(Фрагмент): Пепел Любви
**Глава 7
(POV Элис)**
Тишина квартиры внезапно стала оглушительной. Громче любого крика. Громче рёва толпы на концерте Джейдена, который она только что смотрела в записи, пытаясь найти в его искаженном гримасой лице хоть что-то знакомое. Тишина после того, как экран телефона погас.
Она сидела на краю дивана, телефон выпал из ослабевших пальцев и глухо стукнулся о ковер. Звук был далеким, как будто доносился со дна глубокого колодца. В ушах стоял высокий, пронзительный звон, заглушающий все – шум города за окном, тиканье часов, даже собственное дыхание.
*"Не устоял!... Элис на нервы действовать начала!... Ну, ты понял!"*
Эти слова. Пьяный, развязный голос чужого человека. Сквозь помехи, но ясные, как удар ножом. И его лицо. Его *лицо* в крошечном окошке предпросмотра. Всего доля секунды. Но она увидела все. Панику, сжимавшую его черты в чужую, перекошенную маску. Вину. Такую явную, такую *физическую*, что ее собственная рука инстинктивно потянулась к горлу, словно перехваченному невидимой петлей. И самое страшное – его глаза. Глаза, которые она знала наизусть, в которых читала любовь, шалость, усталость, надежду. В тот миг они были просто… пусты. Дикими. Глазами загнанного зверя, попавшего в капкан собственной лжи.
**Боль пришла не сразу.** Сначала было онемение. Полное, всепоглощающее. Как будто ее окунули в ледяную воду с головой. Конечности стали ватными, тяжелыми и чужими. Она не чувствовала пальцев ног, прижатых к прохладному паркету. Не чувствовала биения сердца. Казалось, оно остановилось там, в груди, превратившись в холодный, безжизненный камень. Дышать было трудно. Воздух не наполнял легкие, а словно застревал где-то в горле, колючим комом.
**Потом пришло понимание.** Не мыслью. Не анализом. Оно обрушилось всем весом реальности, сокрушая внутренний мир, который она так тщательно строила годами. **Он изменил.** Он солгал. Не раз. Не два. Системно, цинично, глядя ей в глаза (пусть и через экран) и говоря "я люблю тебя". Тот самый человек, чье прикосновение было домом, чей смех согревал душу, чьи обещания казались нерушимыми… этот человек был способен на *это*.
**Боль наконец прорвалась.** Не слезы. Сначала – физическая. Острая, разрывающая, как будто кто-то вцепился когтями прямо в грудину и рвал на части. Она согнулась пополам, обхватив живот руками, издав тихий стон, похожий на предсмертный хрип. Казалось, вот-вот лопнут ребра, не выдержав давления. Горечь подкатила к горлу, заставив сглотнуть слюну с отвращением. Мир поплыл перед глазами – знакомые очертания комнаты, фотографии на стене (их совместные, улыбающиеся, *лживые*), мягкий свет торшера – все потеряло резкость, расплылось в серой, безжизненной пелене.
**Измена.** Это слово прожгло мозг, оставив после себя выжженную пустошь. Это не просто секс с другой. Это **предательство** самого фундамента, на чем держались их отношения – доверия. Он впустил кого-то в их пространство. Он делился с ней (с этой… Николь) тем, что принадлежало им двоим. Своим временем, своей уязвимостью, своим телом. Он *выбрал* солгать. Он *выбрал* пойти к ней. Каждый его "спокойной ночи", отправленный в ту ночь, когда он был *с ней*, был плевком в лицо. Каждая его фальшивая улыбка, каждое "я скучаю" – ножом в спину.
**Стыд.** Дикий, жгучий. Стыд за то, что поверила. За то, что защищала его в своих мыслях перед собственными сомнениями ("Он устал", "Он под давлением", "Я слишком требовательна"). За то, что ее "разбитое сердечко" в сообщении было жалкой попыткой достучаться, в то время как он… он был занят *этим*. Стыд, что кто-то *знает* (этот пьяный болтун, та женщина). Что ее унижение публично.
**Исчезновение будущего.** Это было самым невыносимым. Все планы, все мечты, все "когда тур закончится", "когда мы переедем", "когда…" – рассыпались в прах за те доли секунды, пока длился тот проклятый звонок. Представить завтра без него? Неделю? Год? Это была не просто пустота. Это была **пропасть**. Темная, холодная, бездонная. Она стояла на ее краю, и ветер ледяного одиночества уже хлестал по лицу. Все, что было светлого, теплого, значимого в ее жизни, было неразрывно связано с ним. И теперь это умерло. **Они умерли.** В ту самую секунду, когда она увидела его панический взгляд и услышала пьяное признание чужого голоса.
Слезы наконец хлынули. Не рыдания, а тихий, непрерывный поток. Они текли по щекам, капали на сжатые в кулаки руки, оставляя на коже соленые дорожки. Но они не приносили облегчения. Они были просто физиологической реакцией на невыносимую внутреннюю катастрофу. Как кровь из глубокой раны.
Она подняла голову. Взгляд упал на экран упавшего телефона. Он лежал экраном вверх, темный и безмолвный. Как его сердце. Как ее надежда. Как их любовь. **Пепел.** Все, что осталось, – горький, удушливый пепел. Она медленно поднялась, шатаясь, как пьяная. Подошла к телефону. Не поднимая, посмотрела на него. Потом ее нога, движимая слепой яростью и болью, резко дернулась вперед. Несильный, но точный удар носком ботинка – и телефон скользнул по полу, ударившись о плинтус. Жалкий, сломанный предмет. Как она сама.
Она не стала его поднимать. Она повернулась и медленно пошла в спальню. Каждый шаг давался с невероятным усилием. Тело было чужим, непослушным. В спальне она остановилась перед большим зеркалом. Отражение было чужим: бледное, искаженное страданием лицо, заплаканные глаза с огромными черными зрачками, полными невыносимой боли. Женщина, которой больше нет.
Она подошла к комоду, где стояла их совместная фотография в рамке – смеющиеся, обнявшиеся на пляже. Солнце, море, бесконечное счастье. Ложь. Красивая, яркая, мертвая ложь. Она взяла рамку. Руки не дрожали теперь. Они были холодными и твердыми. Она смотрела на их улыбки, на его руку, обнимающую ее за талию. Рука, которая потом касалась *ее*...
Резким движением она перевернула рамку лицом вниз и швырнула ее в дальний угол комнаты. Стекло звонко треснуло. Звук разбитого стекла. Звук разбитой жизни.
Тогда она села на край кровати. Тот самый край, где он всегда спал. Где пахло его шампунем. Где осталась вмятина от его головы на подушке. Она убрала вторую подушку – его подушку – швырнула ее на пол. Потом легла. Свернулась калачиком на своей половине. Прижала колени к груди, пытаясь сдержать ту физическую боль, что разрывала ее изнутри. Словно внутреннее кровотечение. Тихие, бесконечные слезы текли на подушку. Но внутри было только ледяное, беззвучное рыдание души, потерявшей все. Мир сузился до размеров этой кровати, до темноты за закрытыми веками, до всепоглощающей, невыразимой словами **глубины душевной боли**, которая была теперь ее единственной реальностью. И в этой тишине, нарушаемой только ее прерывистым дыханием, окончательно умерло все, что она когда-либо называла любовью.