Глазами сокола

– И что ты носишься с этой птицей! Смотреть противно!

– Не задирай его, бородатый, может, она ему приносит удачу. А там и нам перепадёт...

– Скотина, она и есть скотина, хоть с крыльями, хоть с рогами.

Пастух сплюнул на землю и отвернулся в сторону затухающего костра.

Путешествовать по суше в одиночку – сущее безумие. Сириус это понимал, оттого удачей казалось встретить пастухов Гоары (так назывались животные, которых они сопровождали). Эти звери своим обликом напомнили бы нам северного оленя. Их серебристые шкуры защищали своих владельцем от холодов зимой и сильно редели к лету. Питались они и высокой травой, и молодой порослью, и прошлогодними стебельками, скрывавшимися под хрупкой коркой льда ранней весной. Не брезговали они и корой деревьев, и тонкими веточками кустарника. Мех их уважали за лёгкий голубоватый блеск и доступную цену, а мясо даже считалось целебным, когда дело касалось болезней связанный с пищеварением.

Кроме необычного цвета шерсти, от знакомых нам оленей гоары отличались формой рогов. Они были высокими, чуть вогнутыми спиралями, золотистыми в лучах солнца. Они были чуть ли не в полтора раза выше своих владельцев и, наверное, некое волшебство и только позволяло самцам носить их на головах с лёгкостью и гордостью. Кроткий нрав, выносливость и не привередливость в пище делали этих существ прекрасными животными для скотоводства. Одна бела: ели они столько и так быстро, что несчастные пастухи всё время меняли место выпаса. Половину своих жизней эти люди проводили в пути. Раз полугодье пастухи возвращались домой. Они оставались, а стадо уходило с новыми провожатыми. Не всем нравилась такая жизнь, оттого всё чаще молодые уходили в города с торговыми караванами и мастерами, следовавшими местными дорогами на ярмарки. И крайне редко ушедшие возвращались, найдя более приятную жизнь в чужих местах. Потому пастухи и были рады путнику при оружии, захотевшему составить им компанию, ещё и готовому платить за разделённую с ними трапезу (даже маленькие деньги вызывали у кочевников уважение). В местных лесах, а стадо шло по самой их кромке, водилось немало хищников, которые были бы не против поохотиться на подрастающий молодняк, а погонщиков было всего трое на четыре сотни животных.

Охотник не доставлял много хлопот, хоть и казался весьма странным. Кое-кто из пастухов, хоть и не говорил открыто, считал его то ли чудным, то ли слабоумным. Откровенно говоря, все жители городов казались им несколько недалёкими, капризными, хилыми (даже охотники, которые пусть и редко, но попадались у них на пути). Этот был совсем странным, да и имя едва выговоришь – Эбифор. Ну, кто так согласится зваться? Молчаливый до дрожу. Лучше, конечно, чем шумные купцы, громкие споры которых даже пугают животных. Но всё равно, разве это по-человечески? Столько молчать? Да и к тому же с птицей своей нянчится, как иные и с женщиной не станут: вся глаз с неё не сводил, перья перебирал ласково. Невеста она ему что ли, чтобы так любоваться?

Как бы то ни было, странный человек не был невыносимым спутников, какие, порой, попадались. Он не порадовал ни новой сплетней, ни славной историей, но и не тормозил их, не пытался сменить их уклад по своему усмотрению, ел, что дают, и нёс ночную вахту наравне со всеми. Им было неизвестно, что куда чаще он звался Сириусом, а птица, с которой он был так ласков, и правда была женщиной.... Их совместное путешествие длилось уже две недели, и проходило мирно. Но Сириус понимал, что-то внутри неуловимо изменилось, будто бы он был готов вновь обрести веру... правда, сам не знал толком, во что.

А на небе, ещё утром ясном, сгущались тучи, а ветер становился вовсе не по-летнему грубым и резким. К вечеру погода совсем испортилась, и все лишь дивились этому: ветер кружил вокруг взволнованного стада и неудачливых путников, будто преследуя их. То одному, то другому члену маленького отряда мерещилась случайно пролетавшая перед самым лицом снежинка. И когда стало темнеть, а путешественникам настало время устраиваться на ночлег, ветер стал действительно ледяным. Пастухи уже шептались: не молчаливый ли охотник навлёк на них беду?

Ветер гудел, как рой диких пчёл, разгневанно и напряжённо, будто что-то мешало в полную силу разразиться непогоде, будто она ждала, какого-то знака, чтобы сорваться с привязи.... Сириус пытался устроиться на земле у едва полыхающего костра. Он старался не слушать блеянья перепуганных животных, не думать о том, чем может обернуться для них подбирающийся ураган. Он пытался согреть дрожащую птицу. Но Селеста дрожала вовсе не от холода: происходящее напомнило её ночь, когда она впервые обернулась соколицей, когда холодный ветер налетел столь внезапно, что она не могла понять, что случилось... Ей было страшно от того, что, казалось, всё повторится. Даже предупредить тех, кто был рядом с ней, она не могла! Беспомощность будила в ней настоящую панику, ужас, которому невозможно было не поддаться. Тот уголок её души, где жила животная сущность птицы требовал от неё бежать без оглядки, лететь, что есть сил как можно дальше. Так хотелось подчиниться этому внутреннему зову, спасаться! Но что будет с охотником, а с её собственной человечностью?

Она пыталась придумать, как сообщить о своей тревоге Сириусу, как сказать ему, что надо садиться на лошадь и гнать во весь опор подальше от этого страшного места? Она хлопала крыльями, клёкот её не утихал, но человек не мог понять язык птиц. Сириус лишь пытался успокоить, обогреть, закрыть от непогоды. В отчаянье Селеста стала выдёргивать из своей груди лёгкий пух. Может так он поймёт, что дело в проклятье, наделившем её этим обликом?

Но Сириус не понимал. Он лишь растерянно спросил:

– Что ты делаешь, Селеста? Что происходит?

Буря будто этого и ждала. Ветер вмиг обратился вьюгой, и всё закружилось, завыло, замело. Будто теплого летнего дня и не было вовсе! Ветер был полон жалящих льдинок и снега. А ярости было в нём столько, сколько никто у природы и не видывал. Королевна закричала, и этот птичий крик охотнику до дрожи напомнил предсмертный вой подстреленной добычи. Он держал птицу что есть сил, закрывая мозолистыми ладонями, не в силах открыть обожжённых холодом глаз, почти неспособный вдохнуть. В вихре тонули и крики перепуганных животных, и голоса пастухов, пытавшихся отыскать в буре товарищей. Сириусу стоило огромных трудов удержаться в неудобной позе, в которой застала его беда. Он боялся, что если пошевелится, птица выскользнет из его рук, а лёгкое тельце навсегда потеряется в вихре...

И тут нечто будто толкнуло его в живот, а невидимые руки схватили его за ноги и поволокли куда-то по земле. Селесты больше не было в его объятьях: колдовская метель подхватила её и увлекла куда-то вверх. Внезапно, всё закончилось. Звери и люди вновь предстали пред его глазами в прозрачном воздухе. Вихрь исчез, унёсся так быстро, будто его и вовсе не было. И Селеста пропала вместе с ним.

Сириуса мало волновали проклятья неудачливых попутчиков, что неслись ему вслед. Его вообще мало что тревожило в эту минуту. Он не мог поверить в случившееся, он был просто неспособен на это! Он обещал защитить девушку во время их путешествия, в каком бы облике она ни была, и не смог? Он не смог уберечь то, что придавало жизни новый смысл, давало новую надежду? Сердце охотника окаменело в ту минуту потому, что он не имел права горевать: он должен был выяснить, что случилось с королевной. Он совсем недолго видел метель: похожая на стаю серовато-белых птиц, она стремительно неслась над землёй почти в самом поднебесье и, вскоре, скрылась за горизонтом, так и не изменив направления. И охотник гнался за ней, пока совсем не стемнело, а несчастная лошадь не начала хрипеть терять ритм. И если бы не опаснее, что уставшее животное может оступиться и сломать себе ноги, он бы и не думал останавливаться. Сириус почти не спал, но не чувствовал усталости. Всё ближе и ближе были холмы, что обозначали край материка. Здесь они не были так уж высоки, не смогли пока дорасти до горных пиков. У их подножья Сириус остановился. В опускающихся сумерках, он заприметил что-то в траве, чудом, не иначе. Это была застёжка с его плаща: сверкающая на солнце булавка с простым узором. Её Селеста сорвала когтями с одежды охотника в тот момент, когда порыв ветра вырвал королевну из его рук. Рядом в траве лежало маленькое пёстрое пёрышко птицы, которая в этих местах не водилась. Значит, королевна была здесь! Сама ли она оставила ему знак, или выронила безделушку из цепких коготков случайно, закруженная вихрем? Жива ли она? Сириус отчего-то был уверен, что да, жива. И он не сбился с пути. Охотник бережно поднял свою находку. Перо нашло своё место в кожаном мешочке, где до этого были монеты. Застёжка вернулась на прежнее место, скрепляя теперь края надорванной ткани плаща.

Больше суток он скакал к этому месту, изредка давая лошади перевести дух. Как быстро двигалась метель? Насколько она уже обогнала его? Было понятно, что колдовской вихрь ему не догнать, но отчего-то он продолжал бессмысленную гонку. Несчастное животное едва поспевало за желанием охотника нестись, сломя голову, в сторону, где скрылся бесплотный похититель. Куда он мог унести Селесту? Кажется, Сириус догадывался...

Что ж, он не может позволить себе месяц, проведённый в пути. Похоже, пришло время нарушить данную себе когда-то клятву. Он почти не сомневался, когда развернул лошадь в сторону дороги: ему нужно было попасть на корабль, плывущий на юг.

Дорогие мои, новую главу ждать не пришлось, так ведь ? ;) 

А эта глава посвящается российским оленеводам. Вот так внезапно! Дело в том, что необычные животные гоары и их погонщики появились в тексте после того, как я прочитала статью в National Geographic о современных оленеводах, кочующих по пастбищам вместе со своими стадами. Их жизнь мало изменилась за стони лет. Разве что появился мобильный кнопочный телефон (один на сорок человек, примерно). 

Этот текст произвёл сильное впечатление, и мне очень захотелось ввести в повествование подобных персонажей. Пусть эпизодически, но всё-таки... Вдохновение, порой, приходит из неожиданных источников! 

Спасибо, что вы со мной! 

Не забывайте: я очень жду ваши отзывы и звёздочки, мои дорогие! С помощью них, вы делаете меня счастливее!