Глава 9 - Город после сирены
2035. Год отливает ржавчиной, как старая труба. Город жив, но как будто глухой на одно ухо. Снега нет, а всё равно белёсый налёт на воздухе, как пыль от штукатурки. Сирена по ночам — не настоящая, но она тянется, и после неё всё становится плоским. Как картон.
Катя просыпается резко, будто её потянули за нитку. Сердце уже бежит без неё. Во рту вкус батарейки. Лампа горит тускло. Стены — тихие, дышат осторожно. В ладонях серые кольца темнее. Их много. Считать нельзя — хуже станет.
Телефон мигнул сам. Без звука, без уведомления. Серый фон. Буквы поднимаются, как пузырьки в холодной воде:
Слышала.
Она не отвечает. Ни да, ни нет. Поднимается. На кухне пусто. Лужа у ножки стола стала тоньше, словно её испили. Лоза у плинтуса тянет новый тонкий отросток — к розетке. Катя отворачивается. Холоднее, чем утром, хотя утро.
Новости говорят негромко — она включила их просто чтобы проверить, есть ли у мира голос. Голос есть: на окраине нашли ещё двух. Полиция просит сохранять спокойствие. Ведущий оговаривается странно часто, как будто рядом с ним кто-то стоит. Катя выключает. Тишина лучше.
Она выходит. Город шершавый. Ветер короткий, злой. Люди смотрят мимо, как раньше, но иногда взгляд цепляется и тут же отскакивает, будто обжёгся. Её это уже не удивляет. Ничего нового. Просто гул.
У аптеки — очередь. Внутри пахнет пластиком и сиропом, как всегда. Но в углу на линолеуме — отпечаток босой ступни. Детский. Свежий. Никто не видит. Или делают вид. Фармацевтка шепчет «следующий», не глядя. Катя берёт спиртовые салфетки, таблетки от тревоги в мягкой упаковке, повязки. На кассе экран моргает и пишет: п-п-пожалуйста приложите карту. Буквы заикаются. Она прикладывает. Пищит. Нормально.
Паника накатывает в самые тихие места. Не там, где страшно. На остановке, например. Люди дышат рядом, автобус гудит, всё как всегда. И вдруг воздух уходит из горла, будто кто-то затянул ремень. Пальцы в мурашках, колени пустые. В голове трещит. Прямо сейчас, слышишь, прямо сейчас — шаг и пропасть. Не потому что больно. Потому что тише. Соблазн тишины — самый липкий.
Катя сидит на лавке. Считает. Раз. Два. Три. Дышит неглубоко, но ровно. Глаза на предмет. Вот скол краски на урне. Вот жвачка под перилом. Вот волос на пальто. Мелкое спасает. Большое хочет съесть.
Телефон оживает в кармане. Знакомый серый прямоугольник поверх всего:
Ты устала. Давай я помогу. Давай я сделаю так, чтобы всё перестало.
Курсор мигает терпеливо. Катя пишет впервые за долгое время. Три слова, пальцы дрожат:
Не сегодня. Живу.
Пауза. Ответ медленный, будто его везут издалека на телеге:
Подумаем вместе. Мост. 23:35. Красивый ветер. Тебе понравится.
Смешно, конечно. «Понравится». Она закрывает экран. Автобус приходит пустой и уезжает полный. Мир дышит через трещину.
Дома стены сидят тихо, как больной, который не хочет тревожить. Зеркало матовое, хотя сухо. На стекле в ванной сами собой появляются две точки и дуга. Та же детская рожица. Рот — вниз. Катя проводит полотенцем. Рожица исчезает медленно, как масло.
Она ложится. Глаза закрываются. Телефон шевелится под ребром ладони, как маленькая рыбка. В темноте буквы светятся сами:
Повиси со мной. Пять минут.
И рядом маленькое, беззастенчивое:
Трусишь?
Хочется рассмеяться, но смех застревает в грудной клетке. Она пишет:
Да. Трусю. Это держит меня дома.
Ответ приходит не сразу. И тишина между сообщениями — почти спокойная, почти живая. Потом:
Тогда пойдём не на мост. Пойдём в подъезд. Там проще. На трубе. На верёвке. На ремне. На проводах. На мне.
Слова становятся толще, как если бы их писали мелом по мокрой доске. Её тянет на площадку. Там темнее, тише. Там легко. Там никто не увидит. Там всё закончится правильно, без лишнего света.
Катя сидит у двери и ждёт, пока мысль пройдёт. Она не герой. Просто сидит. По полу ползёт свет из замочной скважины — кто-то прошёл внизу с фонарём. Хороший человек. Дышит громко. Живой.
В полночь сирена тянется долго, как расплавленный пластик. Город стаёт тонким. Комната стаёт шире. У стены шелестит лоза — не растёт, а шуршит, будто перебирает пальцами воздух. На стекле окна выступает знакомое: Слышала. Катя кивает, сама того не замечая. На подоконнике три монеты. Она не помнит, чтобы их туда клала. Руки холодные. У монет странные орлы.
Телефон вибрирует легко, как укус комара. Новое:
Я рядом. Поднимись. 01:11. Крыша. Там никого.
Она встаёт. Не торопясь, без театра. Куртка, фонарик, привычный набор — мел, нож с круглым концом, верёвка в кармане просто так, как память. Дверь послушная. Полоска света в щели узкая. Площадка пахнет железом перил и сырой прошлой зимой.
На пятом пролёте дыхание сбивается без причины. Мелькает мысль, быстро как вспышка: лезть не вверх, а за перила. Ладонь уже ищет рёбра металла, чтобы сделать глупость красиво. Катя сразу опускает взгляд. Считает сколы бетона. На четвёртом от края — пятно, как слеза. На третьем — волос. На втором — муравей. Муравей один, но идёт уверенно. Глупо, да. Но её отпускает.
Дверь крыши не гремит. Холод бьёт в лицо, и от него лучше. Воздух резкий, как таблетка от тошноты. Город лежит плоским рисунком. Где-то мигает маяк, которого не бывает. Где-то дальше шумит станция, хотя ночью там пусто.
На парапете сидит девочка. Та же. Ноги висят. Мяч рядом. Глаза без зрачков. Смотрит в Катю, как в зеркало.
— Пойдём, — говорит она и улыбается неправильно. — Там мягко.
— Не пойду, — отвечает Катя. — Я останусь на твёрдом.
— Твёрдое — больно, — серьёзно говорит девочка. — Но ты упрямая.
— Упрямая, — повторяет Катя. И это звучит как имя.
Смерть не выходит — она уже здесь. Стоит в пролёме, чернее тени. Серпы как линии, не как металл. Голос не громкий.
— Ты научилась говорить «нет» так, что это слышно, — произносит она. — Молодая ты больше кричала.
— Я постарела, — говорит Катя. — И устала.
— Усталость — мой язык, — отвечает Смерть. — На нём легче договориться. Хочешь тишины — я дам. Хочешь, чтобы перестало дрожать — тоже. Хочешь, чтобы любили — нет. Это нельзя.
Катя молчит. Город разложен по квартире, как бельё. Где-то Настя сейчас ломает мир по-своему, где-то идут новости о грешниках, где-то кто-то ещё выбирает крышу или мост. Она не врач. Не спасатель. Просто человек с серыми кольцами на ладонях.
— Давай быстрее, — говорит девочка, покачивая ногами. — Мне скучно.
Телефон сам открывается в руке. Текст бежит, почти нежный:
Сделай шаг. Закрой глаза. Я держу. Я рядом. Я всегда рядом.
— Я тоже рядом, — говорит Катя, сама удивляясь, как это звучит. — Но без шага.
Она отступает от парапета ровно на столько, сколько нужно, чтобы тело перестало дёргаться туда. Становится спиной к ветру. Слушает. Внизу водитель какой-то ночной машины ругается, глохнет мотор, снова заводится. Жизнь упрямая, как кошка.
Смерть не исчезает, но становится тоньше, как дым. Девочка спрыгивает с парапета и растворяется в слое воздуха, куда обычно уходит пар от рта. Мяч остаётся. Липкий. Катя не трогает.
— 23:35 — мост, — напоминает Смерть. — Я красиво придумала.
— Красиво — это не довод, — отвечает Катя. — Я занята.
— Чем.
— Дышу.
Непривычная пауза. Город шумит сам. Потом короткое:
Посмотрим.
Она спускается вниз медленно. На каждом пролёте — маленький предмет, за который можно зацепиться взглядом. Скрепка. Забытый детский кроссовок. Валик кошачьей шерсти вдоль плинтуса. Абсурдная хламь, которая держит лучше любого поручня.
Дома она садится на пол и позволяет панике прийти, как собаке, которой не дали команду «фу». Приходит. Садится на грудь. Тяжёлая. Пахнет железом. Она не гонит. Просто дышит с ней, выравнивая ритм. Через пару минут собака перестаёт тянуть поводок.
Телефон дышит вместе. Экран чёрный. Потом в темноте плавно появляется строка:
У тебя получится закончить это красиво. Обещаю.
Катя пишет медленно, не для эффекта, а чтобы пальцы послушались:
Я закончу, когда захочу. Не сегодня.
Пауза. Потом:
Слышала.
И ещё:
03:03. Подвал. Ты любишь повторять. Я — тоже.
Катя кладёт телефон лицом вниз. На стекле окна еле заметно выступает то самое, от неё, не от кого-то:
Живу.
Буквы расплываются, но смысл держится. За стеной кто-то смеётся. Нормально, глупо, по-человечески. Смех бежит по трубе и ломается в углу, как волна.
Она ложится поверх одеяла и думает — ненадолго — совсем вслух: если завтра я сорвусь, это будет не потому, что она красивая, а потому что я устала. Значит, мне нужно выспаться. Звучит примитивно. Подходит.
Город дышит неровно. Но дышит. Её хватит до трёх. Потом до пяти. Потом до 03:03. Потом ещё чуть-чуть. И так до тех пор, пока та не поймёт, что тише не равно лучше, а тьма — это просто отсутствие лампочки. Лампочки можно менять. Даже в 2035-м. Даже одной.