Глава 5
Весь день пролетал в бешеной, бессмысленной суматохе. Не потому что мир рухнул или случилось что-то неотвратимое. Нет. Просто папочке Дженнифер взбрело в голову устроить свадьбу. На следующий день после того, как его люди накачали меня и привезли сюда, как мешок с мясом.
Вчера вечером меня доставили обратно в отель — молча, без объяснений, будто вернули просроченный товар. А на рассвете — сюрприз — у выхода уже ждала их чёрная машина. Стекла тонированные, взгляд водителя сквозь зеркала — пустой.
Как будто и не человек вовсе, а просто инструмент, нанятый на случай, если я решу поиграть в побег.
Хотя... куда бежать? От этой семьи не сбегают.
Могли бы просто назвать адрес. Я бы приехал сам. Но нет, им важно, чтобы ты чувствовал себя вещью. Чтобы понимал: твоё мнение, желания — ничто.
Возможно, я и правда идиот. Раз оказался здесь.
За день удалось немного разузнать. Не без труда, конечно. Люди в этом городе либо молчат, либо боятся до чёртиков. Но всё же язык у кого-то оказался длиннее страха. Клан «Sole Nero». Смешное название — «Чёрное Солнце». Прямо как в дешёвом криминальном сериале. Только вот не смеются здесь. Не шутят.
Они заправляют этим проклятым городом: наркоторговля, оружие, торговля людьми, грязь и кровь, разлитая по улицам, будто бензин.
Мне, по идее, должно быть страшно. Это логично. Но, чёрт побери... я не чувствую ничего.
Когда я пытался выведать что-то о дочери дона, люди замирали. Буквально. Отворачивались, будто я стал прокажённым. Один лишь старик, сидевший у церкви, прошептал: «Её больше нет. Девочка мертва. Кто-то выстрелил — прямо в грудь. Говорят, упала, как кукла». Его голос дрожал, будто он сам видел произошедшее.
А теперь — свадьба. С вполне живой девушкой. Живая, красивая.
Значит, смерть Дженнифер — спектакль. Хорошо поставленный, продуманный до мелочей. Осталось понять — зачем?
Когда они привезли меня к себе — в этот надменный, слишком роскошный особняк с колоннами и мраморными полами, — в руки мне буквально впихнули три смокинга. Чёрный. Серый. Бежевый. Как будто цвет тряпки на моих плечах что-то менял.
— Выбирай, — бросила какая-то женщина с кислым лицом. — И быстро.
Не слушая моих слов, они отправили меня в комнату.
Широкая кровать с золотой вышивкой, занавески до пола, огромный шкаф во всю стену. Всё пропитано запахом денег, власти и бессмысленного шика.
Мраморные лестницы, ковры, картины с такими рамами, будто их вытаскивали из музея.
Прислуга сновала туда-сюда, как муравьи, носились с подносами, с цветами, с коробками. Кто-то кричал на кого-то за пролитое шампанское. Кто-то плакал из-за неправильного оттенка скатерти. .
Я сел на край кровати и скинул смокинги перед собой. Смотрел на них и не чувствовал ни капли желания вообще что-то надевать.
Хотелось бы выйти, хлопнуть дверью и забыть об этом спектакле. Но куда? Здесь всё под контролем.
А Дженнифер...
Красивая. Упрямая. Злая. Сосредоточенная.
Слуги шептались: она перебирала платья, будто от этого зависела её жизнь. Одно — швырнула. Второе — надела, скривилась, сбросила. Ни одно не годилось.
Когда она проходила мимо — а я ловил её взгляд — в её глазах читалось только презрение. Чистое, неразбавленное. Как будто я был виноват в этом цирке. В этом браке, который она не выбирала.
...Который не выбирал и я.
Но я люблю её. До боли. До тошноты. До бешенства.
Может, это не любовь. Может, одержимость. Но какая разница?
Её отец приказал — мы поженимся. Для него это сделка. Политический ход. Закрепление власти.
А для меня?
Адская пытка.
Сидеть рядом. Дышать одним воздухом. Видеть, как она отгораживается стенами, хотя когда-то... когда-то позволила прикасаться.
Честно?
Я чувствую себя... как мальчишка. Не тот, что волнуется перед первым свиданием. Нет. Тот, за которого всё решили. С кем ему быть. Что ему носить. Как дышать.
Только я никогда не был этим мальчишкой.
С пяти лет и до восемнадцати — детдом. Металлические кровати, облезлые стены, дежурные крики воспитателей, дешёвая еда и пустота. Там никто не спрашивал, чего ты хочешь.
И вот... история повторяется.
«— Не закрывайте дверь, пожалуйста! — сорвался мой голос, хриплый и полный отчаяния.
— Подумай о своем поведении, Майкл, — женщина сказала это ровно, почти лениво, не оборачиваясь.
Щелчок замка.
Тишина.
Тьма.
Холод будто жил тут всегда. Я почувствовал, как он проползает по коже, залезает под одежду, но не двинулся. Какой смысл?
Старый подвал. Бетонные стены — серые, пустые. Ржавые стиральные машины, груды мебели, покрытые пылью времён. Воздух — густой, пропитанный сыростью, дешёвым мылом и тоской. Воняло забвением.
Я молча сполз вдоль стены и сел на грязный пол, поджав ноги к груди. Взгляд упал на лампу под потолком. Она давно не горела.
Сначала я не плакал. Не сейчас. Только тяжело дышал, будто воздух был чем-то чужим. Меня трясло. Не от холода, нет. От ненависти.
Почему?
Почему она меня не любит? Этот вопрос врезался в сознание, отравлял всё внутри. Я сжал кулаки до боли. Перед глазами всплыло ее лицо. Родное, но такое равнодушное.
Я стиснул зубы, как будто это могло помочь удержать слёзы, но они всё равно скатились по щекам. Глаза горели, и эта боль была чем-то знакомым. Привычным.
Она сдала меня сюда. Выбросила. Как старый диван.
Ржавые машины, кривые стулья, паутина в углах — всё шептало: "Ты такой же. Никому не нужный. Брошенный."»
Я резко моргнул, пытаясь стряхнуть с себя обрывки ненавистных воспоминаний. Но они всё равно продолжали терзать меня.
Голос вырвал меня из мыслей.
— Я — Марио.
Темноволосый. Смуглый. Брови сведенные - уже по одному взгляду понятно, что я ему не нравлюсь. Моложе лет на десять, но в глазах - ни капли детской глупости. Только холодный расчет и готовность перейти грань.
Он протянул руку.
Я не стал разглядывать — просто схватил, резко потянул на себя. Здравый смысл шептал: главное — не дрогнуть.
— Майкл. Ваш новый зять.
Марио кивнул, не отводя взгляда. Его пальцы вдруг сжали мое запястье с такой силой, что кости затрещали. Я не дернулся.
Лицо парня приблизилось ко мне, а слова вылетели с яростью.
— Обидишь мою сестру — закопаю под ее же лилиями. Заживо.
Ни шутки. Ни сомнений. Чистая, отточенная жестокость.
А в голове — дурацкая мысль: «Она любит лилии?»
Смешно.
Не только любит — сажает их. Голыми руками, в аккуратно вскопанную землю, среди идеально подстриженных кустов. Прислуга, наверное, смотрит с ужасом.
Дженнифер и сама как лилия.
Тонкая. Хрупкая на вид. Идеальная осанка, холодный взгляд, фигура, от которой невозможно взгляд оторвать.
Ее духи витают в комнате еще до появления девушки. Сладковатые. С ноткой чего-то ядовитого. В первые минуты — приятно. Через час — начинает душить.
С лилиями так же. Красивые. Утонченные. А постой рядом день — и голова раскалывается, хочется вышвырнуть их к чертям.
С ней — то же самое.
Откуда я знаю? Всего один день знакомства.
Не считая ночи.
Не считая того разговора, где решали нашу судьбу.
Ее характер: сильный. А она сама слишком самовлюблённая. Я сложил всего лишь два плюс два.
Влюбиться в лилию не глупо. Глупо ждать от нее тепла.
Но я люблю ее.
Глупо. Жестоко. До злости.
Или это не любовь? Черт знает.
Я наконец переоделся. Выбрал бежевый костюм.
Из трёх вариантов — самый «приличный».
Чёрный ближе по духу, да. Но что-то подсказывало — Романо Канаверо это бы не оценил. А учитывая, кто он и что из себя представляет... лучше не давать повода. Не сегодня.
Не подумайте — мне плевать на мнение старых ублюдков, хоть в шелках, хоть в крови по локоть.
Но жить, как ни странно, пока ещё хочется. Вот и весь расчёт.
Одет с иголочки. Манжеты сидят, как надо, пиджак — по фигуре, ворот не давит. На мне чужая форма, чужой праздник, чужая жизнь. От меня здесь только кожа. Всё остальное — постановка.
Стук в дверь. Слуга сообщает:
— Господин, невесту вы видеть не должны. Таков обычай. Машина ждёт.
Обычай.
Смешно. Они похищают, угрожают, ломают жизни людей, а тут вдруг вспомнили про обычаи. Какое благородство.
Меня выводят, как пса на поводке. Или арестанта.
Какая разница?
На улице — палящее солнце. Слишком яркое для такого дня. Отражается от машины — дорогой, чёрной, с затемнёнными стёклами. Меня усаживают внутрь, дверь захлопывается, как решётка.
Сижу, смотрю перед собой и наконец понимаю: «Я заложник.»
С кольцом на пальце. В галстуке.
С красивой женщиной, которую люблю.
С жизнью, которая мне не принадлежит.
Или нет. Может, я не заложник.
Может, просто калека.
Без прав. Без голоса.
Без выхода.
Высокие готические своды давят на плечи, будто храм построен не для молитв, а чтобы напоминать о вечной вине.
Витражи пропускали холодный синий свет — безжизненный, как взгляд мертвеца. На позолоте алтаря играли блики.
Орган ревел — слишком громко, торжественно. Даже музыка здесь звучала как угроза.
Всё было слишком.
Слишком пафосно. Театрально.
Я стою у алтаря, и мне кажется, в церковь набилась половина Милана. Не свадьба, а спектакль.
Забавно. Ведь официально она мертва, разве нет?
Окинул взглядом зал. Некоторые лица узнавал — охранники, солдаты, верные псы клана. Остальные — незнакомые. Родня, должно быть. С одинаковыми масками вместо лиц: холодными, надменными, будто все они слеплены по одному лекалу.
Мужчины в костюмах, от которых слепит глаза. Женщины в платьях, усыпанных камнями — и злобой в глазах.
Где её мать?
Ни одной женщины, хоть отдалённо похожей на материнскую фигуру.
Не пришла? Не пустили? Или...
Или её просто нет в живых.
У донов редко бывает полный комплект семьи.
Музыка сменилась. Заиграла та самая мелодия — торжественная, пафосная, как будто сейчас не свадьба, а явление новой святой.
Гости встали.
Как по команде.
Точно марионетки. Только щелчка пальцев не хватало.
И тогда появилась она.
На пороге — Дженнифер. Под руку с отцом.
Он вёл её гордо, будто выводил на сцену, а не к алтарю.
Она улыбалась.
Слишком сладко. Слишком правильно. Каждой второй подружке, старушке в первом ряду, даже кому-то из охраны.
Словно действительно счастлива.
Восхитительная актриса.
Если бы не знал, как она смотрит, когда думает, что никто не видит — может, и поверил бы.
Но сейчас...
Чёрт.
Она была ослепительна.
Настолько, что в горле пересохло.
Платье — белое, облегающее, будто соткано из лунного света. Казалось, ткань держится на ней лишь по воле случая.
Фата мягко ниспадала на плечи, создавая тот самый ангельский, лживый образ.
Каждый шаг — выверенный, лёгкий, будто она не идёт, а парит.
На секунду поверил, что всё это — на самом деле.
Что она — моя. Что мы женимся по собственной воле.
Но иллюзия разбивается быстро.
Я вижу, как её пальцы чуть сильнее сжимают руку Романо.
И понимаю: она тоже играет.
Только делает это лучше. Гораздо лучше.
Вот и вся любовь.
Вот и вся правда.
Белое платье. Фальшивая улыбка. Кольцо, которое станет кандалами.
Мужчина подвёл её к алтарю. Как будто передавал вещь.
Аккуратно, без слов, с выверенным движением — положил руку дочери в мою.
Улыбнулся ей. Тепло. Почти по-настоящему.
А потом зло взглянул на меня.
Я ничего не ответил. Ни взглядом, ни жестом. Только сжал её пальцы чуть крепче, чем нужно. Она не отдёрнула руку.
Теперь она стоит напротив меня.
Лицо — спокойное, как у фарфоровой куклы.
Епископ открыл книгу.
— Дорогие возлюбленные, семья и друзья, мы собрались в этом священном месте, чтобы засвидетельствовать союз двух душ перед лицом Господа и Церкви.
Я почти не слышал его слов.
Смешно.
Какая церковь? Какой Господь?
Мы стояли на крови, в здании, где благословляют преступления, а не браки.
Это не союз душ.
Это — сделка.
— Брак — это не только радость, но и испытание... — произносит священник с тем самым тоном, который используют при зачитывании приговоров.
Он говорит о силе, о выборе.
Где-то на заднем плане тихо шуршит ткань — кто-то из гостей поправляет платье. Кто-то кашлянул. Кто-то тяжело вздохнул.
А я просто стою.
И жду.
Священник разворачивается ко мне. Смотрит так, будто верит в эту церемонию. Словно видит не подставу, не фарс, а настоящую свадьбу.
Смешной, наивный человек. Или хорошо играет.
— Майкл Рейнольдс, ты пришёл сюда по своей воле...
По своей?
— Ты обещаешь любить её, хранить верность...
Много слов.
А важно лишь одно: «пока смерть не разлучит вас».
С этим я бы согласился.
Я медленно повернулся к Дженнифер.
На ней всё та же маска. Но в глазах — мелькнуло что-то. Страх? Боль? Злость?
Смотрел прямо на неё.
И ухмылялся.
— Да, я обещаю.
Теперь её очередь.
— Барбара Кессел... ты пришла сюда по своей воле...
Я заметил, как она задержала дыхание.
Повернулась ко мне.
Смотрела. Долго. Без улыбки.
Только глаза, в которых горело что-то живое.
— Да, я обещаю.
Я взял её руку.
Холодная. Напряжённая. Пальцы слегка дрожат, но она держится.
Словно на сцене, под прицелом.
Да и есть ведь за кем наблюдать — за нами сейчас смотрит целый зал, полный чужих лиц и враждебных глаз.
Она не отдёргивает руку. Не сжимает мою в ответ.
Движение резкое, уверенное.
Почти жестокое.
Из-под лба замечаю, как Дженнифер чуть морщится.
Не из боли — из отвращения.
Хочет закатить глаза. Но не делает этого.
Она выдыхает. Тихо.
— Я, Барбара Кессел, беру тебя, Майкл Рейнольдс, в мужья...
Голос спокойный. Даже приятный.
Улыбка на лице почти живая.
Вот только глаза — по-прежнему настороженные.
Они бегло изучают моё лицо, будто пытаются просчитать: сорвусь я или доиграю.
— Обещаю быть верной тебе в богатстве и бедности, в здравии и болезни, пока смерть не разлучит нас. Этим кольцом я вверяю себя тебе.
Она берёт кольцо. Резко, уверенно.
И точно, почти агрессивно, надевает его мне на палец.
Метка. Как ошейник. Как напоминание.
Теперь я — её муж. Дженнифер – моя жена.
На бумаге. По приказу. Под дулом пистолета.
Епископ поднимает руки, его взгляд — как у актёра, который привык к сценическим паузам.
— То, что Бог сочетал, человек да не разлучает. — голос дрожит, излишне торжественный, — Перед лицом Церкви и закона я объявляю вас мужем и женой.
Зал затихает на секунду, словно каждый вдруг понял — всё. Игра окончена. Дела сделаны. Но есть один момент, который никто не решается осветить.
Орган в углу ревёт, тяжело, как гроза. Присутствующие встают и начинают аплодировать.
Мы с Дженнифер подходим друг к другу.
Я перехватываю девушку за талию. Жёстко. Как будто в этот момент пытаюсь доказать и показать ей, что она — моя.
Прижимаю к себе и впиваюсь в её губы. Горячие, мягкие. Я запоминаю этот момент, будто застреваю в нём, намеренно, чтобы потом было что вспомнить.
Не так, как год назад.
Хочу продолжить этот поцелуй.
Я ожидал, что она ответит. Хотя бы на миг, для видимости.
Но вместо этого Дженнифер отстраняется, плавно, так, чтобы никто не заметил. Для меня это как нож в сердце. Как острая боль в ребрах, которую невозможно заглушить.
Её губы...
Такие мягкие.
Чёрт.
Почему я всё ещё хочу её?