Глазами сокола

Эстеврия действительно была прекрасна. Она была известна всем за аккуратные мощёные улицы и дома, украшенные розовым мрамором и мозаиками золотистыми, как чистейший морской песок. Вернее, всех оттенков песка, какие только есть на свете, особенно гордились мастера своими чудесными голубыми и розовыми смальтами: мерцающими, яркими, но в то же время, не утерявшими прозрачности. Именно благодаря этому свойству Эстеврийская мозаика отражала солнечный свет так чудесно, что, казалось, в ней теплится жизнь.

Но теперь, радовавшее глаз мерцание могло стать забытым теми, кто жил среди всей этой искусной рукотворной красоты. Да чего уж там, само солнце для Эстеврийцев стало далёким воспоминанием. Полгода прошло с тех пор, как над Эстеврией, благословенным краем вечного лета, нависли серым пологом облака и тучи. Они были беспощадны. И солнце, казалось, почти не грело измученную землю, а серая пелена то поливала город ледяным дождём, то осыпала грязным колючим снегом. Изящные формы крыш не выдерживали прихотей заколдованной природы, отделка и лепнина сырели и отваливались, под карнизами высоких окон образовались потёки, будто дома плакали, горюя о своей не сложившейся судьбе. Иные окна были и вовсе забиты, закрыты, занавешены и заделаны всем, что только можно, лишь бы не пускать в жилище холодный воздух, промораживающий до кости.

Там, внутри, в некогда уютных комнатах, жили люди. В холоде и сырости они топили очаги и крохотные, сделанные на скорую руку, печки, дававшие совсем немного спасительного тепла. Они делили свои дома, часто, с людьми незнакомыми, но владевшими нужными знаниями. Правда, случалось так, что и от них было мало толка: ни один горец или северянин никогда не видел такой странной, такой непредсказуемой зимы, способной утром ударить по несчастным жителям лютым морозом, а вечером влажной грязной оттепелью. Даже снег был каким-то... другим: его нельзя было растопить, чтобы добыть питьевую воду. Согретый на огне очага, снег, скорее, напоминал болотную грязь: жидкую и тягучую.

Тёплая обувь быстро промокала на улице, принося, скорее вред, чем пользу. Только воск помогал ненадолго справиться с проникающей всюду влагой. По такой погоде, мокрой и холодной, люди начинали болеть. И местные лекари с трудом справлялись с наступающей эпидемией. Колдуны, ведуны и провидцы в один голос говорили о колдовстве, сотворённом силой могущественной и безумной, оттого, почти непобедимой. И лишь священники с уверенностью говорили, что нельзя терять надежду. И людям и правда оставалось лишь надеяться и молиться, чтобы страшная напасть исчезла так же внезапно, как и появилась.

Многие были готовы покинуть родные места и умчаться прочь, в никуда, начать жизнь с чистого листа. Пусть не имея ничего за душой, но жить. Но, вот тут то и заключалось самое страшное: стоило человеку, родившемуся в этих местах, приблизиться к границам городских земель, как он встречал на пути невидимую стену, вовсе не существовавшую для всех иноземцев. Любой мог войти в заколдованный город, но выйти за его пределы – лишь те, кому он не был родным. У жителей Эстеврии оставался лишь выбор между надеждой и отчаяньем. И многие находились на грани меж тем и другим. Поговаривали, что даже души умерших не могли покинуть ловушку. То тут, то там вспыхивали слухи о призраках, блуждавших по безлюдным улицам ночами. И рассказы эти могли быть и нелепыми, и ужасающими, и оставалось лишь гадать, правдивы они или нет. Может быть, всё это мерещилось замерзшим, больным, уставшим и полуголодным людям? И не было заблудших душ, что бродили меж серых потускневших стен некогда прекрасных улиц? Может быть, среди изуродованных погодой домов людям просто хотелось видеть что-то более пугающее, чем их почти разрушенный мир?

Покрытые тонким слоем льда и грязи, мозаики на домах потускнели. В них больше не было того очарования жизни, которым они славилась. Жизнь уходила из соколиного города. Так же и утекала она из тела молодого охотника, судьба которого привела в проклятый город-ловушку.

Сириус мог покинуть это место: из всех жителей тёмной комнаты лишь один не мог выйти за колдовские границы, но охотник не стал бы уходить. Его цель, уже казавшаяся друзьям недостижимой, стоила любой платы. Сириус уже видел башню тайного замка, место в горах на самой границе полных снега туч. Она тоже была покрыта мерцающей мозаикой и росла, казалось, прямо из скалы, служившей ей основанием и защитой. На башне танцевал свет. Солнечные лучи достигали стен, приходя из избежавшего колдовства неба по ту сторону гор. В ней жила теперь та, что способна была полюбить охотника. Сириус знал, как добраться туда, знал, чего должен добиться, но путей к цели он не видел...

Больше месяца назад, уже после того, как колдовская метель унесла в эти края его любимую соколицу, он опрометью нёсся на корабль, идущий в Эстеврию. Море, не принёсшее, как он считал, ничего хорошего в его жизнь, всё так же страшило его. Но куда страшнее была мысль что, возможно, он потеряет Селесту. Ведомый данным девушке обещанием, привязанностью, что теперь жила в его сердце и чистым упрямством молодого мужчины, он стремился на юг, туда, где должна была быть королевна.

Но планам его не суждено было сбыться в тот день. Корабли часто отплывали в те края, везя провизию и топливо (в заколдованном городе ещё оставались ценности, за которые стоило поторговаться), но до отбытия ближайшего было ещё два дня. Сириус искал обходные пути, не желая ждать. Он спрашивал всякого, кто встречался ему, не отплывает ли другой корабль; он пытался заплатить капитану, чтобы тот вышел в море раньше срока; он дума, не отправиться ли верхом до следующего прибрежного городка? Там, кажется, были верфи, может, повезёт? Но по всему выходило, что придётся ему ждать времени названного капитаном.

Вынужденный остановиться, он невольно начал узнавать место, в котором находился. Здесь, много-много лет назад он был проездом, тогда, когда уезжал из монастыря, скрывавшего его тайну многие годы. К тяжести нынешнего, прибавился, вдруг, вес воспоминаний. Он вновь чувствовал вину. Чего он добился? Всякий, кто был добр к нему, получается, потерял очень многое. Те, кого он взялся защищать, пострадали. В ту ночь он не спад. Дело было не в танцующих огнях, поднявшихся в небо даже в отсутствие двойной луны. Оба убывающих месяца этой ночью были почти незаметны за яркостью зелёных и алых всполохов. Сириус вспоминал, позволил себе провалиться в толщу накопившихся переживаний, чего не делал никогда. Ещё, как бы глупо это не звучало, ему было жаль лошадь, проданную этим утром за смешную цену. Животное, встретившееся на пути, по сути случайно, не разу не подвело его. Ни во время бешеной скачки, ни во время перехода через горы. Он был плохим ей хозяином, совсем не жалел кобылку.

Тяжёлые мысли потревоженным осиным гнездом гудели в его голове. Он понял, что как не пытался забыть прошлое, стереть из памяти собственные корни, оно никуда не исчезло, так же, как и он сам не мог от него спрятаться. Неудавшаяся судьба Вольфрама Медного нависла над ним, точно длинная чёрная тень, тёмная и молчаливая. Она была тяжела, почти невыносима.

Сириус вышел из гостиницы в мерцающую, волшебную ночь, на безлюдные прохладные улицы, где, несмотря на и не думавшее заканчиваться лето, уже чувствовалось приближение осени. Он дошёл до самого берега, усыпанного чуть влажной галькой. От шума волн охотнику было не по себе, но, хотя бы, собственные мысли слышались не так остро. Изо рта его вылетело облачко пара, появившееся и исчезнувшее в такт его дыханию. Сириус пытался различить в небе меж мазков танцующего света белые плевочки звёзд, но так и не смог найти ни одной.

– Ты долго прятался от океана, Вольфрам, вдруг раздалось откуда-то сбоку.

Там, на самой кромке воды , босая и юная, стояла девочка. Охотник не слышал, как она подошла. Он даже едва смог различить, что она сказала, и лишь через несколько мгновений понял, что назвала она его прошлым именем. Он замер, остолбенел, даже силился что-то сказать, но не мог, будто способность произносить слова вмиг его покинула. В голове в мгновение ока пронеслись десятки историй и сказок, что он слышал о подобных ночах, вспомнилось поверье, что под танцующим небом открываются пути в мир живых для самых тёмных созданий. И действительно, девочка не была похожа на обычного ребёнка: её мертвенно бледный лик едва заметно светился в ночной мгле, а чёрные пряди волос едва заметно шевелись, как змеи, выползающие из своих нор. Ему стало страшно.

– Неужто не узнал меня? – спросила девочка.

И засмеялась. Смех её не был зловещим, но то был голос скрипучий, точно веселился не ребёнок, а дряхлая старуха. Охотник понял, кем была та девочка, сам не знал как. Он вспомнил старуху, встретившуюся ему в детстве, ту, что мерзким скрипучим голосом, напророчила ему встречу, как он теперь знал, с Селестой. И ему захотелось бежать, как оленю, спешащему прочь от охотника, как добыче, убегающей от хищного зверя. Но ноги его точно приросли к земле. Он подумал: а вдруг, они пустили корни, пробившиеся сквозь гальку, глубоко-глубоко, вдруг он сам обернётся ивой или другим прибрежным деревом, и навсегда останется здесь, наедине со своими сожалениями? Если эта история так и закончится, толком не завершившись? Но девочка развеяла его опасения.

– Я здесь не для того, чтобы навредить или чинить препятствия, охотник, Сириус, так ведь тебе приятно называться? Я здесь потому, что так было предсказано и для того, чтобы помочь. Утешу тебя: мне и самой нужно, чтобы ты спас свою королевну. Ты делаешь глупость, охотник. Ты догадался верно, что девушка вновь в родных местах. Но как ты собирался найти её, как собирался разрушить проклятье? Так слушай, что я тебе скажу. Исполнится пророчество старухи, и ты проникнешь в белую от снега искрящуюся на солнце башню. Там найдёшь свою королевну, не ведающую тоски. Если ты сможешь пробудить в ней забытое – проклятье исчезнет, будто его не было вовсе.

Но прежде, ты нарушишь и другую данную себе клятву: ты вернёшься на Медный остров. Найдёшь того, кого считают единственным монахом, который живёт там и ныне. Он хранит камень, расписанный лазурными знаками. Добейся, чтобы он отдал его тебе, тогда добраться до скрытого в горах замка не составит труда: ты полетишь туда на собственных крыльях.

Возьми ещё перо, что хранишь теперь так бережно, как великую ценность, оно хранит память о своей хозяйке, и ничто не помешает указать к ней путь. Возьми у меня камень, что составит пару тому, что хранится в Медной цитадели. А вот как проклятье снять, это может подсказать тебе лишь собственная душа.

И как она закончила свою едва понятную речь, Сириус почувствовал в себе силы говорить и двигаться, будто разом спали с него невидимые путы. Но единственное, что он сказал не было важным. Он не знал, почему из вереницы слов, что крутились в его голове, он произнёс эти:

– Ты ведь была старухой...

– Была, – согласилась девочка, – но старуха умерла, такое с ними, порой, случается. А потом она родилась вновь, хоть и не особенно хотела. Ты не поймёшь меня, Сириус, ты человек, который не чувствовал на себе действительно тёмного колдовства.

Девочка исчезла, растворившись как утренний туман на излёте последнего угасающего звука собственных слов. Сириус не знал, кем она была на самом деле, но отчего-то был уверен, что всё ею сказанное – чистая правда! Оставалось надеяться, что это не результат какого-то волшебства. На самой кромке морской воды, там, где стояла девочка, он нашёл слегка мерцающий в темноте камень, покрытый странными белыми знаками, напоминающими вязь неведомого языка.... Стоило его коснуться, в воздухе пронеслись последние услышанные им слова девочки: «Не бойся океана, он не вредил тебе, он спас тебя в ту ночь, он унёс тебя от неминуемой гибели». Внутри у него разлилось уютное тепло. Стало легко: страх перед шумящими волнами навсегда покинул охотника. Где-то вдали занимался рассвет. Наступало утро.

Когда долгое время работаешь над текстом, волей-неволей, что-то да забывается. Вот, например, в каких случаях до этого я писала слово "цитадель" с большой буквы? А слово "остров" в составе названия "Медный остров"? Вроде бы, "Цитадель" без определения "Медная" писалась с большой, а "остров" всегда с маленькой, а если нет! Голова может просто взорваться! Приходится залезать обратно в текст, смотреть. Хорошо, что в черновиках, в большинстве подобных случаев, я делала сноски на будущее! 

Я очень надеюсь, что глава вас заинтриговала! До скорой встречи!