Мужчина
Раскусываю ревностное лицо Ману, кусаю его, искусываю. Женщина игриво толкает в грудь (вот только отличительно от новой послушницы жест этот не трогает вовсе) и запрыгивает на край стола. Я велю сползать, а Мамочка заботливо уточняет:
– О, ты про это? Не помню, говорил ты раньше не прикасаться к нему или нет...?
– Терпения и на твои шутки у меня не хватит.
– Что значит «и на твои», паршивец? – оскорбляется Ману.
Стаскиваю женщину на диван: она валится меж подушек и хохочет:
– Рассказывай, мой мальчик.
– С рассказами пришла ты.
Я сажусь за рабочее место и внимаю словам Мамочки. Она повествует о завтрашнем вечере: о красоте декораций и костюмов послушниц, о дурманящих напитках и разжигающих аппетит закусках, о монастырских кошках, способных утолить жажду, о травах, благоухания которых наполнят сцену, о музыке, о самой себе. Ману желает устроить величайшее Шоу и теперь просит созвать оставшихся, особо важных, гостей, чьи ответы на приглашения мы не получили, хотя на присутствии настаиваем. Уверяю: завтра Мамочка блеснёт и пантеон вновь заговорит о грандиозности устраиваемых ею вечеров.
– Однако я наблюдаю в твоих глазах волнение, – говорю я. – Неужели самоуверенность человека меркнет перед высокомерием богов?
– Дело не во мне, Отец, дело в тебе, – отвечает женщина. – Мне не нравится, как ловко эта неопытная девица лакает твою кровь. Я опасаюсь.
– Ощущаешь конкуренцию?
– Я опасаюсь. Как не зайду – она с тобой в кабинете, в руках или подле, с беседой или в молчании. Для чего? И для чего ты позволяешь?
Красиво Мамочка огибает выплюнутую провокацию. И красиво завершает мысль. Вот только ответ мой не радует:
– Ты видела её лицо? Ты вообще засматривалась им?
– Красивых на свете много, папочка.
– Нет, ты не понимаешь. Оно такое...породистое.
– Решил подобно Богу Смерти выбрать себе кобылу? Он знает толк в породистых мордах, обратись.
– Ещё раз съязвишь, я прикажу отрезать твой длинный язык.
– Он тебе пригодится, мой хороший. В голодные времена. А по поводу птички...не зацикливайся; юные – ветрены.