Эпизод 44
В ресторане, говоря с Бенсоньи о «Велатуре», поняла, что волновало меня вовсе не отношение Эмилио ко мне, а то, как я к нему отношусь. Я боялась, что моя жизнь может сложиться и без Андреа, что его так просто вычеркнуть из уравнения.
От этого осознания сердце моё почернело окончательно. Бенсоньи заверял меня, что «Велатура» — это вовсе не конечная станция. Он наивно посчитал, что рассказ о том, что я числюсь в этом театре с небольшой аудиторией и, откровенно признаться, однообразным репертуаром — какой раз мы там играли «Анну Каренину»? — загнал меня в тоску. Я поспешила заверить его, что это не так: через его мать, через Маурицио, моё недовольство, в ещё более надуманной форме, могло достигнуть ушей Лоренцо.
У меня только начали налаживаться с ним отношения. Я ощущала себя соучастницей операции, мозгом которой был Лоренцо, и это ощущение чего-то подпольного, непризнанного нас сплотило.
Бенсоньи, в конечном итоге, кажется, принял, что театр не был связан с моим нынешним настроением. Мы ещё немного поговорили о Лоренцо, о том, что Бенсоньи знал его с малых лет, и что, как ему кажется, Лоренцо действительно заслуживает большего признания.
— Его дед так не считает, — не сдержалась я.
Вино развязало мне язык, а Бенсоньи выглядел человеком, охочим до пересудов.
— Спартанское воспитание. Маурицио любит усмирять амбиции.
— Как и Ваша мать, Маргарита.
— Что она опять сказала?
Эмилио сидел в паре мест от нас, но оказался — незаметно для меня — увлечённым нашим с Бенсоньи разговором. В ином случае, это можно было счесть за подслушивание, но рядом было ещё с десяток человек, ушей которых точно так же достигал глубокий и чистый голос Бенсоньи — как-никак преподавателя по речи. Просто Эмилио в отличие от прочих уделял ему чуть больше внимания.
— Не помню, правда не помню, — Бенсоньи пожимал плечами.
Действительно, не его же тогда оскорбили. Впрочем, и его тоже, но он ни за что бы в этом не признался. Вздохнув, я поясняла:
— Что у меня деревянное лицо.
Эмилио махнул рукой:
— Мне она сказала, что чтобы её фотографировать, мне нужно сначала научиться держать фотоаппарат.
— Когда это было?
Эмилио, видимо, давно знаком с Бенсоньи, и если Маргарита могла сказать такое ребёнку, то она была ещё большей мегерой, чем мне казалось...
— С полгода назад.
От неожиданности я поперхнулась и поспешила прикрыть рот рукой. Но не сдержалась и расхохоталась открыто. Облегчение, вот что я почувствовала. Освобождение от призрака Маргариты в кошмарах. Если она могла сказать такое Эмилио, стоило ли вообще воспринимать её всерьёз? Бенсоньи поспешил оправдать мать:
— Да, но, справедливости ради, ты в тот день...
Вибрация. Я подпрыгнула следом за собственным сердцем. Его имя на экране, короткое извинение за долгую задержку, «приезжай», «приезжай», «разумеется приезжай», «я тебя жду» — сколько раз он это повторил? Фотография из лифта с подписью, что он почти дома. Взъерошенные волосы, толстовка с закатанными рукавами, внимательный взгляд натянутая улыбка — как я могла на него злиться, как могла думать...
💬 если успеешь до 10
💬 у меня самолёт
И вот, я снова падаю в пропасть. На негнущихся ногах я дошла до уборной, и там, запершись в кабинке, позвонила Андреа.
— Привет, Венера! — радостный галдёж ворвался в фаянсовую тишину.
Голос Андреа, телевизор на фоне, работает чайник, постоянный скрежет в трубке оттого, что Андреа, видимо, говорит и раздевается на ходу.
— Что заказать? Пиццу? Так... Нужно что-то быстрое... Через сколько приедешь?
Я с трудом исторгала из себя слова. Они вставали поперёк горла, каждый звук — что кость:
— Я не приеду.
— Что?
В ухо ворвался глухой стук. Это он бросил телефон, поставил на громкую связь, и теперь наверняка занимается чем-то более насущным.
— Не приеду, — повторила я уже твёрже.
Суета на том конце трубке вдруг стала менее очевидной.
— Но ты написала, что хочешь меня увидеть, — раздавался озадаченный голос совсем рядом.
— Андреа, я писала это два часа назад.
— И что сейчас изменилось? Чем ты занимаешься?
— Почему я должна отчитываться перед тобой? Ты даже не сказал мне, что сегодня улетаешь!
— Я говорил, что мне придётся... Просто немного изменились даты, лечу раньше.
Я не могла подобрать нужных слов. Внутри кипела обида, но наружу исторгалась лишь печаль. Я едва ли могла шевелить губами. Спросила:
— Сколько мы с тобой не виделись?
— Я понимаю, мы немного не совпадаем в графиках, но это всё временно...
По коже пробежала волна холода.
— Кажется, ты ведёшь графики за нас обоих. Сам решаешь, когда нам встретится, когда нет...
Он вспылил:
— Венера! Не трахай мне мозг! Ты сейчас написала «давай увидимся», и сейчас я дома, сейчас я тебя жду!
— А сколько тебя жду я?
Андреа прочистил горло и заговорил уже спокойнее:
— Я же выделил окно. Мог поужинать в каком-нибудь ресторане, но нет — сижу дома и выбираю пиццу... Так, базилик... Ты же его не любишь, базилик?.. Венера?
Я нажала красную кнопку, и мгновенно все мои воздушные замки снесло ядерным взрывом. Вибрация.
💬 может всё-таки приедешь?
💬 давай ты приедешь и мы спокойно поговорим
💬 жду
Я не плакала. Сидела, смотря неотрывно на дверь кабинки и только от этого глаза стали слезиться.
💬 ❤️
За оцеплением вскоре последовало раскаяние: стоило ли мне так остро реагировать? Да, сейчас он улетит, но ведь вернётся? Однако другая, пробудившаяся лишь недавно сила разносила это наивное раскаяние в щепки.
Экран зажегся вновь, возбуждённый входящим видеозвонком от Андреа.
— Любимая, — протянул он.
На его лице было написано неудобство, гримаса боли — неужели и ему сейчас было столь же больно, как и мне? Или она вызвана неудобством, что приходится прямо перед полётом тратить время на мою драму? Он добавил скупо:
— Прости.
— Хорошо. И ты меня тоже прости. Что не приеду ни сейчас, ни после. Мне надоело быть девушкой по вызову. Мне нужно немного заботы.
— Я же говорил, что я не романтик.
— Да. И я не знаю, кто ты вообще такой.
Я отключила телефон до того, как Андреа в очередной раз произнёс «любимая» — слово, которое стало для меня изощрённым орудием пытки. Действительно ли сумела выразить, всё что чувствовала? Я могла лишь надеяться, потому что внутренняя опустошённость мешала даже думать, не то, что двигаться.
Спустя какое-то время — мне сложно сказать сколько именно — дверь в уборную отворилась. Уверенный цокот каблуков нарастал, пока не оборвался резко около моей кабинки.
— Ты там в порядке?
Мне не пришлось собираться с духом — перед Федерикой мне нечего было скрывать. Она так или иначе выведала бы, что меня гложет.
— И правильно, правильно! — трясла она меня за плечо. — Я так и говорила!
Феде стала припоминать все моменты, когда она — именно она! — говорила послать Андреа куда подальше. Из этой болтовни то и дело вырывались боксёрские удары, метившие в голову: «он просто не твой человек», «вёл себя как козёл», «как ты могла терпеть».
Я проверяла не потёк ли макияж и выходила, преследуемая Феде. Она явно намеревалась заслужить от меня хоть какое-нибудь, даже самое ничтожное признание её стараний:
— Ты была права с самого начала, — сдалась я.
Мне надо было заткнуть её здесь, в самых дверях, чтобы не выносить сор дальше. Я не хотела внимания не от кого больше, тем более от шапочных знакомых, с коими мы проводили сегодня вечер. Наш с Андреа мир — не повод для публичных обсуждений, и сегодня лишний раз подвердилось, насколько он хрупок.
— Именно! Надо было меня слушать раньше, — подруга тряхнула головой и, будто бы невзначай добавила: — Это Эмилио попросил сходить тебя проверить.
Удовлетворённая собой, Феде проходила вперёд меня. Напоследок, многозначительно вскинув брови, она доставала телефон и возвращалась в зал. Я осталась стоять с тускло освещённом коридоре, наблюдая как там вдалеке Федерика вертится, удерживая телефон на расстоянии вытянутой руки, и говорит что-то в камеру. Наверняка, вновь запустила эфир, вынужденно прерванный необходимостью убедиться, всё ли у меня хорошо. Она записывала едва ли не каждый наш шаг, будто бы одурев от общества, в котором мы нынче находились, тогда как я ничего толком не осознавала, ослеплённая волнениями личной жизни.
Краем глаза я заметила какое-то движение рядом и, испугавшись, отскочила.
— Венера, всё нормально?
На лице Эмилио было написано глубокое беспокойство. Глаза его бегали, внимательно меня осматривая и будто пытаясь найти какой-то материальный изъян, ставший причиной моего расстройства.
— Я тебя испугалась.
— Думал, ты меня видела.
Конечно, он всё это время был здесь. И что он услышал? Понял ли, что причиной всему был Андреа? Не сдержавшись я хваталась за голову:
— Я как слепой котёнок, я ничего не вижу.
Я отворачивалась в сторону зала, но не спешила уходить. Как и Эмилио. Мы просто стояли с ним бок о бок и молчали. Я думала об Андреа: испытывает ли он сейчас угрызения совести или, напротив, костерит меня последними словами? Или же ему всё равно: одной девицей больше, одной меньше — какая разница?
Присутствие Эмилио в этом случае стало якорем, чтобы меня совсем не снесло в бушующее нынче море самокопания. Однако, сколь бы мне не было с ним комфортно, я не могла так нагло увести его из компании — кем я себя возомнила? Я кивнула в сторону зала, показывая, что пора возвращаться к друзьям:
— А мне, наверное, лучше поехать домой. Спасибо за вечер. Прости, что немного подпортила его.
Эмилио, впрочем, не купился столь просто:
— Так, если оставить всю эту любезную мишуру: боюсь, что отпускать тебя сейчас одну опасно.
— Нет же, всё нормально. Я сейчас просто возьму такси.
Эмилио смерил меня недоверчивым взглядом и покачал головой. Чтобы ещё пуще убедиться в своей правоте, он взял меня за руку.
— Тебя трясёт.
А я и не заметила.
— Скоро пройдёт.
— Я подожду.
Я не хотела включать телефон и попросила Эмилио вызвать мне такси. Он вышел за мной из ресторана:
— А ты не могла бы попросить Федерику поехать с тобой?
Эмилио всё ещё волновался. В какой-то момент мне показалось, что он и вовсе стал единственным человеком в мире, кого заботила моя судьба.
— Нет-нет! И даже не думай сам её просить. Ей очень нравится в вашей компании.
— Да, я заметил.
Эмилио поджал губы и, посмотрев, на меня улыбнулся. Я ответила ему тем же, после чего мы оба уставились на экран телефона. Такси уже было за ближайшим поворотом.
— Я поняла, что ты не любишь церемонии, но... Спасибо за всё, правда. За поддержку. И... — в медленно тянущемся паровозе из машин я рассмотрела своё такси. — С днём рождения.
Мы обнялись. Тепло Эмилио оказалось ещё более пронизывающим, чем октябрьский ветер, гуляющий по миланским улицам. Я поцеловала его в щёку на прощание, он поцеловал меня, но отпускать его не хотелось.
— Напиши мне, как доедешь, хорошо? Или хотя бы Федерике. Возможно, я случайный человек, но... я буду волноваться.
Я погладила его по щеке, и мы поцеловались в губы. Просигналило подъехавшее такси: водителю, очевидно, не хотелось платить за парковку. Эмилио попытался нащупать ручку дверцы вслепую, но не смог, и только тогда наш поцелуй прервался. Отступив на шаг, он отворил дверцу, жестом показал мне садиться.
Я посмотрела на Эмилио уже сквозь стекло. Он стоял на тротуаре и глядя куда-то в сторону, быстрыми движениями стирал с губ мою помаду. Водитель несколько мешкал, не зная, как встроиться в непрерывный поток на узкой улице. Я поймала взгляд Эмилио, и что-то в нём говорило, что стыдиться этого спонтанного поцелуя мне не следовало. Он постучал в стекло, призывая опустить:
— Не забудь написать, когда будешь дома, — просунув руку в салон, он провёл пальцем у меня под губой и улыбнулся. — Или, когда порвёшь свои отношения, если это произойдёт ещё раньше.