6 глава
Олег зашел в квартиру, как обычно — тихо, на цыпочках, стараясь не хлопнуть дверью. В квартире стояла непривычная, давящая тишина, такая густая, что можно было подумать: все вымерли или ушли в иной мир. Лишь свет на кухне — тёплый, тусклый — нарушал мрак и создавал обманчивое ощущение жизни.
Он нахмурился.
— Опять забыли выключить, — пробормотал себе под нос. — А потом жалуются, что денег нет на коммуналку...
Скинув капюшон, он только начал стягивать куртку, как услышал шаги — медленные, как будто человек шёл сквозь вязкую воду. Из темноты коридора появился отец.
Он был другим.
В его взгляде не было злости, усталости или пьяной пустоты, к которой Олег давно привык. Только слёзы. Беззвучные, густые, текущие по небритым щекам, выжигавшие морщины как кислота. Отец остановился, посмотрел на сына — и вдруг опустился на колени.
— Ты чего ревёшь?.. — осторожно спросил Олег, сделав шаг назад. — Ты... белку что ли словил опять?..
Мужчина всхлипнул. Слова застряли где-то в горле, не хотели выходить. И когда они, наконец, прорвались, это прозвучало, как смертный приговор:
— Сыночек... прости меня... Я... Я не хотел... Я просто не рассчитал силу... и твоя мама...
Олег будто провалился в чёрную дыру. Он не почувствовал, как бросился на кухню, не осознал, как упал на колени, схватив мамины холодные пальцы. Она лежала на полу, как сломанная кукла, неестественно выгнувшись, в глазах — пустота, в губах — прощание, которое не успела произнести.
— Нет... нет... мама... — он всхлипывал, как ребёнок. Вцепился в её плечи, как будто мог вернуть к жизни одной только болью. — Мамочка, пожалуйста... Пожалуйста...
Позади, в дверном проёме, стоял отец, дрожал всем телом, как пепел на ветру. Его рыдания сливались с Олеговыми. Тишина рушилась. Жизнь рушилась.
Олег понимал, что что-то такое когда-нибудь должно было случиться. Они шли к этому годами — ссоры, алкоголь, пустые обещания, разбитые тарелки, треск стекла, крики за стенами. Но подготовиться к этому всё равно было невозможно.
Какой бы она ни была — это была его мать. Родная. Настоящая. И он всё равно любил её. Как умеют любить дети — без условий, без анализа, с надеждой на то, что "всё ещё наладится".
Спустя час, иссохший от слёз, он подошёл к отцу. Его голос стал ровнее, но в нём не было ни тепла, ни прощения.
— Мы скажем, что она сама упала. Я не хочу, чтобы меня забрали в детдом. Ты слышишь?
Отец кивнул, еле слышно, как будто чужая воля теперь руководила его телом.
— Деньги хоть на похороны есть?
— Нет... Они были отложены... на твою учёбу, — прошептал он, не поднимая глаз.
Олег сжал кулаки, молча. Он чувствовал, как в груди гремит что-то чужое, тёмное.
— Ладно. Возьмём оттуда. А я пойду на работу. Хрен с той учёбой. Как же я ненавижу всё это...
***
Прошло три дня.
Квартира больше не была просто квартирой. Она стала храмом скорби. В гостиной пахло воском, ладаном и слезами. По стенам шептались молитвы, а свечи бросали дрожащие тени на потолок. В центре зала — алый гроб, словно вырванный из театра трагедий. Внутри — мама. В красивом платье, которое Олег никогда раньше не видел. Лицо её казалось мирным, почти чужим.
Он стоял, не мигая. Слёзы давно иссякли. Осталась только сухая боль, как после ожога.
Незнакомые руки касались его плеч, шептали: "держись", "будь сильным", "всё пройдёт". Он кивал, но не слышал. Рядом бабушки что-то напевали, крестились, целовали воздух. Батюшка говорил слова о душе, о прощении, о том, что "Господь всё видит", но Олег только смотрел на маму — на её неподвижные руки, на губы, сложенные в неуловимую полуулыбку.
После похорон все разошлись. Дом снова стал мёртвым. Молчание гудело в ушах, как взрыв.
Отец первым потянулся к бутылке.
— У меня горе, не смотри на меня так! — бросил он раздражённо, не глядя на сына.
Олег долго смотрел на него, прямо, без страха. Потом хрипло ответил:
— Ну да... тебе ведь ещё осталось покончить со мной.
И, не дожидаясь ответа, ушёл в свою комнату, медленно закрыв дверь. За ней — тьма. Внутри — ребёнок, который слишком рано стал взрослым.