Эпизод 46
Я запуталась в шнуровке платья и, сняв его только по грудь, так и осталась сидеть на кровати. Эмилио написал мне первый оттого, что я совершенно увлечённая сначала желанием его поцеловать, а после и самим поцелуем забыла собственное обещание.
💬 Добралась?
💬 Дома
💬 Ты?
Он отправил мне фото: бокала вина, грязных тарелок и смятых салфеток на столе. Впрочем, визуального подтверждения мне не требовалось: уведомления о том, что Федерика выходила в прямой эфир и так шли непрерывным потоком. Наверняка, набралась большая аудитория, воскресным-то вечером.
💬 Как ты себя чувствуешь?
Я подумала, что тоже могу ответить фотографией себя, которая так и не смогла до конца снять платье. Интересно, сдался бы Эмилио и предложил бы помочь мне с ним, оправдываясь участливостью? Нет, нет. Кажется, Эмилио был принципиальной личностью. Был готов ждать разрыва моих отношений. И всё же...
Я испугалась, когда услышала звонок домофона, выдохнула, когда тот резко оборвался, и впала в ещё большее оцепенение, когда спустя пару минут различила шаги на лестничной площадке.
Я вскочила, сделала пару шагов к двери и застыла посреди комнаты, оглушённая стуком. Нет, в дверь не колотили. Стук был тихим, даже неуверенным, но неожиданность прибавляла ему децибел. Раз, два, три — он был размеренным, будто тот, кто стоял за дверью отмерял по секундам каждый следующий удар. Рулетка имён в голове крутилась так быстро, что все личности сливались в единое многоликое существо, которое вполне могло оказаться незнакомцем.
На цыпочках я подкралась ко входу, надеясь угадать прибывшего, даже не смотря в глазок. Сердце бешено стучало, будто оно знало наперёд, что человек по ту сторону пришёл не один, а с тяжёлым грузом. Возникло ли это предчувствие от обречённости стука, от давящего вечернего воздуха, сминающего Милан, или от рокового надлома, который этот день принёс в целом?
— Венера, — раздался зов.
Не колеблясь более ни секунды, я распахивала дверь. Андреа испуганно застыл, будто бы не ожидал, что я вообще когда-нибудь ему открою. Он сжимал в руках глиняный горшок с кривым и мясистым растением. Что это? Фикус? Андреа вздумал поиграть в Леона?
Сколь ошеломлённым взглядом я смотрела на его, столь и он замирал на полувдохе, рассматривая меня. Я поняла, что вышла к нему полураздетая. Он оторвал палец от горшка, указал то ли на меня, то ли на комнату за моей спиной, и я сбитая с толку этим жестом принялась одновременно и искать лямки платья, и пропускать его в дом. Он осторожно затворил за собой дверь. Раздался щелчок, и у меня будто перещёлкнули тумблер.
— Тебя здесь не должно быть! Езжай в аэропорт! Ещё... ещё ведь есть время. Во сколько?..
Андреа подвинув меня плечом водружал горшок на комод.
— Это тебе, — произносил он, едва шевеля губами.
Он старательно избегал смотреть мне в глаза и дышал как-то отрывисто, будто бы забыв, как правильно это делать.
— Фикус?! Где ты...
— У твоей соседки снизу. Хотел цветов, но уже всё закрыто...
— О чём ты вообще? Уходи!
Андреа пожал плечами и почесал затылок. Зачем он вообще пришёл? Весьма необдуманное решение, если уж не хочется ни смотреть, ни говорить.
— Андреа, ты опоздаешь на самолёт!
Он ещё раз почесал голову, чем окончательно навёл на голове полный беспорядок.
— Я поеду на поезде. Утром, эм, так... В восемь пятнадцать утра.
— Мне не нужны эти жертвы.
— Это не... я просто перенёс график, — он терялся в словах. — Но... съёмки перенёс, но не отменил... Потому что люди. Есть другие люди, которые там собрались, которые работают...
Он сделал вздох, в котором выразилось всё его мучение. Я с трудом проглотила горький ком:
— Поэтому лети. Не надо подводить этих людей.
Андреа, наконец, осмелился взглянуть на меня, и от этого взгляда — загнанного зверя — меня пробила дрожь. Он не был опасным, это зверь; создавалось ощущение, что его поколотили палкой.
— Нет. Это... Я здесь должен быть.
— Не надо перекладывать вину на меня. Я не заставляла тебя приезжать!
— Я... нет, эм... Я даже не пытаюсь винить, я... Вот извинения.
Он живо указал на фикус, и добрую минуту мы с ним смотрели на растение молча. В комнате завибрировал телефон и, судя по стуку, свалился с кровати. Андреа подскочил:
— Ты не одна, — сказал он обречённо.
Впрочем, проверять он не бросился, хотя и дёрнул головой излишне резко для сколь-нибудь спокойного жеста.
— Я не одна, — признала я, и дождавшись болезненной гримасы на лице Андреа, продолжила. — Я с тобой.
Андреа прислонился к стене и, медленно закрыл глаза на несколько секунд и слабо улыбнулся. Я тоже. Сложно сказать, в какой именно момент мой радикальный настрой улетучился, но теперь от него не оставалось и следа.
— Только, пожалуйста, не думай, что я идиот, который ревнует...
Он осёкся. Я напряжённо ожидала, какие именно слова последуют за этим, потому как, судя по его интонации, они непременно должны были последовать. Нервы мои натянулись и вот-вот готовились оборваться. Андреа молчал.
— «Который ревнует», и что дальше? Продолжай.
— Нет, ничего важного... Вижу, ты только вернулась?
Я уставилась на него, словно не понимая, как можно так топорно переводить тему разговора. Я ведь не была золотой рыбкой, забывающей, что было секунду назад. Будь так, меня бы никогда не мучал призрак Андреа, и, может быть, так бы жилось легче.
— Что я идиот, который ревнует без причины, — послушно повторил он.
И будто бы засобирался прочь, но я интуитивно отступила к двери. Хотела его задержать, хотя несколько часов назад, да что там — минуту назад — делать этого не хотела. Какую же силу он имеет надо мной, что при малейшем колебании меня тут же разворачивает на сто восемьдесят градусов?
— А у тебя была причина меня ревновать? — спросила я.
Его сомнения были очевидны и уже одно это оскорбляло меня. Сколько бы я не повторяла об отсутствии между нами обязательств, сейчас мне хотелось предстать перед ним чистой и верной, и назвать поцелуй с Эмилио — помешательством. Андреа тянул с ответом слишком долго и по лицу его пробежал целый спектр эмоций, которые было сложно определить точно, но все из которых были болезненными.
— Я тебе не изменяла, — начала я. — Думала ли я об этом? Да.
Мой прямой взгляд пробивал щит Андреа и он принимался, не назвать другим словом — корчиться, опираясь на стену. Мне сложно было поверить, что своими признаниями я могу на самом деле терзать его. На той границе между зависимостью друг от друга и приятными случайными встречами, где мы сейчас находились, ни разу ни звучали слова об ответственности. А с неё, как заявляла Марта, и начиналась настоящая любовь.
— Я смотрел эфир Федерики.
Андреа отворачивался от меня, давая понять, что увидел он больше, чем просто намёки. Феде засняла мой поцелуй с Эмилио? Тогда как... Нет, Андреа, не был размазнёй. Он бы не стоял сейчас передо мной, виноватый, опечаленный. Андреа — не тот человек, который станет тратить время на полутона. Значит, он увидел что-то, что лишь дало ему намёк на мою неверность.
Оказалось, так и было. В видео Феде мы с Эмилио выходили из ресторана вместе. И только это. Близко, но без касаний. Я бы подумала даже, что Эмилио — человек случайный, который лишь пришёлся мне по пути.
— Андреа, зачем на самом деле ты приехал?
Я не собиралась признаваться дальше, насколько прав он был в своих подозрениях, ведь это давало ему повод переложить вину за несовершенство наших отношений на меня.
— Сказать, что ты... Спросить, могли бы мы стать большим?
Такие загадки были не в духе прямолинейного Андреа, и я не знала, как их разгадывать. Взглянув на него, становилось понятно, что в истоке их лежат ровно те же сомнения, что гложат меня. Он не знал, кто мы друг другу, но с моей подачи, желал расставить всё по местам. И словно читая мои мысли, он немедленно подтверждал это:
— Венера, ты единственный неприкаянный элемент в моей организованной жизни. Ты ворвалась в неё, и теперь я сам срываюсь и рушу планы. Наверное, ты права, и нам уже стоит решить однозначно.
— Ты сам не хотел торопиться.
— Если бы я начал торопиться, я бы стал подталкивать тебя. И мы бы многое упустили в спешке. А потом притворялись бы, что всё в порядке, играли бы в счастье.
Подобные слова были из чужого словаря. Я так и ощущала, как над ними довлеет до того неизвестная мне фигура.
— Ты боишься, потому что так уже было?
Я не стала вуалировать, и, кажется, Андреа был благодарен мне за честность.
— Так было всякий раз, когда моя тупая башка решала, что настало время серьёзных отношений.
— Значит, у нас всё серьёзно?
Он нахмурился, будто оскорбившись, что я вообще осмелилась задать такой вопрос. Вот это больше похоже на него: никаких загадок, весь мир — очевиден.
— Это ты мне скажи.
Он посмотрел на меня исподлобья. Воздух будто зазвенел. Этот звон проникал ко мне в голову и вытеснял все мысли, кроме одной: прямо сейчас, я готова была признаться, сколь беззаветно люблю его. Она заставляла все сосуды моего тела обернуться в единую нить, которой я могла связать себя с Андреа, как пуповиной.
Но прежде чем с моих губ сорвался хоть один звук, всё это плетение рассекла другая внезапная и острая мысль. Что, если Андреа превозносит организованность даже в личных отношениях, и справедливо боится, что станет давить на меня настолько сильно, что в конце концов раздавит? Не поэтому ли он сейчас здесь: почувствовал, что теряет надо мной контроль и явился его восстановить? Я боялась ревнивцев, как огня, наученная горьким опытом сестры, и, сейчас выходила, что попала в ту же ловушку, что и она.
— Почему молчишь? — спрашивал он, когда мои размышления затянулись.
Меня объял испуг от того, сколь строгим был его тон. Я не могла не ответить, и, как думал он, не могла не ответить положительно. Некий животный инстинкт призывал бежать прочь от Андреа, а ведь он совершенно ничего мне не сделал. Однако, одна из дорог нашего с ним будущего вела именно к превращению его в параноика, желающего всеми способами удержать меня рядом.
— Я не знаю, что для тебя значат серьёзные отношения, отношения вообще.
Он мог объяснить, но я жестом призвала его молчать и дать мне закончить. Формулирование мыслей давалось нелегко — в конечном итоге, я не была психологом, и начала размышлять о природе отношений только с прибытием в мою жизнь Андреа. Возможно, потому что мы с ним изначально вступили не с того такта и вместо обычной песни, началась джазовая импровизация.
— Давай пока жить одним днём. Я злилась на игнорирование с твоей стороны, но гиперопека не самая лучшая замена...
Андреа развёл руками. Что он хотел этим сказать? Что не может предложить ничего другого? Что его, как творческого человека, следует простить из-за этих бросков из крайности в крайность? Что я права? Или, наоборот?
— Я всего лишь приехал к тебе, когда ты перестала отвечать на звонки. И принёс тебе цветок. Это не гиперопека.
Он произнёс это с той ленностью, которая явно указывала на неприязнь к разговорам такого рода. Едва ли я получала от них больше удовольствия, но без разговоров стоящую перед нами проблему было не решить. Да, я могла бы продолжать изображать нимфоманку, охочую только до его тела и не требующую иного, — я боялась, что так он себе и представлял нашу связь — но тем самым продолжала бы вредить себе до полного разрушения.
— Тогда гиперскорость. Ты сейчас хочешь сразу прыгнуть на ступеньку серьёзных отношений. Но у нас не было промежуточной стадии. Я плохо знаю тебя. Что ты делаешь утром в воскресенье? Во сколько встаёшь? Бегаешь? Какой любишь кофе? Понимаешь, о чём я говорю?
— Проводить вместе больше времени?
Это было лишь частью, но значительной — совместное времяпровождение влекло за собой открытость, думала я, влекло за собой привязанность. Андреа улыбнулся:
— Но ведь именно это я тебе и предлагал.
Так вот, что, по его мнению, собой представляли серьёзные отношения? Это была какая-то дурацкая шутка. Я как можно доходчивее объяснила, что совместные тусовки не равно серьёзности.
— Ты могла бы переехать ко мне.
— Нет.
— Как по мне, это хороший выход. Мне бы не пришлось тратить время хотя бы на дорогу.
— Ты слишком торопишь события!
— Сказал же, что в этом моя проблема.
— Так решай её! Давай разберёмся хотя бы с сегодняшним днём. Что ты намерен делать? Остаться? Или тебе нужно собирать чемоданы?