Глава 27.
Всё первые сутки мы звонили ему и писали безостановочно.
Прежде чем отключить или заблокировать номер, он прислал всем короткое сообщение с холодной просьбой оставить его в покое.
С тех пор мы ищем его уже девять дней.
Я почти не сплю и практически не бываю дома.
Каждую ночь объезжаю клубы, в которых он бывал. Слева направо, если смотреть на карту навигатора. Мы разделили все заведения на троих, но когда Чимин с Богумом отписываются, что не нашли его, я всё равно еду в те места повторно.
На всякий случай.
На тот же случай я отмечаю все клубы в центре, показываю фотографию Тэхёна нескольким секьюрити и плачу им, чтобы те сообщили, если он появится.
Мы проверяем все места, где он бывал ранее, посещаем дом его родителей и стараемся навести справки о людях вроде Нуа, той девушки, что привозила ему травку.
Чимин пытается выйти на Джинхо, но ничего не выходит.
Я откапываю телефоны тех знакомых тусовщиков, с которыми последний раз общался семь лет назад.
Большинство из них уже состоят в браке, некоторые не узнают меня, и только один парень всё ещё связан с тем образом жизни, который был нам присущ в ранней юности.
Через него я узнаю о некоторых «норах» - местах притока наркоманов, которые объезжаю так же безрезультатно.
После этих мест я совсем сдаю и чувствую, что увиденное в их стенах, кажется, навсегда оставляет во мне сырую дыру тревожных опасений.
Стоит только представить Тэхёна среди них, в таком же ужасном состоянии, как у меня закладывает уши от сердечного ритма и начинает сводить желудок до патологической тошноты.
Мне страшно до боли в костях. Именно в них собирается моя лихорадочная нервозность, не дающая нормально стоять на ногах: тело периодически ведёт в сторону, словно я им не управляю.
Спёртый воздух ночных заведений душит меня, развивая нездоровую отдышку, и я глотаю зимний воздух слишком жадными порциями, и каждый раз через несколько часов начинает болеть горло.
Я снова заболеваю и на этот раз не могу вылечиться окончательно.
А мне уже и не важно.
Потому что мистер Ким ещё на третий день самостоятельных поисков решает обратиться в полицию, и те, спустя пару суток, находят лягушатник.
Он стоит на обочине возле железнодорожной станции в сорока минутах езды от Сеула. У него разбито лобовое стекло, бампер помят так, словно автомобиль въехал в столб или дерево. Приличная вмятина, разбившая фару и уничтожившая часть болотно-зеленого окраса.
Но ни Тэхёна, ни каких-то подсказок, где его искать, нет.
Снова обзваниваем больницы, и именно здесь я окончательно срываюсь.
Влажные руки не справляются с рулем, голова не позволяет здраво мыслить, а перед глазами - три светофорных цвета разрастаются пятнами, сливаясь в одно единое клеймо моих сожалений.
Идеально работают только уши: слышат каждый гневный гудок, разрастающийся протяжным и скандальным воем, призванным привести меня в чувство.
Только не выходит.
Съезжаю с автомагистрали на первом же повороте, ведущем к двухполосным трассам, и торможу на обочине, понимая, что не могу вести машину.
Меня забирает отец, и, наверное, я засыпаю на заднем сидении его машины, потому что способность мыслить возвращается только в постели моей комнаты в родительском доме.
Первым делом я хватаюсь за телефон. Там сообщения от Чимина с тошнотворным и таким безнадежным «пока ничего».
Когда заходит мама и присаживается на кровать, чтобы сказать, что у меня была очень высокая температура, которую она не могла сбить два часа, я и сам уже понимаю по насквозь промокшим простыням подо мной.
В дверях отец с невысказанным вопросом, который они задавали мне всю неделю, пытаясь понять, почему я не выхожу на работу.
Возможно, я слишком заболел. А, может, дело в проценте тоски и страха, чьих отметок уже не видно, только я начинаю рыдать, как младенец, со стонами, стенаниями и попытками вдохнуть воздух, чтобы не умереть от удушья. Не в силах больше сдерживаться, я выливаюсь на родителей судорожно трясущимся телом и невнятной речью, которую они совсем не понимают.
Замечаю, как отец оказывается возле кровати и садится прямо в изголовье.
Его ладонь прижимается к моему лбу, заставляя почувствовать разницу между прохладой его кожи и жаром моей.
Я знаю, как дальше: он убирает руку и, вместо неё, наклонившись, касается моего лба своей шершавой щекой.
Чувствую, как его рука покрывает мою голову и кочует от макушки до затылка, спрятанного в мягких изгибах подушки.
Когда ребёнком у меня болела голова или высоко поднималась температура, и я плакал от, как мне тогда казалось, нестерпимой боли, он заходил в комнату, касался моего лба щекой и лежал так очень долго, пока не начнутся действия таблеток, а иногда - и много дольше.
Мне хватает этого, чтобы слегка успокоиться и начать нормально дышать, и, когда через некоторое время отец отстраняется, всё равно остаётся рядом - в изголовье постели у самой моей подушки.
Я нажимаю на глаза, чтобы восстановить зрение, и ловлю мамин взгляд. «Вживую». Заместо розовых стёкл в ее карих глазах - увеличительные линзы слез, покрывающих влагой ресницы, и она глядит на меня с выражением лица, давно забытым моим «повзрослевшим» я.
Когда читается всего одно сообщение.
«Если нужно, я возьму всю боль на себя».
Надеюсь, она понимает, когда я безмолвно отвечаю.
«Не нужно, мама, я должен терпеть это сам».
Безапелляционная забота, просматриваемая в каждой черте ее лица и движениях хрупкого женского тела, заполняет меня энергией, и я готов поклясться, что чувствую разницу между болезненным жаром и этим ласковым теплом, проникающим дальше кожных тканей.
Но уже через секунду я вспоминаю о том, что Тэхён никогда такого не испытывал. Потому что у него другая мать, не виноватая в том, что не научилась смотреть вот так же - словно весь мир для неё гаснет, пока сын плачет.
Мысли о моем мальчике снова заполняют глаза уже в беззвучном плаче, когда мама тянет руку к моей ладони и, бережно касаясь горячих пальцев, говорит, что я могу всё им рассказать, что они рядом, что они всегда были и всегда будут.
И впервые за четыре года я рассказываю.
О «мальчике, который был в университете».
О мужчине, который больше не хочет быть человеком.
Рассказываю, что это мой мальчик и мой мужчина.
Мой любимый человек на планете и любимый нечеловек во всей Вселенной.
Чудо, которое я по глупости оставил одного на просторах космических орбит, и теперь не могу отыскать.
Рассказываю всё, пока мама продолжает сжимать мою горячую ладонь, а отец сидеть в изголовье.
Когда замолкаю, то осознаю, что клетка, прогибавшая прутьями мои рёбра до этого, никуда не испарились. Но чувствую, что теперь она меняет форму: каменные углы омываются, лишаясь остроты, а подавляющая ширина прутьев сужается настолько, что я мог бы протиснуться сквозь них хотя бы на половину.
Только я сную обратно, прослушав собственный рассказ от начала до конца. Он меня пристыжает и заставляет отпрянуть от отверстий и шагнуть в самый центр, где больше нет драконов, а есть только я и кривые насечки на стенах.
Я переворачиваюсь на бок и утыкаюсь носом в отцовскую коленку; ощущаю вновь обретённый жар, усиливающий потливость, слабею постепенно и разом, прежде чем провалиться в сон.
Просыпаюсь, когда за окном становится слишком темно. Тянусь к тумбочке и не могу нащупать телефон.
Тело липкое и слабое, но я вскакиваю, включаю лампу и шарю по постели, осматриваю пол, ищу, пока тревога мешается с кровью в ушных раковинах.
Поднимаюсь и иду в коридор, касаясь стен, потому что голова раскалывается, просто бьет по вискам, побуждая склоняться куда-то вниз в жалком жесте пресмыкающегося.
Двигаюсь в сторону родительской спальни, кричу и спрашиваю, где мой телефон.
Может, не кричу, а скулю.
Может, меня вообще не слышно, потому что горло раздирает с каждым звуком и сглатыванием вязкой слюны.
Не успеваю дойти до нужной двери, как вижу маму.
Она быстро поднимается по лестнице с первого этажа и выглядит крайне взволнованной.
Я замечаю в ее руках мой смартфон и снова перевожу на неё взгляд. Слишком жадно ищу в этом лице какое-то отрицание того страха, что сжимает мне сердце.
Почему-то мне кажется, что она знает что-то, чего не знаю я.
Я мотаю головой, прижимаясь к стене, и испуг завладевает всем телом разом, трясёт всю систему жизнеобеспечения, потому что я боюсь до смерти.
Никогда не знал, что это.
А теперь знаю.
Кажется, я сойду с ума, а организм выйдет из строя, если сейчас она скажет мне, что вместо болезненно заученного «пока ничего», Чимин прислал что-то ещё более тошнотворное и окончательно безнадёжное.
- Чонгук...
Она тянет ко мне руки, хватает за плечи.
Я не пойму, как звучит ее голос. Ничего не соображаю.
- Почему у тебя мой телефон?
- Отец брал его. - отвечает мама, бегает глазами по моему лицу и прикасается ладонью ко лбу. - Чего ты разнервничался, родной, успокойся, тебе нужно лечь в постель, ты весь гори....
Но я выхватываю телефон и проверяю чаты.
Никаких сообщений от парней, кроме вчерашних. Поднимаю взгляд наверх экрана.
00:29
- Мне...мне никто ничего не писал?
- Не писал, Чонгук, всё хорошо. Пошли в ко...
- Зачем папа брал телефон?
- Я тебе объясню, если ты послушаешь мать и ляжешь в постель. - раздаётся голос отца, и за маминым плечом я вижу, как он поднимается по лестнице.
Я всматриваюсь в его лицо и понятия не имею, что написано на моем, но, видимо, там отражается всё, потому что папа добавляет:
- Ничего не случилось, успокойся. Никаких новостей.
Отец не врёт.
Если бы река текла не на Север, он бы так и сказал.
И сердце частично разжимается, переставая оглушать своими барабанами; мне хочется упасть на пол и выдохнуть.
Но мама велит идти уже грозно и бескомпромиссно, так что я слушаюсь и оказываюсь в своей комнате.
- Сядь пока в кресло. - произносит мама, включает основной свет и осматривает постель. - Я сменю белье.
Я послушно опускаюсь на стул возле письменного стола и откидываюсь так, чтобы оно прогнулось и позволило принять не совсем сидячее положение.
Ловлю взгляд отца, что стоит рядом, держа руки в карманах брюк.
Рабочих брюк.
Понимаю, что он так и не переоделся после работы, даже галстук не снял. Чёрная ткань небрежно болтается на шее растянутой петлёй.
- Мне пришлось взять твой смартфон, чтобы найти номер этого парня. Я не знал, с собой ли у него телефон, а ты заснул, прежде чем я смог спросить. Я просмотрел твою переписку и увидел ее сообщение, так что предполагаю, что телефон всё ещё с ним. Я позвонил своему знакомому. Бывшему одногруппнику, если точно, у него своё охранное агентство. Его люди работают быстрее полиции, и у них куда больше возможностей. Я дал ему номер, и он просил ждать. Если телефон при парне, за ночь он его найдёт.
Я выпрямляюсь, скрипя кожаным креслом, пытаясь не путать надежду с облегчением.
- А если не при нем?
- Найдёт, Чонгук, времени потратит больше, но найдёт. Я его давно знаю, к нему и не за таким обращались.
- Он сказал, за ночь?
- Утром позвонит.
- Во сколько?
- Позвонит тогда, когда будет, что сказать. - хмурит брови тот. - Твоя задача - выздороветь. Не заставляй меня повторять дважды.
Я замолкаю, переводя взгляд на настенные часы, и засекаю, сколько примерно часов мне нужно ждать.
- В постель! - вторгается мама, вставая передо мной с грязным постельным бельём, аккуратной стопкой сложённым у неё под мышкой.
Я буквально сползаю с кресла и падаю на свежезастеленную кровать, продолжая сжимать смартфон в руках.
Мама поит таблетками, закутывает в покрывало, замечая мой озноб, и, перед тем, как уйти, говорит, что всё будет хорошо.
Отец пропускает ее и щёлкает переключателем, погружая комнату в ночную темноту, залитую тусклой желтизной прикроватного светильника.
- Пап. - успеваю позвать, прежде чем он скрывается за дверью. - Спасибо.
Он оборачивается, зажав ручку, и смотрит.
На лице ветхий завет его поколения: верность традициям, важность репутации, устоявшиеся ценности.
Что «приемлемо», а что «неподобающе». Что «порок», а что «благодетель».
Оттого лицо у него всегда строгое.
Оно говорит:
«Я не возьму на себя твою боль».
Но не глаза.
В этом неполноценном мраке они отражают единственный источник света и, как всегда, гораздо мягче замороженных мышц лица.
В отцовских глазах персональный завет: с теми же словами - «верность», «важность» и «ценность» - но уже не в контексте традиций, репутаций и устоев.
А в контексте семьи.
В контексте меня.
Пристальный взгляд разговаривает, и я всё ещё в состоянии его понять.
«Ты понесёшь ее сам. Но я пойду рядом».
- Пока не за что. Спи. - произносят его губы, и дверь закрывается.
Я лежу, не отрывая от неё взгляда, пока в руках не вибрирует телефон.
На экране сообщение от Богума.
«В «Кастро» нет».
Я опускаю руку к груди и поднимаю глаза к потолку.
Банальному пустому небосводу моей комнаты бед полумесяцев и ламп, напоминающих звёздный путь.
Горло слегка холодит от рассасывающейся таблетки, что собственноручно опустила мне в рот мама, но я чувствую, что горю изнутри и снаружи, горю так, что нет сил провести в ожидании звонка бессонную ночь.
Свой же огонь плавит органы и мышцы, ломит кости и кожу в пылающей лихорадке.
Но веки тяжелеют, и исчезает потолок в чёрной тьме, окрашенной желтым даже сквозь закрытые глаза.
«В «Кастро» нет».
Где ты.
Пожалуйста, позови меня, я услышу.
Из любой точки Вселенной.
Я найду тебя, мой мальчик.
Дай только пару часов моему телу. Оно не справляется.