Глава 23.
Звук раздаётся слишком отдаленно, и я бессознательно принимаю его за часть другого мира.
Но напрасно.
Ещё один крикливый звон вырывает из призрачных лап сна окончательно, и голова начинает работать. Я открываю глаза и возвращаю все воспоминания.
Понимаю, что лежу на спине: перед глазами звёздный потолок, а на плече вся Вселенная. Дышит, касаясь моей шеи тёплым дыханием, и добровольно прижимается к моей груди.
Хочу, чтобы время исчезло, чтобы все часы в мире остановились навсегда.
Знаю, что этого не случится, и жду повторного звонка в дверь. Жду с тревожной субстанцией в животе, чья тягучая масса ползёт вверх по пищеводу к той части горла, что покрывает стальной ошейник моих страхов.
С очередным звоном она опадает куда-то назад, как натянутая резинка: резко и больно.
Осторожно высвобождаю Вселенную из своих объятий, опуская на подушки русую голову, и напоследок застываю у постели, наблюдая, как Тэхён морщится и слегка хмурит брови, потому что звук дверного звонка слишком громкий, чтобы не проникнуть в его ещё спящее сознание.
Заставляю себя выйти из спальни, когда треклятый звук повторяется снова.
Выхожу в коридор.
Открываю входную дверь.
Идеальная осанка и безукоризненная укладка с пробором строго по середине.
Ли Богум переступает порог и
осматривает меня беглым взглядом с головы до ног, пока я непроизвольно протираю лицо и глаза.
Я отхожу в сторону, освобождая место: он заходит в квартиру, и дверь за ним закрывается с характерным щелчком замка.
- Где Тэхён?
Опять этот деловой тон, закостенелая программа бизнесмена.
- Он спит.
- Хорошо. - расстёгивает пальто и по-хозяйски открывает выдвижную дверь гардероба. Зеркало в полный рост теперь оказывается напротив меня, и я вижу свой мятый красный свитер и растрепанные волосы. - Ты можешь идти. Спасибо за помощь.
Я знаю, что могу.
Понимаю, что не хочу.
Помню, что должен.
Так лучше для всех. Лучше дня него.
- Он...сорвался?
- Нет. - Богум снимает верхнюю одежду и даже не смотрит в мою сторону. - Просто плохая ночь.
- Он говорил о самоубийстве. - произношу, хоть и не хочу, потому что тогда окончательно цепляю ещё одну разновидность страха к своему ошейнику.
- Это только слова. Их нужно произносить. - он вешает пальто, и дверь гардероба скользит обратно, забирая мое отражение. - С ним всё будет в порядке, я об этом позабочусь.
Разувшись, Богум разворачивается прямо и смотрит на меня в упор, сложив руки на груди и выпрямив плечи до сходства с помпезными статуями.
Под пальто оказались темные джинсы и кашемировый свитер с голубой рубашкой под ним.
То есть всё равно чертова рубашка. Чтобы я не забывал, насколько мы с ним разные.
Прочесть выражение его лица по-прежнему непросто, но одно ясно точно: он пытается быть высокомерным. Как хозяин, по возвращению которого услужливый мальчик вроде меня может идти домой.
В этом, очевидно, есть доля правды: я действительно мальчик, которому пора домой, только хозяин мой в спальне, а не стоит в прихожей в чёрном свитере.
- Ты воспользовался его состоянием?
Вопрос падает на меня, когда я уже сижу на корточках, шнуруя зимние ботинки.
Я поднимаю голову и смотрю на Богума исподлобья, выражая все мысли одним пронзительным взглядом.
Потом заканчиваю со шнуровкой и выпрямляюсь.
Он всматривается в мое лицо, словно на нем должна проявиться надпись.
Пытается считать какую-то информацию по движениям волос на макушке. Примерно настолько нелепым мне кажется его пристальный взгляд, ищущий каких-то доказательств.
- Его состоянием пользуешься ты, заявляя всем и каждому, что вы с ним вместе. - произношу, не раздумывая. - Я бы и такого себе не позволил, не говоря уже обо всем остальном.
- Он со мной.
Переговорная реплика, сказанная с негласной пометкой «не обсуждается».
- Но не твой. Есть разница.
- Не знаю, что ты хочешь этим сказать, но ты мне не соперник, Чон Чонгук. Когда-то давно он уже предпочёл тебе кого-то другого.
Стоп.
Предпочёл кого-то другого?
Богум не в курсе, что случилось на самом деле?
Тэхён рассказал лучшему другу и мне, но не сказал Богуму.
Почему.
Я перевожу взгляд на щенка, обнюхивающего нового гостя, и меня топит поток мучительных мыслей.
«- Ты знаком с Богумом?
- И о чем вы говорили?
- И ты сказал, что я тебе изменил?»
«- Для Тэхёна Богум прям хён хёновский: он его уважает, старается не подводить и прислушиваться.»
Черт возьми.
Осознание накрывает ледяной водой, и от внезапной колючей боли тянет всё тело.
Тэхён не хотел, чтобы Богум думал, будто он способен на измену.
Чтобы знал о том, что кто-то когда-то взял его насильно.
Тэхён не подпускает его из чувства стыда.
За прошлое, за то, как жил до настоящего.
Потому что.
Боже.
Я должен был.
Понять.
Догадаться.
Подготовиться заранее.
Но я успел смириться только с тем, что Тэхён не любит меня.
Да, я подумал поначалу, что он встречается с Богумом, но в этом мире «встречается» - это очень редко то же самое, что «любит».
Это меня присмиряло.
Уводило мысли.
Потом Чимин сказал, что Тэхён отказывает, и я ничего не смог с собой поделать, и совершенно бессовестно обрадовался, хоть и пытался не признаваться в этом самому себе.
Мне хотелось верить, что кому-то другому, даже героическому Богуму, не удается занять его сердце, и, пусть и ненадолго, но я был единственным, кто жил в нем и, может быть, тоже крутился волчком с головы до пяток, утомляя чужие легкие.
Какой же я идиот.
Ревнивый бессовестный мудак, который, словно глупый подросток, повелся на мысль о том, что «не встречается» означает «не любит».
В мою самодовольную голову и не могла прийти мысль, что Тэхён не подпускает Богума, потому что влюбился в него. Полюбил так, что начал стыдиться самого себя.
И вот сейчас на месте бесстыдного чувства облегчения, которое поселилось тогда во мне, образуется глубокая воронка, и у меня сжимается горло от болезненных ощущений, с которыми в неё лезет новая мысль.
Тэхён любит кого-то другого.
Любит человека, который вытащил его из темных переулков, опалил руки похотливых ублюдков, сжёг все наркотики в городе, вырос надёжной стеной и смог проявить достаточно упорства, чтобы спасти.
Очевидно, что он в него влюбился.
Как в этих дурных дорамах, что крутят вечерами.
Рано или поздно Богум пробьётся сквозь стену неоправданного стыда, и Тэхён в нём растворится, окончательно перестанет мучиться и доверится. Впустит. Позволит. Пустит корни. Такие же как обвивают мои ковалентные связи.
И мне следует радоваться.
Черт, внутри не должно ничего сжиматься до нехватки дыхания.
Послушай, Чонгук. Не должно. Прекрати. Пожалуйста.
Нет.
Он мой! По законам земным и вселенским. По моим законам он мой!
Его корни прорастают только во мне, принадлежат только мне, и нет и не будет никогда для них ещё одной благоприятной почвы, кроме моей, пусть и подпорченной, не плодовитой, покрытой пеплом и слоем обугленных мертвых насекомых.
Я его больше не достоин, но только в этой жизни.
Исключительно сейчас.
В этот раз мои ошибки гнусные и внушительных размеров, но ни одна не отменяет того факта, что наши с Тэхёном атомы воссозданы парно ещё со временен первых галактик.
И мне хочется поднять взгляд и сказать об этом.
Прорычать до сотрясения стен.
Но, по законам планеты, так я причиню Тэхёну ещё больше боли.
Потому что мы всё ещё здесь - в царстве эмоций и чувств, которые меня поучают.
Это тошнотворно невыносимо.
Но пусть так.
Пусть будет моим наказанием и уроком на всех времена, которые я посвящаю ему.
Я не отдаю.
Только отступаю в сторону до той поры, когда обнуляются счётчики.
- Он с тобой, но не твой. Никогда об этом не забывай. - повторяю снова, поднимая взгляд на Богума, а потом просто прохожу мимо и выхожу за дверь, оставляя за ней своего мальчика.
Своего, Богум.
У тебя в руках самое прекрасное существо во Вселенной. Но оно чужое.
Имей это в виду.
Лифт проглатывает меня залпом и выташнивает в февральскую зиму, которая сразу же лезет мне под свитер и царапает кожу.
Завожу машину и стою снаружи - в лапах холодного ветра, пока потоки горячего воздуха в салоне поедают ночную изморозь, и та постепенно растекается по лобовому стеклу мокрыми пятнами.
Телефон в кармане брюк вибрирует, оповещая о том, что я не оставил его в квартире Тэхёна. Но я не реагирую. Просто стою, прислонившись спиной к ледяному металлу автомобиля, пока меня трясёт от холода в тонком красном свитере.
Я не сразу замечаю, что машин вокруг почти нет, а где-то вдали отчётливо визжат десятки шин, рассекая автомагистраль. Коллективно визжат, намекая, что время раннее, в той его точке, когда люди, словно шины, также коллективно устремляются припасть к рабочим местам.
В кармане вибрирует беспрерывно.
Я знаю, что это Чимин.
Вынимаю, сбрасываю вызов, печатаю одно короткое «с ним Богум» и блокирую номер бывшего друга.
Пальцы немеют от холода, теряя тактильные ощущения, но сохраняют резко колющую боль, парализующую кости.
Впервые честно и осознанно ловлю себя на мысли, что не имею ни малейшего понятия, как жить дальше.
Мне скоро тридцать.
Я здоровый, крепкий и хорош собой. С образованием.
Обеспеченный. С надежными родителями и перспективным будущим. С крышей над головой. С чертовой машиной, монотонно гудящей за моей спиной.
Грех жаловаться.
Понимаю.
А я и не жалуюсь.
Не ворчу.
Не жалею себя.
Не плачу.
Не чувствую.
У меня просто больше нет имени. Как у моей машины.
Мы с ней - безымянные точки, внушительно контрастирующие запорошенной чернотой металла и кровавым пятном тонкого свитера на фоне утреннего света февральского неба.
Грех жаловаться.
Я и не жалуюсь.
Только всё-таки чувствую.
Чувствую, что не хочу больше чувствовать.
И если не разучусь в ближайшее время, можно распасться на атомы.
Я ведь не боюсь боли.
Я храбрый.
«Ревностный борец за справедливость, полностью лишённый дипломатии, зато не обделённый горячностью».
Это его слова.
Ревностный борец ведь может погорячиться.
Перегнут палку.
Очень распалиться. Вплоть до самосожжения.
Может.
Это мои слова.