Прости... что всё вышло именно так
Не знаю, откуда у меня это качество, но когда тревога накрывает меня, внутри начинается настоящая буря. Сердце стучит так сильно, что кажется, вот-вот выскочит из груди. Я стараюсь сохранять спокойствие, но порой это оказывается невыносимо. В такие моменты я могу выглядеть безразличной, словно меня ничего не волнует. Однако иногда маска срывается, как сейчас.
И вот к нам подошла Вика и села напротив, её уверенный взгляд скользнул по столу, задержавшись на Арсении. Я заметила, как её губы слегка сжались, и в её глазах мелькнуло что-то, что я не могла игнорировать — легкое недовольство или, возможно, зависть. Хотя она пыталась выглядеть непринужденно, я чувствовала, что ей не очень приятно видеть Арсения рядом со мной.
— Привет, вы уже заказали что-нибудь? — поинтересовалась Вика.
— Нет, мы думали, что закажем все вместе, — ответил Арсений
Когда Вика предложила посмотреть меню, я с лёгкой улыбкой взяла в руки изящный кожаный фолиант. Но раскрыв его, я едва не подавилась воздухом — цены были просто умопомрачительными. Стейк за сумму, которой хватило бы на неделю продуктов, десерт стоимостью как хорошая книга... Пальцы непроизвольно сжали страницы, но я мгновенно взяла себя в руки.
— Любимый, ты что будешь? — спросила я у Арсения, стараясь играть свою роль.
— Спагетти с лобстером, а ты? — произнес он с легкой улыбкой.
— Наверное, пасту с морепродуктами, — ответила я, продолжая смотреть на меню, но ощущая, как взгляд Вики неотрывно устремлен на нас. Её внимание было ощутимо, и это добавляло мне нервозности.
Когда к нашему столику подошёл официант, его уверенная осанка и профессиональная улыбка принесла немного спокойствия в атмосферу.
— Добрый вечер! Что желаете? — спросил он, готовясь записать наши заказы.
Я взглянула на Арсения, и он первым произнес:
— Я возьму спагетти с лобстером и бутылку вина, самого лучшего, пожалуйста.
Я слегка кивнула, чувствуя, как Вика внимательно следит за каждым нашим движением.
— А я, пожалуй, пасту с морепродуктами, — добавила я, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно, несмотря на волнение внутри.
И наконец после меня Вика озвучила свой заказ.
Официант записал наши заказы, и я почувствовала, как напряжение немного отпустило, хотя взгляд Вики по-прежнему оставался на нас, словно она пыталась понять, что же происходит между нами.
— Ну, рассказывайте, как познакомились, сколько уже вместе? — с ухмылкой произнесла Вика, с любопытством в глазах.
Я взглянула на Арсения, и в этот момент наши взгляды пересеклись. По его уверенному выражению лица я поняла, что говорить нужно мне.
— Полгода назад, — начала я, стараясь говорить спокойно, — когда я вышла из кафе, меня толкнул какой-то парень, и я упала, повредив ногу. Арсений оказался рядом и сразу же пришёл на помощь. Он поднял меня и отвёз в больницу, оставаясь со мной всё время. Так мы и познакомились. А потом обменялись номерами и начали общаться.
— Как романтично! — Вика притворно улыбнулась, играя с краем своей чашки. — А мы с Арсением знакомы с самого детства. Помню, как он в пятом классе пытался подарить мне букет одуванчиков, пока я каталась на велосипеде.
— А почему расстались? — спросила я, пристально глядя на её лицо, пытаясь уловить малейшую дрожь в голосе.
— Да это долгая история, — Вика нервно провела рукой по волосам, отводя взгляд в сторону. — Просто не сошлись характерами. Он слишком серьёзный и холодный, а я... — она сделала паузу, — ну неважно.
Мне стало ясно, насколько она лукавит. Я знала правду: изменила, просто чтобы привлечь внимание. Какая же это была детская, жалкая попытка! Хотя... внезапная мысль заставила меня на мгновение задуматься: а вдруг Арсений что-то скрыл? Может, и он не сказал всей правды?
Мы уже больше часа сидели за этим столиком в уютном ресторане, где пахло свежестью и кофе. Яркие лучи играли в хрустальной вазе с цветами, но атмосфера между нами была напряжённой, почти ледяной. Вика то и дело бросала колкие замечания, пытаясь уколоть меня — то насчёт моей работы, то насчёт вкуса в одежде. Но её слова отскакивали от меня, как горох от стены. Я чувствовала себя уверенно, спокойно, и ни одна её фраза не могла пробить эту броню. Но вдруг Вика, словно кинжалом, пронзила тишину неожиданным вопросом:
— А кто твои родители? Чем они занимаются?
Обычный разговор о семье не вызывал во мне бурю эмоций, но в её голосе скользнула тень насмешки, и я сразу почувствовала, что сейчас всё пойдёт не так.
— У меня нет родителей, — сказала я тихо, — они погибли, когда мне было восемнадцать.
Вика усмехнулась, её глаза сверкнули:
— А, ну понятно. Боже, Арс, как ты мог выбрать ту, у которой нет семьи? Она же ни на что не годится. Наверняка где-то за гаражами бухала с бомжами.
В этот момент моё терпение лопнуло, словно тонкая нить, порвавшаяся под натиском обиды и горечи.
— Вика, это мне... — Резко произносит Арсений, но не успевает договорить, как я его перебиваю.
— У меня есть семья, — произнесла я с гордостью, — и это мой брат. Да, у меня нет родителей, но это не значит, что я лишена семьи или счастья. И в отличие от некоторых, я всего добиваюсь сама, а не выпрашиваю всё у родителей.
Вика язвительно улыбнулась, презрительно скосив глаза:
— Ах, какая трогательная история самостоятельности, — проговорила она сладким, ядовитым тоном. — Но давай без этих высокопарных речей. Без спонсоров в виде мамы и папы ты бы так и осталась никем. Твоя «сила» — просто позёрство.
Я почувствовала, как внутри закипает гнев.
— Ты ошибаешься, — холодно ответила я. — Моя сила — в моём характере и тех испытаниях, которые мне пришлось пройти. А твои слова — лишь попытка скрыть собственную неуверенность.
Вика фыркнула, но её надменность уже казалась наигранной.
— Неуверенность? Милая, я просто констатирую факты. Твоя «независимость» — это просто красивая обёртка для одиночества.
— Одинока? — Голос мой дрогнул, но не от слабости, а от нахлынувшей обиды. — Я никогда не была одинока. Моя семья — это не просто слово в свидетельстве о рождении. Это мой брат, который стал для меня всем. Это люди, которые были со мной в самые трудные минуты и поддерживали, когда казалось, что мир рушится. А твоя слабость, Вика, — это твоя жалкая потребность самоутверждаться, топча чужие чувства. Ты думаешь, унижая меня, ты станешь выше?
Я видела, как её надменная ухмылка медленно сползает с лица. В воздухе повисло напряжённое молчание.
— Ты хотела вывести меня из себя? Что ж, поздравляю, у тебя получилось, — выдохнула я, сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони. — Но позволь тебя прояснить одну вещь. Ты перешла все границы. Я никогда и никому не позволю так похабно отзываться обо мне и о памяти моих родителей. Они заслуживают покоя и уважения, а не твоих грязных намёков.
Слёзы предательски подступили к глазам, но я не позволила им пролиться. Здесь, перед ней. Вместо этого я с гордо поднятой головой встала изо стола и не сказав больше ни слова, направилась к выходу. Этот момент стал точкой в нашем разговоре — окончательной и бесповоротной.
Арсений
Такого поворота событий я и ожидал. Я прекрасно знал, что Вика начнёт пытаться уязвить Романову. Хорошо зная свою бывшую, я не сомневался, что она найдёт способ дёрнуть за больную ниточку. Именно поэтому я и предупредил Романову, зная, что ей предстоит пройти через это. Но она удивила меня. Несмотря на всю свою хрупкость, она оказалась гораздо сильнее, чем я думал. С её характером было понятно, что она не даст себя обидеть, и она не дала. Вика, конечно, постаралась задеть прямо в самое сердце, но Романову это не сломало, но повредила. Она встала на защиту себя, не позволив никому нарушить её границы.
— Какая-то она мямля... — пробормотала Вика, наблюдая за Романовой с явным презрением в голосе.
— Оплати счёт, я тебе позже скину деньги, — сказал я, не обращая внимания на её реакцию, и направился к выходу.
Как только я покинул ресторан, начал оглядываться в поисках Романовой. И вот, наконец, заметил её. Она сидела на скамейке, не так далеко от заведения, её взгляд был пустым, а в воздухе витала тишина, нарушаемая только редкими вздохами. Подошёл к ней, тихо присел рядом и закурил сигарету, ощущая, как её внутреннее напряжение буквально витает в воздухе.
Я молча наблюдал, как Романова изо всех сил пыталась сдержать слёзы. Губы упрямо сжаты, плечи напряжены, но взгляд всё равно предательски дрожал. И только тогда я заметил, как сильно похолодало: ветер пронизывал до костей, а на ней было всего лишь лёгкое платье.
Я молча снял пиджак и осторожно накинул ей на плечи, словно пытаясь укутать не только от холода, но и от боли.
— Пошли в машину, — сказал я, не поднимая тон, но в голосе ощущалась настойчивость.
— Я сама доеду, — тихо произнесла она, не встречая моего взгляда.
Я замер на мгновение, пытаясь найти нужные слова, чтобы не перейти черту. Сдерживаясь, я ответил:
— Романова, совесть не позволяет мне кричать на тебя, но поверь, я очень тебя прошу: пошли в машину.
Я ожидал, что она начнёт спорить, орать или хотя бы с недовольством отреагирует, но она меня удивила. Без единого слова, словно что-то внутри неё переключилось, она тихо встала с лавочки и направилась к машине. Я молча последовал за ней, стараясь не нарушать эту странную тишину между нами.
Сев в машину, я завёл двигатель и бросил взгляд на Романову. Она сидела, скрестив руки на груди, и молча смотрела в окно, будто стараясь убежать взглядом как можно дальше от происходящего.
Я тронулся с места, направляясь к её дому. Мы почти не говорили — в салоне повисла тяжёлая, вязкая тишина. Лишь спустя полчаса мы подъехали к нужному адресу.
— Сможешь дойти сама? — спросил я, не поворачиваясь к ней.
— Да, — коротко ответила она.
— Прости... что всё вышло именно так.
Она повернулась ко мне — её зелёные глаза были тусклыми, словно стекло, за которым давно погас свет.
— Ничего, — тихо сказала она, затем открыла дверь и вышла.
Я продолжал смотреть ей вслед, пока она не скрылась в подъезде. Не знаю, почему, но в тот момент я впервые по-настоящему почувствовал жалость. Не поверхностное сочувствие — а искреннюю, тихую жалость, от которой что-то неприятно сжалось внутри.
Я ещё долго сидел в машине. В голове крутились обрывки нашего разговора, взгляды, паузы, которые говорили громче слов.
Снаружи пошёл мелкий дождь, капли стучали по лобовому стеклу, как будто время пыталось выстучать ответ на вопрос, который я сам не мог сформулировать.