Спасибо.
Анна
Мы приехали на объект ближе к пяти. Рабочие уже сновали по территории: кто-то выгружал новые растения, кто-то что-то обсуждал у клумбы, а двое садовников спорили из-за схемы посадки.
Я быстро направилась к ним, уже на ходу поправляя план на планшете. Всё внимание ушло в работу: проверить, чтобы не перепутали сорта, напомнить о симметрии, чтобы почва была достаточно увлажнена. Это моя зона, мой порядок. Здесь я чувствовала себя на своём месте.
Но стоило обернуться, как я заметила Арсения. Он стоял чуть в стороне, рядом с бригадиром строителей, и делал вид, что обсуждает детали отделки. Но я видела: его взгляд иногда скользил в мою сторону. Не открыто, не явно — так, будто проверял, справляюсь ли я.
Я наклонилась к клумбе, поправляя куст, и невольно улыбнулась: редкий цветок, за который я переживала, наконец раскрылся. Лепестки были идеально ровные, словно нарисованные. Я коснулась их кончиками пальцев, и внутри стало теплее.
И в этот момент поймала на себе его взгляд. Он стоял на балконе второго этажа, смотрел прямо на меня. И хоть лицо оставалось всё таким же холодным, что-то в его глазах выдало больше, чем он хотел.
Я резко отвернулась, делая вид, что слишком занята. Но сердце почему-то забилось быстрее.
Арсений
Я спустился с балкона. Внизу пахло свежей землёй, срезанными ветками, влажным бетоном. Гул голосов рабочих смешивался с грохотом инструментов, но одно сразу бросилось в глаза.
Она стояла у клумбы, замерев. Взгляд пустой, будто не видела ничего вокруг, только жалкие обломки цветов, которые кто-то из идиотов явно задел или неосторожно вырвал вместе с сорняками.
Анна не шевелилась, и на секунду мне показалось, что она просто пытается сдержаться. Но потом её пальцы дрогнули, планшет соскользнул с рук в траву. Она опустилась на колени, как будто ноги перестали держать, и накрыла лицо ладонями.
Я услышал её всхлип, тихий, сдавленный, и внутри всё оборвалось.
Вот же чёрт...
Она плакала. Прямо здесь, среди рабочих, которых ей всегда удавалось строить, среди этих поломанных цветов, в которые она вложила столько сил.
Я сжал кулаки, чувствуя злость — не на неё, на этих безмозглых рукожопов, что сумели всё испортить. Но ещё сильнее было другое — то, что я впервые видел Романову такой. Без её маски, без привычной колкости, без этого холодного щита. Настоящую.
Я подошёл ближе, чувствуя, как меня тянет остановить её слёзы. Но остановился в паре шагов.
Потому что сам не понял — для неё я сейчас спасение или ещё один враг.
Анна
Я не могла больше оставаться там. Слёзы жгли глаза, и как бы я ни старалась, вернуть контроль над собой не получалось. Всё внутри клокотало — злость, боль, обида. Я резко развернулась и пошла прочь, не слушая больше никого.
Машина стояла чуть в стороне. Я открыла дверь, опустилась на сиденье и уткнулась лбом в ладони. Нужно было выдохнуть, собраться, стереть с лица все следы слабости.
Но через несколько минут я услышала крики. Узнала голос Арсения сразу. Он не срывался, не визжал, нет — его слова были холодными, резкими, каждое — как удар. И этим было страшнее.
Я приподнялась, выглянула через стекло. Он стоял среди рабочих, высокий, напряжённый, будто стальной. Жёстко говорил, не оставляя шанса оправдаться. Те, кто попался под его взгляд, опускали глаза, отводили плечи. Даже бригадир — и тот выглядел так, словно готов провалиться сквозь землю.
Арсений был злым. Но это была не та злость, которой он обычно колол меня. Это было другое. Он рвал их не за себя. За сад. За работу. За меня.
И от этого в груди стало тесно.
Я уже сидела тише, дыхание постепенно выравнивалось. Слёзы высохли, но внутри остался ком, тяжёлый и горький. Я выпрямилась, собираясь взять себя в руки окончательно, когда открылась дверь машины.
Арсений сел рядом, закрыл дверь спокойно, бесшумно, и какое-то время просто молчал. От него всё ещё шёл тот же накал, что минуту назад на площадке.
— Разобрался, — сказал он наконец. Голос глухой, сдержанный.
Я не повернула головы, смотрела прямо перед собой, на стекло.
— Им ясно дали понять, — продолжил он. — Повторится ещё раз — работать здесь больше никто не будет.
Тишина снова потянулась. Я сжала пальцы в замок, боясь, что голос предаст. Но он не отставал:
— Ты должна понимать... я не позволю, чтобы так относились к твоей работе.
Эти слова прозвучали странно. Не приказ, не холодный укол, а почти... защита. И от этого стало ещё сложнее держать маску.
Я всё же посмотрела на него. Он сидел чуть развернувшись ко мне, взгляд твёрдый, но в нём не было привычной жестокости.
И именно это сбило с толку больше всего.
Я поймала его взгляд и тут же отвела глаза. Слишком прямой, слишком опасный.
— Это моя работа, — наконец произнесла я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Я сама разберусь.
— Ты не обязана, — парировал он спокойно.
Эта фраза больно задела. Он говорил так, будто знает лучше меня. Будто мне нужна его защита. Я почувствовала, как во мне снова поднимается волна раздражения.
— Мне не нужно, чтобы кто-то вмешивался, — ответила я холодно. — Ни ты, ни они.
Я увидела, как его челюсть чуть напряглась. Словно мои слова задели его. Но он не стал спорить. Просто отвернулся к лобовому стеклу и тихо выдохнул.
Тишина снова повисла в машине. Но теперь она была другой. Не давящей — а напряжённой, как перед грозой.
И я сама не поняла, почему внутри стало тяжелее от того, что он больше ничего не сказал.
Мы сидели в молчании, и каждая секунда тянулась мучительно долго. Он смотрел вперёд, будто между нами стояла стена, и это ощущение почему-то кололо сильнее, чем его крики.
Я вздохнула и, сама не зная зачем, нарушила тишину:
— Но всё же спасибо... — слова прозвучали тихо, но всё же достаточно ясно. — Что вмешался.
Он повернул голову, удивлённо посмотрел на меня. В его глазах мелькнуло что-то, что он, видимо, пытался скрыть.
Я отвела взгляд, добавив чуть мягче:
— Просто... для меня это важно.
Секунда — и напряжение, будто, немного спало. Я почувствовала, как камень внутри сдвинулся с места, хоть и не исчез совсем.
Он кивнул, не произнося больше ни слова. Но в этой тишине теперь было другое — спокойное, почти тёплое.
И впервые за день я позволила себе расслабиться рядом с ним, хоть на чуть-чуть.
Когда машина остановилась возле моего дома, я уже собиралась снять ремень, но его голос меня остановил.
— Знаешь, — сказал он спокойно, но с какой-то новой для него откровенностью, — сегодня я впервые увидел твои слёзы.
Я замерла, повернула голову. В его глазах не было ни иронии, ни холодности. Только внимание, почти осторожное.
— Не думаю, что это повод для гордости, — ответила я тихо, стараясь звучать ровно.
— Нет, — покачал он головой. — Но это напомнило, что ты не только сильная и собранная... ты живая.
Я опустила взгляд, чувствуя, как в груди что-то потеплело. Эти слова были неожиданно прямыми, слишком личными.
— Иногда лучше не показывать слабость, — произнесла я, больше для себя, чем для него.
— Может быть, — согласился он. — Но иногда... в этом нет ничего плохого.
Я не нашлась, что сказать. Впервые за долгое время между нами повисла тишина, в которой не было ни холода, ни напряжения. Только тепло.
Я долго смотрела в окно, будто искала там правильные слова. Но они сами сорвались с губ, неожиданно даже для меня самой:
— Спасибо.
Он чуть приподнял брови.
— За что?
— За то, что... не прошёл мимо. — Я повернулась к нему, и мой голос прозвучал мягче, чем обычно. — За то, что не сделал вид, будто ничего не произошло.
Он молчал, смотрел на меня внимательно, будто пытался понять, насколько серьёзно я это сказала. А я вдруг заметила, что говорить это ему совсем не так трудно, как я боялась.
— Я не мог иначе, — наконец произнёс он тихо.
В салоне снова воцарилась тишина, но теперь она была не пустой, а наполненной чем-то новым. Теплом, которое я не хотела разрушать.
Я улыбнулась краешком губ и добавила:
— Спокойной ночи, Арсений.
Он кивнул, и в его глазах мелькнуло то, чего я не успела разгадать. Но почему-то это было важно.
Я открыла дверь и вышла, но сердце билось так, будто я оставила в машине больше, чем должна была.
Я поднялась в квартиру тише обычного, словно боялась, что громкий шаг нарушит то странное спокойствие, которое привёз меня домой вместе с Арсением.
Соня сидела на диване с кружкой чая и в телефоне. Стоило мне появиться, она оторвалась от экрана и уставилась прямо на меня.
— Ну, здравствуй, Золушка, — протянула она с хитрой улыбкой. — Гляжу, снова подвезли?
Я закатила глаза, бросила сумку на стул.
— Сонь, не начинай.
— А я и не начинаю, — пожала она плечами. — Просто смотрю: пришла ты какая-то... не та. Спокойная. Даже слишком.
Я замерла на секунду, но быстро отвернулась, сделала вид, что поправляю волосы.
— Устала. Был тяжёлый день.
— Угу, — протянула она, явно не веря. — Тяжёлый день, а глаза блестят.
Я только фыркнула и пошла в комнату. Но внутри всё же кольнуло: Соня, как всегда, увидела больше, чем я хотела показать.
И, закрыв за собой дверь, я поймала отражение в зеркале. Соня была права — в моём взгляде действительно было что-то другое. Что-то, что я сама боялась признать.