить такое, — ... если всё же казнят, его имущество конфискуют, даже дети попадут в опалу. Я бы хотел... очень хотел разделить с господином тяготы ссылки,
быть с ним до конца. Ведь я практически воспитал его, я с ним с самого его рождения. Вы стали его погибелью. Я не хотел такое говорить, господин, но князь никого не видел кроме Вас, и никого не слушал, за что и расплатится, — Вонхо прервался, немного задумываясь, но продолжил, смотря юноше прямо в лицо: — Признаюсь, я был удивлён, когда Вы проявили беспокойство о судьбе господина, спросив, сможете ли Вы его спасти. И всё же, если господин погибнет из-за любви к Вам, то хотя бы не напрасно, — он криво улыбнулся. — Если нас найдут имперские гвардейцы, Вас подвергнут наказанию за мужеложство, и вышлют из страны, — он замолк, дав Чимину возможность осмыслить всё.
Юноша затрясся от страха, и судорожно глотал воздух:
— Но мы... Я не был... Мы не возлежали друг с другом, — безбожно краснея, пролепетал Чимин. В памяти вспыхнули две последние ночи с князем: их ласки, их обнажённые объятия, их поцелуй... Удушающее смущение накрыло юношу, и Чимин не знал куда девать своё лицо.
— Кёнсу вытащил Вас обнажённым из постели господина, — как-то зло прошипел Вонхо.
— Князь любил меня, но не трогал, он был заботлив ко мне, — так же злобно вспыхнув, ответил Чимин. Вонхо вздохнул обречённо, опустив голову и сжимая свой меч.
— В любом случае, я уверен, князь даже под пытками не признает это, и Вам нечего опасаться. Прошу прощения, господин. Отдыхайте! — и телохранитель вышел из хижины, оставив юношу одного.
Чимин рухнул на колени, снова сотрясаясь в рыданиях. Он так сожалел обо всём. Как бы Чимин не
тяготился князем, как бы не отвергал его, он должен был признать себе, что мужчине удалось всколыхнуть в нём ростки нежных чувств, хотя Чимин не мог их ещё определить. Была ли это благодарность, или юношу впечатлили ухаживания взрослого мужчины, его ласки и забота — юноша не мог понять. Но в глубине
души Чимин понимал — если бы он оставался во власти князя ещё некоторое время, то непременно попал бы под чары его любви, и, в конце концов, принял бы его. И теперь, даже не понимал, радоваться сложившимся обстоятельствам, или нет.
Лицо Дино всё ещё было перед глазами. Его поцелуй... Он никогда в жизни не забудет его, также как и
жар крепкого тела на нём, под ним и то, как он засыпал на его груди. И этот отчаянный крик: «Помни меня...», а потом тихое: «Прощай, мой Рай!..». Чимин прикрыл глаза, вспоминая всё это. Юноша пообещал себе всегда с благодарностью вспоминать о нём, в знак уважения к столь сильной, необъятной любви к нему.
Кёнсу незаметно подсел к нему, обнимая и утирая его слёзы, и вложил ему в руки миску с рисом и
овощами:
— Поешь, маленький господин, тебе нужны силы. Нам долго придётся плыть, — и начал его кормить словно маленького ребёнка.
— Не хочу... — глотая и слёзы, и еду, всхлипнул юноша. — Не хочу плыть! Кёнсу, давай уйдём к Сокджину, моему опекуну. Он очень добрый, он позаботится о нас, — не переставал плакать Чимин. Кёнсу, всё ещё закладывая рис ложкой ему в рот, улыбнулся:
— Ах, маленький господин, я бы с радостью. Но мы и шага не успеем сделать, как нас схватят и поволокут на имперский суд. Сейчас самое лучшее — это затаиться и переждать! А потом, может, и до твоего покровителя доберёмся, — успокаивал юноша. — Потерпи, господин, чуть-чуть!
— Хорош-о-ой... — икнул Чимин и успокоился.
Кёнсу уже отнёс еду и Вонхо, и воинам, и теперь, спокойно сидел со своим господином, к которому
так привязался за эти короткие дни. Чимин прильнул ближе к его груди и прикрыл глаза, засыпая, да только, что-то мешало ему. Он чувствовал, что что-то не так с одеждой Кёнсу.
— Кёнсу, что у тебя там? Камни? Мешает сильно...
Кёнсу засмеялся, и отодвинув юношу, распахнул турумаги. У Чимина глаза округлились от шока — вся рубашка слуги была перевязана широкими лентами, под которыми находились украшения: браслеты, шпильки, цепи и его, теперь уже любимые, серёжки! Он был обвешан ими как броня.
— Всё, что тебе подарил наш щедрый князь! Я не потеряю ни одну из них, сохраню всё.
Господин с огромной любовью выбирал каждое украшение для тебя. В каждой — частичка его любви! В них он видел тебя, и это достойно восхищения и уважения, мой маленький господин! И у тебя будет память о нём. Хотя, не знаю, захочешь ли ты помнить? — горько улыбнулся юноша.
— Конечно! Я буду помнить о нём, Кёнсу, с теплотой, — смутился Чимин, — но... я не знаю, имею ли я на них право?
— Господин подарил их тебе! Он сам приказал забрать их для тебя. И в тех котомках вся твоя
драгоценная одежда. Господин велел всё забрать.
Чимин снова смутился — даже перед лицом опасности, князь думал, прежде всего, о нём, о его безопасности и удобстве. И снова чувство горького сожаления нахлынуло на него.
— Господин? Я думал, ты не любишь князя, — Кёнсу был явно удивлён.
— Не люблю. Но благодарен ему за его любовь, — грустно проговорил юноша.
— Вчера вечером... Я сильно испугался за тебя, мой маленький господин. Никогда не видел нашего
князя таким. Он обидел тебя? — внимательно посмотрел на него Кёнсу. Чимин вспыхнул смущённо:
— Нет, — выдохнул юноша, ещё больше краснея.
— Я сидел под дверью, боясь пошевелиться. Я слышал лязг кинжала, господин, и думал, от чьей крови придётся очищать пол. Что это было? Я чуть не умер от страха, — волнение Кёнсу не было поддельным.
— Я разрезал пояс его ханбока, — закрывая лицо ладонями от смущения, просипел Чимин, улыбаясь.
— Что-о? Мой маленький господин соблазнитель! — лукаво улыбался Кёнсу, цепляя пальцами подбородок юноши и заглядывая ему в лицо. Чимин не выдержал насмешливого взгляда, и тихо сказал:
— Мне так жаль, что всё так случилось, что из-за меня Дино пострадает. Лучше бы мы никогда не встречались... — снова заплакал юноша.
Больше слуга несчастного юношу ни о чём не спрашивал, лишь утешал, гладя по волосам, позволяя засыпать у себя на коленях.
────༺༻────
В сумерках они стали собираться отходить к реке, и только Кёнсу затушил очаг. Отчётливо послышался конский топот. Вонхо выглянул в проём окна:
— Не меньше двадцати всадников. Имперские гвардейцы? Не похоже на них... или?.. Быстро выходим! Успеем дойти до рощи и укрыться!
— Не успеем! Нас перебьют, пока добежим, — сказал один из воинов.
— Баррикадируемся! — зычный голос Вонхо пронёсся по комнате. — Мы перестреляем их с крыши!
Тут же все лавки и табуреты в помещении стали подпорками и креплениями. Едва беглецы затихли, приготовившись, Чимин услышал до боли знакомый голос.
— Чими-и-ин! Чимини-и! Это я!
— Сокджин? Джинни~и!!! Сокджи-иин! — понёсся к закрытым дверям юноша, тут же перехваченный руками Вонхо. — Откройте! Это мой опекун! Господин Ким Сокджин! Прошу, выпустите меня к нему. Прошу Вас! — в отчаянии кричал Чимин, всё ещё удерживаемый телохранителем.
Видимо его крики были услышаны всадниками, поскольку крики за стеной стали громче, а через несколько секунд в дверь стали колотить со всей силой:
— Чимин, мальчик мой, мой ребёночек! Отдайте мне его! Сейчас же! Чимин!
Никто опомниться не успел, как Кёнсу ногой вышиб лавку из-под двери, и в комнату под лязг оружия ворвался Сокджин. Чуть не оторвав пальцы телохранителя, Чимин устремился к нему. Оба пали в объятия друг друга, сотрясаясь в рыданиях. Вонхо, поняв, что это не имперская гвардия, приказал убрать оружие. Комната наполнилась людьми, и все уставились на душащих друг друга в объятиях двух родных людей. Чимин плакал в голос, цепляясь за друга. Сокджин и вовсе приподнял его над полом, прижимая к себе.
— Мой мальчик! Мой Чимин! Прости меня, это я виноват во всём, что случилось с тобой! Я виноват, что отпустил тебя, что не уследил! Я чуть не умер, узнав, что тебя похитили. Никогда, больше никогда не отпущу тебя! Мой маленький ребёнок! — рыдание Сокджина было больше похоже на рёв кита. И сам он, возвышаясь над юношей на целую голову, выглядел как мать, что нашла своего пропавшего ребёнка. У некоторых это вызвало умиление и, как Кёнсу, с увлажнившимися глазами, смотрели на них. Но большинство откровенно ржали с них, с облегчением признавая, что погоня закончилась.
Сокджин хотел отпустить всех сопровождавших Чимина людей, но согласились только два наёмных воина, заявив, что раз у них нет больше хозяина, то они свободны тоже. Вонхо сказал, что будет ждать приговора для князя и разделит с ним его судьбу, чем вызвал неподдельное удивление и уважение у Сокджина. А Кёнсу Чимин не дал и слова сказать:
— Джинн~и, прошу! Пусть он останется с нами. Он стал мне как друг, помогал и поддерживал меня! Я очень ему благодарен. Прошу, пусть живёт с нами. Иначе его продадут или оправят работать на рудники, — отчаянно просил юноша.
Сокджин согласился без раздумий, и вскоре обнимал уже двух юношей. К вечеру Сокджин, Чимин и Кёнсу, в сопровождении наёмной охраны банкирского дома Кимов, вернулись в Сеул и заселились в небольшом, неприметном постоялом дворе, сняв его целиком на два дня. Чимин был уверен, что они сразу отправятся обратно в Пусан, но Сокджин объяснил, что так надо:
— Есть некоторые дела, — сказал он, — и надо решить их здесь. А потом мы сразу уедем, — улыбнулся он. — Отдыхай сейчас. Скоро поужинаем.
К постоялому двору подъехали ещё несколько всадников, и Сокджин вышел к ним. Чимин безумно устал, но бесконечная радость от встречи с другом, от того, что всё это закончилось, что он скоро поедет домой, заставляла бежать кровь быстрее и счастливо биться сердце. Кёнсу тихо накрывал на стол еду. Было заметно, что он тоже устал, но тоже счастлив. Чимин улыбнулся ему и стал помогать:
— Что ты, мой маленький господин! Я сам, присядь...
— Кёнсу, не называй меня господином. Теперь ты мой друг! Прошу, обращайся ко мне по имени, — мягко сказал юноша.
— Хорошо, Чимин — тут же легко и с улыбкой сказал теперь уже бывший слуга, а ныне друг Кёнсу.
Они засмеялись и стали вместе раскладывать рис по тарелкам. В комнату тихо вошёл Сокджин. Чимин тут же посмотрел на него, замечая, что он... покраснел? Смущён? Сокджин сцепив изящные пальцы нервными узлами, и немного пряча глаза, тихо сказал:
— Чимин~и... я... хочу познакомить тебя... кое с кем.
Едва услышав это волнующее «кое с кем», Чимин аж присел на табурет у стола, и счастливая улыбка стала шире на его прелестном лице, что чуть трещинами не пошла. «Сокджин привёз девушку сюда? Он меня с ней познакомит? Всевышний!..» — Чимин затаил дыхание...
Дверь медленно приоткрылась, и из-за спины Сокджина вышел высоченный, широкоплечий, безумно красивый... мужчина? Чимин сидел с застывшей улыбкой. Может сейчас из-за
широкой спины этого мужчины выйдет милая, обворожительная девушка?
— Это Намджун...
Чимин смотрел на мужчину, что чуть вышел вперёд от двери. Заметил его добрые лучистые глаза, невероятную улыбку, ямочки на щеках и... белые волосы? Перевёл взгляд на друга.
Он явно нервничал — сжал пальцы, грудь вздымалась в судорожном дыхании, нежные пухлые губы были приоткрыты. Потом увидел волшебство, просто магию — мужчина взял его за руку, сжал ладонь, и они посмотрели друг на друга. Чимин готов был поклясться собственной душой, что видел волну нежности, накрывшую их обоих, и чувствовал импульсы невероятного трепета от них. Он видел любовь в их глазах, в самом чистом и прекрасном её проявлении. И ему просто хотелось расплакаться от этой красоты. С трудом отлепив глаза от них, Чимин медленно посмотрел на Кёнсу.
«Мне привиделось?» — мысленно.
«Нет, я тоже видел!» — глазами отвечал юноша.
И все четверо снова посмотрели друг на друга. Намджун робко улыбнулся. Он отпустил руку стоящего рядом мужчины и подошёл ближе к юноше.
— Ким Намджун, — протянул свою руку для пожатия.
Чимин вскочил и, опомнившись, склонился в пояс:
— Намджун-сонбэним, — улыбнувшись, радостно протянул также свою руку. Его ладошка просто утонула в руке мужчины.
Намджун был выше его хёна на пол головы, шире в плечах, а бугристые мышцы покрывали руки. Но от мужчины не веяло опасностью. Он весь был окутан внутренним благородством, надёжностью и силой. И в то же время, Чимин почувствовал доброту исходящее от мужчины, и любовь — сразу видно, что мужчина влюблён нежно и пылко. Чимин так увлёкся своими мыслями, что не заметил, как разглядывает нового знакомого. Намджун засмеялся, являя миру свои очаровательные ямочки на щеках:
— Да, у меня светлые волосы... — смущённо кивнул он. Голос мужчины был глубоким, чарующим, и сам он был невозможно притягательный. Юноша совсем не был удивлён, что его
друг влюбился в этого мужчину.
Чимин посмотрел на Сокджина. Тот всё равно нервничал, смотря в спину Намджуну и переводя взгляд на юношу. Чимин одобряюще улыбнулся ему, и Джин ощутимо выдохнул облегчённо, но всё ещё продолжал теребить пальцы.
— Давайте присядем, — смущённо хихикая, предложил Сокджин. — У меня ребёнок некормленый, — смешно развёл руками и притянул к себе Чимина.
— Кёнсу, останься с нами, — предложил юноша своему другу.
— Да, останься, — согласился Сокджин. — Намджун привёз новости о твоём похитителе, Чимин, — и улыбка исчезла с красивого лица. Сердце Чимина пропустило удар. — Он был на суде твоим представителем и защищал мои интересы как опекуна.
Все тут же забыли о еде, уставившись на беловолосого мужчину.
— Князю вынесли приговор... — настороженно начал Намджун. Чимин замер, не дыша, а горло болезненно стянулось. — Его ждёт ссылка на один из островов в Японии, —
хмуро продолжал мужчина. Сокджин аж подпрыгнул:
— Я требовал смертной казни! Он похитил моего ребёнка, склонял к... Ох, не могу даже вслух сказать к чему! Ребёнка! И его почётно высылают?! Что это за суд? — негодовал Сокджин.
У Чимина слёзы потекли от облегчения: «Жив! Хвала Всевышнему! Жив!». А Сокджин подумал, что юноша плачет от страха. Он кинулся к нему через весь стол и обнял:
— Не плачь, мой мальчик! Всё закончилось. Его больше не будет в твоей жизни, никогда! Я увезу тебя отсюда, из этой страны. В Париж, во Францию, к моей семье, к твоей новой семье! Не плачь!
— Сокджин! Он уже не ребёнок, — добавил Намджун. — Насколько я знаю, ему уже шестнадцать лет. Он имеет право жить, с кем захочет, — смущённо сказал он, не смея
уточнять с кем. Гневный взгляд Сокджина хлестанул по нему плетью.
— Я сам убью его! — воскликнул разгневанный мужчина.
— Не успеешь. На рассвете его вывезут под охраной, — заключил Намджун. — Его спасло то, что он князь, дворянин из древнего рода, служившего императору преданно. И то, что он действительно не трогал Чимина. Ему выжгли калёным железом всю правую руку, — твёрдо говорил мужчина. — Понимаешь, Сокджин? Он — благородный дворянин — понёс телесное наказание, клянясь, что твой «ребёнок» не мужеложец! — голос Намджуна покрылся сталью.
— Благородный?! — закричал Сокджин. — Ты его защищаешь? — от обиды он чуть не плакал.
— Он несчастный влюблённый мужчина... — как-то горестно сказал Намджун. — Это сразу видно. Я вдруг понял, глядя на него, что нет страшнее наказания для него, чем не видеть Чимина никогда, больше никогда.
Намджун смотрел на Сокджина с затаённой болью. О! Он прекрасно знал, что это за чувство — не иметь возможности любить, быть рядом, оберегать и защищать, обнимать, касаться
губ. Плохой из него защитник получился на суде. Он смотрел на этого мужчину, связанного по рукам и ногам, стоящего на коленях в окружении стражников и царедворцев. И едва
заглянув ему в глаза, Намджуну показалось, что он видел осколки кровоточащего разбитого сердца. Мужчина прижимал связанные перед собой руки к груди, как будто пытался сохранить тепло прикосновений любимого, и весь его облик говорил о том, что у него вырвали прямо из объятий его любовь. Он твёрдо защищал юношу, поклявшись, что он сопротивлялся ему, что не возлежал с ним, что не принял его. Он стоял на коленях прямо, с высоко поднятой головой, а внутри всё умерло, всё кровоточило. Он закрывал глаза, чтобы не видеть эти перекошенные лица — они все ждали его падения и его погибели, как стервятники. Но император сжалился, припоминая заслуги его предков перед государством, и сохранил титул и
имущество за его сыновьями. Приговор он слушал безучастно, своё самое страшное наказание он получил — вечность без его любимого мальчика! Он принял телесное наказание с извращённым удовольствием, радуясь, что физическая боль затмит душевную, что пульсирующая обожжённая плоть не даст вспомнить о нём. Но это было невозможно — он в его крови, в его пульсе, в нём самом глубоко. Князь предпочёл бы умереть от рук палача, чем жить без Чимина. Но и в этом ему отказала судьба. Теперь эта пустота с ним навечно!
Намджун тряхнул головой, смахнув воспоминания, и взглянул на обнявшихся Сокджина и Чимина — теперь самых главных людей в его жизни. Также взглянул и на притихшего Кёнсу,
что с пониманием смотрел на него. Он-то видел, как «умирал» князь от любви, пытаясь забыться в вине.
Еда была напрочь забыта. Чимин, обессиленный и разбитый пережитым и услышанным, поднялся, шатаясь, намереваясь закрыться в комнате. Но Сокджин не хотел оставлять его
одного, поднимаясь вместе с ним. Они направились к дверям, как услышали:
— Сокджин! — Намджун смотрел виновато, не смея говорить больше.
Сокджин мягко подтолкнул Чимина к дверям, и, взглянув на Кёнсу, повернулся к мужчине. Едва юноши скрылись за дверью, он медленно подошёл к нему, обнимая и укладывая голову на широкую грудь Намджуна, оглаживая ладонями его спину. Судорожно выдохнув, расслабился в его сильных руках, вдыхая запах любимого — запах моря и соли. Он всегда пахнул морем, и сам он был океаном, в котором Сокджин утонул.
— Прости меня, Сокджин, — нежно шептал беловолосый мужчина у самого уха: — Прости, любимый!
Сокджин таял, плавился от нежности, и умирал от угрызений совести — он был неблагодарным, не заслуживающий такой любви и такой преданности.
— Это ты прости меня, Намджун! Я не хотел так... Ты самый лучший, самый прекрасный мужчина, которого я знаю. И я люблю тебя! — сильнее сжал руки на спине мужчины, утыкаясь лицом в грудь.
Намджун, услышав столь желанные слова, счастливо улыбнулся, и Сокджин это почувствовал. Поднимая своё лицо к нему, увидел ямочки на щеках, и ещё раз умирал от любви. Когда-нибудь его сердце точно остановится от этой захватывающей дух мужественной красоты. Они смотрели друг на друга, глаза в глаза, тёмные омуты и нежно-ореховые, и губы сами потянулись друг к другу, складываясь в страстном поцелуе. «Люблю» — тихий шёпот, и неизвестно, кто из них больше любил.
Когда Сокджин вернулся к Чимину, то застал странную картину — Кёнсу вертелся вокруг себя, а Чимин снимал с него широкие ленты. Удивлению Сокджина не было предела, когда он стал замечать, появляющиеся в руках юноши драгоценности. Чимин смущённо молчал, выкладывая на постели одно за другим золотые украшения. Сокджин, в немом шоке, подошёл ближе, смотря то на драгоценности, то на юношей:
— Что это, Чимин? Это какие-то несметные сокровища! Откуда они? — подозрение чёрной кошкой заскребло внутри. — Неужели из замка?
— Господин, это подарки Его Светлости Чимину, — ответил за юношу Кёнсу. — Князь велел их забрать с собой для маленького господина, то есть Чимина.
Сокджин был в полной растерянности. Он протянул руку к сокровищам.
— Чимин! Это чёрные бриллианты, африканские! Боже! — восклицал он, рассматривая их ближе. Сокджин держал в руках серьги, состоявшие из пяти длинных звеньев маленьких сверкающих чёрных камней, и браслет, золотой обод которого с одной стороны был увешанный такими же звеньями идентичных бриллиантов. — Кашмирский изумруд?! Чимин! — он взял любимые серьги Чимина в руки. — Господи, мой мальчик! Эти камни стоят баснословных денег! И всё это подарил тебе князь?! — изумлению Сокджина не было предела.
— Да, хён. Он подарил их мне... — Чимин немного застыл, вспоминая моменты с князем, то, как ему было неприятно получать подарки от него, как холодно он принимал их, как тяготился самим присутствием мужчины. — Вот эту он подарил мне на первой встрече в английском посольстве, — тихо сказал юноша, показывая золотой гребень с бриллиантами и изумрудами.
— Боже! — не переставал изумляться Сокджин. — Чимин? Это восхитительный индонезийский жемчуг! — взяв в руки ттольчам, почти визжал он. — Я знаю такие камни и разбираюсь в них. Даже в хранилищах моего отца я не видел таких! Боже! Господи! — у него глаза разбегались. — Эти цитрины из Османской империи, очень редкие! — Сокджина почти накрыла истерика, и он пристально посмотрел на юношу. Его глаза округлились: — На тебе бирманские алмазы! Я сейчас в обморок упаду, — восхищался мужчина, обмахиваясь рукой как веером. — Мой отец охотится за такими всю свою жизнь!
Кёнсу достал из большой котомки пустую шкатулку и поставил перед Сокджином, предоставляя ему возможность уложить их туда. Мужчина был в растерянности — похититель осыпающий драгоценностями своего пленника?! Он не знал, что и думать, но понимал, что не знает всего. Смотря на притихшего юношу, что пальцем оглаживал изумруд в серёжках, он вдруг попросил его:
— Расскажи мне о нём, Чимин. Как получилось так, что он увлёкся тобой настолько, что решился на похищение? Хотя... это вполне ожидаемо, — саркастически вздохнул он с улыбкой. — Кто может устоять перед таким красивым юношей! Ты так вырос, Чимин. Совсем взрослым стал. Зачем только я тебя отпустил?! — горестно причитал он.
У Чимина слёзы выступили на глазах, и он снова плакал, утыкаясь в плечо своему хёну. Кёнсу тихо присел на край кровати и сжал руку юноше:
— Я покину вас, поговорите наедине.
— Кёнсу, — тихо всхлипнул златовласый юноша. — Ты же сам всё видел? Почему так? Почему нельзя было по-другому? Мне так жаль...
— Ах, мой маленький господин. Князь был одержим тобой. Это больше походило на болезнь. Он любил тебя безумно, наверное, поэтому всё закончилось так трагично, — он
замолк, глядя на слёзы юноши. — Думаю, самое верное — это забыть обо всём. Мне тоже жаль!
Сокджину ещё больше захотелось узнать обо всём, и как можно скорее:
— Чимин?
Кёнсу поклонился им и вышел, оставив их одних. И Чимин всё рассказал, не утаил ничего: начиная от первой встречи в школьном саду, до их прощания в комнате князя. Рассказал обо
всех своих эмоциях: о растерянности и страхе, о раздражении и неприятии, об удивлении и благодарности, о нежности. Смущённо поведал о первом признании мужчины в любви. Смеялся, когда рассказывал, как поднимал его с колен. С придыханием вспоминал о месте с лотосами. О том, как князь доверил ему свою жизнь, вручив в руки кинжал. Со стыдливым жаром рассказал, как обнимал, ласкал и целовал... один единственный раз.
Сокджин пребывал в шоке, в который раз за эту ночь! Он то распахивал глаза, задыхаясь воздухом, то жмурился, прикрывая рот ладонями, но не перебивал, с каждой минутой убеждаясь в том, что его маленький Чимин теперь был совсем другой. Перед ним сидел юноша, испытавший на себе любовь и обожание взрослого мужчины, переживший такой спектр
сильных эмоций за столь короткое время. И он молился Богу, чтобы его «маленький мальчик» пережил всё это, не сломавшись, не утратив веру в любовь, став сильнее сердцем.
— Чимин~и, теперь понятно, почему всё так. Но я никогда не смогу понять, зачем он так поступил. Ведь подвергал опасности не только себя, но и тебя, в первую очередь. Действуй он немного по-другому, будь он немного терпеливее, всё могло бы быть иначе. Он повёл себя как влюблённый мальчишка, а не как серьёзный мужчина, — досадливо ворчал Сокджин. — Если бы со мной рядом не было Намджуна в эти дни... — он осёкся, быстро взглянув на юношу.
Чимин встрепенулся, улыбнулся, всё ещё со слезами на глазах:
— Хён... ты любишь его? — спросил юноша, вцепившись в его руки.
Сокджин смотрел на него, волнуясь так, что задрожал весь. Чимин видел, как сжались плечи хёна, как приоткрылись губы в судорожном выдохе и щёки покрылись ярким румянцем.
— Д-да! Люблю!
Чимин с восторженным визгом кинулся ему на шею, и буквально повалил на кровать, заливаясь счастливым смехом. Сокджин смотрел на него, смущённо улыбаясь:
— Тебе, правда, не противно, Чимин? Ведь мы же оба... мужчины, — печально вздохнул он.
— Хён! Ты даже не представляешь, какие вы красивые вместе, какие вы особенные, когда смотрите друг на друга. Когда я увидел его, сжимающего твою руку, клянусь — я весь покрылся мурашками... Вы... Вы как одно целое! Вы, наверное, созданы друг для друга! К тому же, хён, я только что рассказал, как обнимал мужчину — и мне противно?
Они тихо смеялись и лежали обнявшись, два близких друг другу человека, делясь теплом, каждый пытаясь оградить другого от бед и огорчений.
— Расскажешь мне про него, хён? — тихо попросил Чимин.
— Обязательно, мой мальчик. Но не сейчас. Сейчас ты должен отдохнуть. Скоро рассвет, а я даже не дал тебе поспать, как следует. Спи, Чимин.
Но не прошло и получаса, как в дверь настойчиво постучали:
— Чимин! Господин Ким! Просыпайтесь!
Чимин подскочил с кровати, стремглав открывая дверь. Это был Кёнсу, растрёпанный, не застёгнутый, бледный:
— Там Вонхо... От князя... Быстрее Чимин! — выпалил он.
Охнув, дрожащими руками застегнул рубашку, и сломя голову побежал к выходу из дома. За ним понёсся взволнованный Сокджин, которого уже обогнал Кёнсу. Чимин выбежал. Во дворе, в полной темноте, действительно стоял Вонхо — осунувшийся, с посеревшим лицом, будто постарел на несколько лет. Краем глаза, в свете ночного фонаря, Чимин увидел Намджуна на другом конце террасы. В отличие от них, он полностью был одет, и при нём было оружие.
— Что? Князь? Что с ним? — судорожно, на одном дыхании выпалил юноша.
Телохранитель молчал, лишь протянул сложенный и запечатанный листок бумаги. Посмотрел пронизывающе, холодно, практически с ненавистью:
— Он отдал свой родовой меч стражнику, охраняющему его, чтобы передать это письмо для Вас, господин, — выплёвывал слова мужчина, делая презрительный акцент на последних словах.
Крупные слёзы полились из глаз юноши, не смея и слова сказать, дрожал под убийственным взглядом Вонхо. И лишь дрожащую руку протянул, обхватывая пальцами письмо.
— Я ухожу вслед за ним, присоединюсь к нему уже на острове. Его Светлости запрещено покидать место ссылки и возвращаться в империю, к своей семье, в течение двадцати лет. Я надеюсь, что сыновья не забудут о нём за эти годы. Прощайте господин... — телохранитель слегка склонился, отступая в темноту.
— Стой! Постойте, прошу! — отчаянно крикнул юноша, не переставая плакать. — Я... я... Прошу Вас, передайте ему кое-что от меня. Прошу...
Мужчина молчал, но посмотрел более мягко и кивнул согласно.
— Д-дайте мне свой кинжал, пожалуйста, — и смело протянул руку, вытянув ладонь. Вонхо недоумённо посмотрел, но вытащил всё же свой танто и протянул юноше.
Чимин, приняв кинжал, второй рукой потянул ленту из волос, что тут же рассыпались по плечам золотым водопадом. Он зажал прядь в кулаке и кинжалом отрезал у самого основания. Юноша всё ещё плакал, когда возвращал кинжал, когда перевязывал чёрной лентой локон и протянул мужчине:
— Передайте. Передайте ему, прошу... и скажите ему, что даже если все забудут, я буду помнить... — плечи юноши сотряслись от рыданий. Кёнсу подбежал, обхватывая его со спины.
Изумлённый Вонхо принял дар юноши, поклонился в пояс, прощаясь уже навсегда. Рыдающего Чимина, уже в который раз, успокаивал Кёнсу. Похоже, это уже традиция — Чимин
плачет, Кёнсу успокаивает. Но каждый раз бывший слуга молился небесам, чтобы эти слёзы были последними в жизни юноши. Услышат ли?
────༺༻────
Чимин так и не смог открыть письмо — ни в ту ночь, ни в последующие дни. После ухода Вонхо, Чимин ещё долго рыдал в истерике, и уснул, судорожно икая, между Сокджином и Кёнсу, что обнимали его с двух сторон. Намджун смотрел на них серьёзным взглядом, понимая, что юноше будет нелегко забыть про столь сильные чувства любившего его мужчины. «Нужно время, — думал он, — время и дружеское тепло. А ещё лучше, если сам влюбится!».
Через два дня, Сокджин получил документы, в которых было указано, что Чимин является подданным французской короны и иностранным гражданином. И пусть для их получения пришлось заплатить жадному чиновнику в посольстве, но французская фамилия отца Чимина — Паке, сыграла большую роль, и оформление прошло быстро.
Они находились достаточно далеко от Сеула, когда решили остановиться в харчевне на ужин и ночлег. В зале было достаточно много людей разного рода, были даже такие, кто подозрительно посматривали на них, но едва завидев мощную фигуру Намджуна и двадцать всадников охраны, все рты затыкались, а разбойничьи взгляды прятались.
Чимин ни на минуту не снимал капюшон дорожного плаща, сидел тихо и удручённо, жуя еду без какого либо аппетита. До него, как и до остальных, донесся достаточно громкий разговор за соседним столом, и это была история его похищения и суда над князем. Сердце вновь болезненно сжалось, в носу предательски защипало от подступающих слёз, а письмо под рубашкой прожигало грудь. Но какого было его удивление, когда услышал о себе как о девушке, да ещё француженке. Он вскинул удивлённо распахнутые глаза на Намджуна в недоумении.
— Император и сам не захотел, чтобы о его придворных говорили как о мужеложцах, поэтому, для всех, на суде я представлял интересы девушки Паке Чимэй, а Сокджин позаботился о твоём гражданстве француженки... француза, — с виноватой улыбкой заключил Намджун.
Снова волна горечи накатила — из-за него князь лишился всего: титула, имущества, семьи, чести. Сокджин всё прочитал по его лицу, и взгляд потемнел от гнева, руки порывисто потянулись к юноше, охватывая плечи:
— Не смей винить себя ни в чём! Ты ни в чём не виноват! Он сам причина своей гибели, сам всё разрушил! — сверкая гневным взглядом, прошипел он. Но потом взгляд его смягчился, губы расплылись в печальной улыбке. — Ты виноват лишь в том, что слишком красив, мой маленький мальчик!
— Есть в кого! Весь в маму... — с глупой улыбкой, но безумно влюблённым взглядом смотря на Сокджина, пробасил беловолосый мужчина.
Кёнсу прыснул чаем изо рта на стол, обрызгивая сидящих рядом и заходясь в кашле. Сокджин постучал ему по спине, помогая откашляться, и зал огласился его скрипучим смехом, которому присоединился звонкий голос Кёнсу. Намджун шире улыбнулся, смотря тепло на ставших близкими ему людей. Даже Чимин, впервые за последние дни тихо засмеялся. Ему показалось, что он дома, рядом с близкими людьми — мама, отец, брат...
И вдруг сердце кольнуло — Чонгук! Он не вспомнил о нём ни разу за эти дни. Как он? Что с ним? Вспоминает ли его? Как же по-глупому они расстались! Ревность этого ребёнка была просто невыносима. Если бы им удалось поговорить, они бы попросили друг у друга прощения, и сердцу было бы легче. А если они не встретятся больше никогда? Его друг будет думать о нём плохо до конца своих дней, думать, что он предал его. Чимин думал об этом сидя с Кёнсу в комнате харчевни, когда к ним зашёл Сокджин, убедиться ещё раз, что с его «ребёнком» всё в порядке. Кёнсу крутился вокруг, как будто что-то не давало ему покоя, а потом выпалил:
— Господин Ким, простите, но как Вы нас нашли? Как узнали, что Чимин у князя? — он выглядел как любопытный ребёнок, которого давно мучал один вопрос. Чимин тоже удивился, прежде всего, самому себе — почему он не задался этим вопросом раньше?
— Да, Джин~и, как? Кто сказал тебе, что я у Ди... у князя?
Сокджин немного растерялся, но сразу ответил:
— Где-то с неделю назад в особняк приехал один мальчик... — сердце Чимина замерло. «Чонгук». — Он приехал к тебе, Чимин, — продолжил Сокджин. — Он хотел поговорить с тобой, попросить прощения за что-то. Но когда я сказал, что ты в столице, он очень удивился и заволновался, сообщив мне, что ты уже как три дня уехал оттуда. Потом у меня началась истерика, — нервно засмеялся Сокджин. — Приехал Намджун с верфи, и мы сразу же вместе выехали в Сеул, — Сокджин замолк, стекленеющим взглядом уставившись в одну точку, вспоминая те тревожные дни. Он рассказал, как ворвался в школу, как мертвецки побледневший директор признался о невольном соучастии в похищении.
— Мы хотели обратиться в жандармерию, но кто пойдет против могущественного князя из влиятельной династии. Я был почти в отчаянии, и продумывал план нападения на замок, вызвал всю охрану из порта. Намджун занимался подготовкой и наймом людей для захвата. Клянусь, я бы войной пошёл на твоего похитителя! — горячо восклицал мужчина. — Но буквально накануне к нам пришёл человек из императорского дворца, сообщив, что гвардейцы отправлены в замок за князем, и что мы можем забрать тебя. Представляешь, Чимин! По закону и над тобой должен был состояться суд, но император отстранил тебя от дела и дал разрешение на твой вывоз из страны. Я не совсем понимаю, как всё так разрешилось, но есть некоторые подозрения... — и пристально смотрит на юношу. — Кто этот мальчик, Чимин? Он сказал, что его зовут Чон Чонгук, кто он?
Чимин молчал, а Кёнсу аж присел на постель от удивления:
— Принц Чон Чонгук?! Чимин? Ох, мой маленький господин, и он попал под чары твоей красоты? — тихо сказал он, очаровательно прикрывая рот ладонью.
— Принц? То есть из императорской семьи? — скептично посмотрел Сокджин на бывшего слугу. — То есть, ты хочешь сказать, что в Пусан прискакал принц крови, один, без свиты и охраны, два дня и две ночи, принц, к Чимину, просить прощения? — и очень внимательно посмотрел на юношу.
Чимин стушевался под пристальным взглядом, смотрел то на хёна, то на друга, чувствуя себя в чем-то виноватым, и буквально выдохнул:
— Он влюблён в меня. И обидел меня сильно, но я не хочу говорить об этом.
Сокджин переживал, который уже по счёту шок, прекрасно понимая, что с его «ребёнком» будет нелегко. Что ж поделаешь, ведь он у него такой красивый и милый, что никто не может остаться равнодушным. А Кёнсу широко улыбнулся белоснежной улыбкой и посмотрел озорным взглядом:
— Будь принц постарше, у нашего князя не было бы ни единого шанса! — дерзко сказал он.
Они с Сокджином смотрели друг на друга, прыснули тихим смехом, но через секунду зашлись громким хохотом, валяясь на постелях. Но, на этот раз, Чимину не было до смеха:
— Хён, Чонгук что-нибудь говорил? Обо мне? Ты не знаешь, где он сейчас? — несмело спросил он.
— Нет, Чимин~и, — сказал Сокджин, успокоившись от смеха, — он ничего не говорил о тебе. И, как только мы приехали к школе, его уже ждали какие-то люди, с которыми он уехал. Теперь, зная кто он, я могу понять, что это были люди его отца. И, скорее всего, он под стражей. Принцы не имеют права одни разъезжать по стране. Сколько ему лет, Чимин?
— Тринадцать... — как-то обречённо прозвучал голос юноши. Значит, он его не увидит, не поговорит, не попрощается...
────༺༻────
По возвращению в Пусан, Сокджин повёз их сразу в старый дом Чимина, что находился на берегу моря. Дом был более чем скромный — одноэтажный, с оранжевой черепицей на покатой крыше, с широкими окнами, как любил его отец. Он говорил, что это напоминает ему о родине, о Франции, куда вскоре должен был уплыть Чимин. Низкий забор из красного кирпича, полностью увитый цветущей глицинией, и большие, деревянные ворота, выкрашенные в голубой цвет, встретили юношу, как будто он никуда и не уезжал. Сокджин давно ещё определил сюда слуг, поэтому, дом и двор не пришли в запустение, и были чистыми и пригодными для жизни.
Воспоминания нахлынули, но в отличие от сумрачных прошедших последних дней, они были тёплыми, светлыми, нежными. Чимин прошёлся по комнатам: мамина кухня — уютная, вкусно пахнущая; кабинет отца, заставленный книгами и корабельными принадлежностями, пахнущими морем; его комнатка на чердаке, прямо под крышей, с круглым окном и видом на песчаный берег.
Внизу слышался звонкий голос Кёнсу, о чём-то переговаривающийся с Сокджином. Чимин не удивился, почему эти двое так быстро нашли общий язык — они так похожи: суетливые, шумные, сумасшедшие мамаши. И прекрасные друзья! Доносился и шум посуды — готовят, наверное. Намджун сразу по приезде, уехал на пристань, готовить корабль к отплытию.
Юноша лёг в свою кровать, и тихо засмеялся — она стала ему мала! Он так вырос? Так изменился? «Да, — сам себе отвечает Чимин, — я изменился, я стал другим... И неважно, что на это повлияло: дружба, любовь, страсть, ненависть, ревность, разочарование, горечь... Я принимаю всё, принимаю свою судьбу, что бы она мне не уготовила. Я готов отпустить прошлое, готов проститься с детством, готов попрощаться, пусть не с одним, но с другим. Я готов попрощаться с тобой Дино...».
Дрожащими руками, Чимин достал письмо из-за пазухи, где оно лежало всё это время, немного помялось, уголки потрепались, но также прожигало кожу. Он тихо сломал печать, а бумага волнительно зашуршала, и запах чернил щипал глаза... или слёзы? Чимин стиснул зубы, сжал ладошку в кулак — нет, он не будет плакать! Он прочитает это письмо без слёз. Он развернул белый лист, и на грудь упало кольцо. Юноша взял его пальчиками, посмотрел на него. Изумруд, огромной сверкающей зелёной короной сиял во всём блеске, в окружении золотого ажура метала. Чимин примерил его, и он подошёл к большому пальцу — необычно, восхитительно! Юноша любовался, не зная предназначения и символа этого кольца, не подозревая, что в древности, вступая в брак, мужчине надевали кольцо именно на большой палец. Он не понимал, что этим кольцом, князь признал его своим женихом, своим мужчиной.
Чимин взял письмо. Глаза выхватили чёрные иероглифы, белые размытые пятна...
«Любимый мой!
Я хотел надеть это кольцо тебе, целуя твои пальчики, после нашей нежной ночи. Но судьба распорядилась по-другому. Я потерял тебя, любимый. Это моё наказание небес, я сам во всём виноват! Я был слеп, и не видел, как я мучаю тебя! Я был глух к твоим мольбам о свободе от меня, был поглощён своими чувствами к тебе, солнце моего мрака, мой лунный цветок... Я был одержим тобой, любовь моя!
Я просил тебя помнить меня, теперь же молю забыть. Забудь обо мне, не вспоминай, забудь мое имя и всё, что было! Живи, мой нежный мальчик! Живи счастливо и полно, мой небесный ангел! Живи по велению своего прекрасного сердца! Слишком поздно я понял, что твоё счастье — это и моё тоже...
Продай драгоценности, если нужно будет. Не держись за них, как за память, не вспоминай меня, глядя на них. Только это кольцо, что должно было стать символом нашего союза, нашей любви, пусть станет символом твоей силы, мужества и свободы!
Люблю тебя бесконечно, безнадежно, бессовестно, жадно!
Прости меня!
Навеки твой, во всех жизнях.»
— Поздно, — всхлипнул юноша, — я уже обещал помнить, даже если все забудут. Прощай Дино...
Слёзы всё равно скопились в уголках глаз и потекли по вискам. Но это были уже слёзы облегчения, прощения, освобождения от груза горечи и сожаления. Он спустился к друзьям полностью умиротворённым и спокойно сел за стол, с лёгкой улыбкой. Чимин с большим аппетитом поглощал вкуснейший ужин, благодаря своим «мамочек», смеясь шуточкам Кёнсу. Сокджин смотрел на него внимательно, как будто у него другое лицо, другой взгляд...
— Ты попрощался с ним?.. — тихий вопрос хёна.
— Да... — с улыбкой отвечал юноша.
— Это его прощальный подарок? — взглядом указывая на кольцо, так же ровно спросил мужчина.
— Он сказал, что это символ моей силы и свободы. Сказал, что в ней видит моё мужество, — спокойно, но воодушевленно отвечал Чимин. — Он просил меня жить счастливо...
— Хорошо... — счастливо улыбнулся Сокджин. — Всё будет хорошо...
Притихший Кёнсу блестящими глазами смотрел на них, окутанный тёплой аурой вокруг. Аурой настоящей семьи, которой у него никогда не было, любви и умиротворения.
Тихо вошёл Намджун, в распахнутом чёрном морском плаще, облепившем его внушительную фигуру, сжимающий треуголку в руках. Его белая рубашка с широким воротом выглядывала под синим жилетом, перевязанного кожаными лентами, а высокие кожаные ботфорты, в которые были заправлены мягкие суконные брюки, дополняли его мужественный образ. Светлые, немного намокшие волосы, широкие скулы, океаны чёрных глаз, пухлые бледные губы — такой была красота Намджуна.
Едва Чимин взглянул на него, в сознании пронеслось: «Капитан... папа... море...». Улыбка раскрылась на его лице, вызывая ответную смущённую улыбку у вошедшего мужчины. Намджун немного стушевался под тремя прожигающими взглядами: удивлённо-восторженным Кёнсу, мягким и тёплым Чимина, бесконечно влюблённым Джина. Капитан задержался глазами на лице последнего, от чего дыхание участилось у обоих...
— Корабль готов. Завтра по полудню отплываем, — глубоким, обволакивающим голосом волнует мужчина.
«Ну, вот и всё...» — подумал Чимин.
«Наконец-то...» — пронеслось в голове Сокджина.
«Ох! Чёрт...» — вздыхает Кёнсу.
Сокджин посмотрел на притихших юношей, что немного тревожно глядели на него, и улыбнулся им мягко:
— Нас ждёт Техён!
────༺༻────
День выдался достаточно пасмурным. Ветер с берега был сильным, солнце едва выглядывало из-за туч. Чимин, грустный и оттого немного невнимательный, всё стопорился, как будто чего-то ждал, сам не понимая чего. Он то засядет в уголочке, пока Кёнсу не вытащит, то сидел как вкопанный и смотрит на улицу, за горизонт. Сердце от чего-то билось сильно, хотя юноша ни о чём не волновался: все вещи были уложены и погружены на корабль, дом был под надёжной охраной, всё было готово к отплытию.
Вездесущий Кёнсу всё предусмотрел, обо всём позаботился, и всё глаз не спускал с Чимина, чувствуя, что с ним что-то происходит. Может из-за расставания с домом? Всё-таки покидать родной берег, дом, где жила твоя семья, места по которым ты бегал в детстве, вовсе нелегко.
Ближе к полудню все были на пристани. Корабль стоял на якоре недалеко от берега, со стянутыми парусами — ждали команды капитана. Чимин не ошибся — Намджун действительно был капитаном великолепного английского линейного трёхпарусного корабля, на борту которого было аж шестьдесят пушек. Палуба и борта отливались голубоватым цветом, благодаря особому корабельному лаку. Огромные белые паруса придавали лёгкость и изящество всему сооружению морского промысла. По палубе суетливо проносились члены команды, делая последние приготовления. На реях сидели с десяток матросов в ожидании команды.
Чимин всё стоял на берегу, не садился в лодку, всё смотрел и смотрел. Сокджин был уже на корабле, глядел тревожно издали.
— Чимин? Все ждут только нас. Идем, Чимин, — Кёнсу мягко взял его за руку.
— Да, идём... — но улыбаться не получалось. «Ну что же ты? — сам к себе обращался юноша, — Ты же всё отпустил, ты же попрощался!». Но всё равно что-то не отпускало, он чего-то ждал...
Лодка пришвартовалась, и юноши по канатам взобрались на палубу, в объятия Сокджина. Намджун стоял у руля, как незыблемое олицетворение надёжности и благородства, словно древнеримский бог.
— Сушить якоря! — послышался зычный громогласный голос капитана, и у юношей мурашки пробежали по коже. — Поднять паруса! — снова табуны мурашек понеслись по их телам.
Скрежет метала, шум брезента, скрип палубы — и корабль начал движение. Небольшой наклон и паруса с лёгкостью расправились, сразу же наполняясь порывом сильного ветра с берега. Корабль взял курс. Никто не уходил с палубы. Чимин вцепился в борт руками и смотрел на удаляющийся берег. Ветер сорвал капюшон с его головы, трепал длинные золотистые волосы, поднимал полы тёплого плаща. Солёные брызги летели в лицо, смешиваясь со слезами, хотя он обещал себе не плакать, но всё же... Вдруг, на берегу, по пристани, он увидел — кто-то бежал: чёрные вьющиеся волосы, бледное юное лицо, чёрные пропасти глаз... Кто-то бежал изо всех сил.
— Чиими-ин! — эхом с берега.
— Чонгук? Гукк~и! Гукк~ия!!! — истошный вопль юноши. Но его не услышат — проклятый ветер с берега!
Чимин кричал и кричал. Сокджин крепко обхватил его за плечи, боялся, что сбросится в море и поплывёт. Кёнсу дрожащими руками обхватил его лицо, и шепнул:
— Он не слышит тебя Чимин! Слишком далеко. Чимин... Ветер... Он не слышит!
— Не слышит? — взгляд юноши, полный слёз, заставил отшатнуться Кёнсу. — Он должен увидеть!
Чимин зло сорвал с себя плащ, сбрасывая руки хёна. Рывком потянул ленту с волос, и они развились по ветру, как прекрасный золотой шёлк. Не заметить невозможно!
Чонгук стоял на самом краю пристани, вокруг бушующих волн. Он упал на колени. Руки были прижаты к груди и сжимали красный шёлк ткани. Чимину плохо было видно с корабля, но стало понятно, что Чонгук запустил дрожащие руки в красную материю, выпуская из ладоней розовое облако. Раз за разом он доставал его из красного шёлка и пускал по ветру. Облако долетало стремительно до корабля, до златовласого юноши. Это были розовые лепестки шиповника! Они покрыли вокруг абсолютно всё: палубу, паруса, головы матросов, летали и кружились в воздухе, застревали в волосах. Люди бегали, ловили их, кричали в восторге.
Намджун, до глубины души поражённый трепетным поступком влюблённого юноши, смотрел на море, что теперь стало розового цвета. Сокджин рыдал, сотрясая плечи, будучи весь в розовых лепестках. Кёнсу, как ребёнок носился по палубе. И только Чимин, широко и счастливо улыбаясь, смотрел на юношу, что стоял на берегу, последний раз поднимая руку на прощание.
— Прощай, Чонгук!
И лишь розовое море покачивало волнами, унося их друг от друга всё дальше и дальше...