Пролог
«Все мы погрязли в болоте, но некоторые из нас смотрят на звезды».
Оскар Уайльд
___________________________________
Самое прекрасное, что есть в нашей Вселенной, — это весна и юность — две венценосных, голубокровных сестры. Прочной нитью они переплетаются меж собой, вытекая в тугую, прочную косу, корни которой берут еще во мраке древности. Юность и весна поклялись в верности друг другу уже в далекие, неведомые времена, когда люди танцевали под звездами и воспевали гимны морской пене, а животные свободно, не боясь браконьеров, разгуливали по гигантскому космическому заповеднику — Земле. Первая весна пришла вместе с новорожденными цветами и проклюнувшимся теплом после ледникового периода, тогда же человечество впервые и узнало, что такое юность. Эта пора может опьянить своих узников крепче самого ядренного виски и охладить стуже самой ледяной глыбы. Мгновения взлетов и падений, надежд и разочарований, любви и ненависти, даров и утрат. Краткий миг жизни и смерти, когда самый сильный обречен рухнуть в бездну Аида, а хилый и чахлый с виду приобретает шанс свернуть горы. Удивительные годы внутренних перемен, рухнувших стереотипов, фейерверков эмоций и, конечно же, незабвенных воспоминаний.
Потому что после, когда пробьет последний час и май сменится июнем, нам остается лишь эта горстка фрагментов. Умирая с последней секундой весны, мы возраждаемся вновь, из огня и праха, как фениксы, лишь для того, чтобы с гордо поднятой головой вступить в новую эпоху. В лето. В мир зрелости, мудрости, ответственности и, разумеется, неприятного осадка от неизбывшихся полудетских сказок. Три жарких месяца, которые пролетят таким же скорым смерчем и не оставят в нашем сердце ничего, кроме специфичного послевкусия. А затем наступит осень, и желтая листва окрасит деревья также, как и благородная седина — наши головы. Все чаще поддаваясь меланхолиям, пролистывая жизни вдоль и поперек, решая дилеммы и подводя итоги, мы запремся в маленьком доме на опушке леса и будем проводить в нем день изо дня. Однажды мы не проснемся, и в летописи нашей судьбы пробьет часа декабря. Но, что ожидает нас за полями асфоделей, какие таинства хранят в себе декабрь с январем и не принесет ли нам февраль новую жизнь — нам так и не суждено узнать.
Одно я могу сказать точно. Утро сменяется днем, лунный месяц — солнцем, дождь — радугой, вечерний час — ночным, июль — августом, а апрель остается в нашей жизни один. И у каждого он бывает последним.
Что я могла бы оставить своему народу в качестве наследия? Так просто не скажешь, и я, истратя несколько тонн древесины, пошедшей на производство бумаги, так ничего и не написала.
Мирослав сказал, что стоит описать что-то искреннее, не приукрашивая замысловатыми словами, свойственными такой, как я. Искреннее, вы шутите? Что можно написать правдивого в нашем мире, мире лицемерия, коррупции и политических интриг?
Но все же, не в моих привычках сдаваться, и я решила попытаться, начав все самого начала.
Меня зовут Россия Добрева. Именно это имя, данное мамой, породило во мне на семнадцать лет страшные комплексы. Звали бы меня Машей, Ликой, Ритой, я бы не обращала на это внимание. Все, что осталось от патриотизма мамы после сорока лет духовной закалки, заключалось в этих шести буквах. Мое собственное имя было чуждо мне, как и всем остальным, и я сторонилась его, избегала, петляя в самых темных переулках своего разума. Анастасия, Василиса, Елена — все они несут в себе какой-то тайный смысл, предназначение своей владелице. Что несло «Россия» не ведомо было даже мне. Поэтому я сократила до Росси или Рос и позволяла каждому называть меня по своему усмотрению. Как жаль, я не сразу поняла, что это имя в будущем станет мне и щитом, и мечом!
Я не родилась в Нью-Йорке, в Марокко или, допустим, в Исландии. Повернись все так, и я бы, пожалуй, была избалована экзотикой и никогда бы не оказалась в городе, изменившем мою жизнь. Но нет, моей колыбелью стало самое сердце Российской Федерации — Калуга. Всего каких-то сто восемьдесят девять километров по лесной трассе до столицы, Москвы. Калуга - ни чем особо не знаменитый административный город, глава области, когда-то бывший купеческим. Пристанище Циолковского и Чижевского с его замечательной люстрой, колодец вдохновения Гоголя и Пушкина, резиденция князей, некрополь костей Великой Отечественной. Прежде, чем все началось, там развивалась машиностроительная индустрия, возводились заводы и аэропорты, приглашались молодые, перспективные сотрудники, знающие иностранные языки. В почете, как ни удивительно, был немецкий. Высоток, в особенности стеклянных, было очень мало, утонченностью архитектуры тоже похвастаться не могли. До меня. По крайней мере, так сказали и Мирослав, и Денис. И не хочу показаться хвастуньей, но эта история моя. Моя и России. Да и не заносчивость это — в жизни каждого происходит своя личная история. О них не напишут душещипательные романы и толстые тома учебников, но чугунной печатью она оставит след в памяти наших потомков. В генетической памяти. Уже слегка приокрыв занавесу, я тоожественно вас приглашаю войти в мою параллель и пережить со мной все эти девять месяцев заново.
На заметку! Кто страдает морской болезнью, выпейте таблетки и прихватите с собой корень имбиря; кто суеверен, принесите жертву и помолитесь Афродите Эвплойе — покровительнице морских дорог и путей.
...Моя мама вообще женщина неплохая, насколько можно быть неплохой в условиях нашего государства, но хорошим, увы, в этом мире у меня никого не получается назвать. Слишком много лавров и штампов, а поступков — ноль. Мама работала медсестрой в реанимации больницы скорой помощи и, получая на работе сущие копейки, хотела для меня хорошей карьеры и большого дохода, а главное: стабильного заработка и возможности покинуть страну. Поэтому меня ещё в семь лет отдали в школу с углубленным изучением немецкого языка. Кажется, я уже упоминала, что он у нас пользовался популярностью, да?
Так вот, я же никогда об этом не мечтала и не хотела покидать милую сердцу Родину, а грезила о своих книгах: о греческой гетере Дианте, о смелой златоволосой ведьмочке Агате Дарии Вордак, принцессе вымышленного мира Джофении. О рыцарях в белых доспехах с символичными гербами и дерзкими девизами, о красивых дамах, попавших в сети "святой" Инквизиции. О девочке Забаве, узнавшей тайну своего рождения и о сумерочной охотнице, Зарине Стюарт, обладательнице золотых глаз. Даже хотела поступать в местный педагогический, на филфак. Какой я тогда была глупенькой и наивненькой, и даже не подозревала, что все мои вчерашние мистические сказки на любителей сегодня могут обернуться жестокой реальностью для меня и всех землян.
Но время шло: у меня наступил подростковый кризис, сопутствующий бесконечным депрессиям и беспричинным меланхолиями. Опасный возраст, его бы лучше переспать летаргическим сном. Так случилось, что в пятнадцать лет я потеряла все, чем дорожила: подругу, парня, доверие семьи, симпатию окружающих, вдохновение. Все, что составляло целостность моего узкого мирка. В отличие от большинства тинейджеров, я никогда даже не думала о суициде, как о выходе. Для меня была не допустима сама мысль, что можно так бесцельно и дорого потратить подаренную жизнь. И дело вовсе не в религиозном вопросе, грех это или нет. Я не боялась смерти, но боялась забвения. Стать очередным крестом на кладбище, выцветшей фотографией в архиве.
Летом, после удачной сдачи ГИА, я решила, что мне стоит немного развлечься и идти дальше, и записалась на две недели в лагерь, отряд которого должен был за это время посетить все ведущие вузы нашего города. Но в школу я не хотела возвращаться - в тех стенах меня ничего не держало. Я даже пыталась летом перейти в лицей, недалеко от моего дома, с биохимическим уклоном, но меня по неоговоренным причинам не взяли. Однако учеба наладилась, и четверть пошла своим чередом.
Тот год мне запомнился еще, потому что я впервые увидела море. То есть раньше я видела Финский залив в Петербурге, но это не то. Совсем не то, думаю, вы понимаете, о чем речь. Побережье Чёрного моря, не смотря на загрязненность, было восхитительным, и каждый день я ходила туда любоваться закатами. В Анапе я написала не одно хорошее, до сих пор мною любимое, стихотворение.
Море — вообще отдельная глава в моей жизни, но люди привыкли утромбовывать все самое важное в несколько строк. Помню, что на море волосы от влажного климата завивались, и там я впервые попробовала горячую кукурузу. Она была ярко-желтой, сочной, присыпанной белыми кристалликами соли и обжигающей даже сквозь целлофанновый пакет. Помню также, что в поселке Цыбанобалка, в трех километрах от Анапы, где мы останавливались на несколько ночей, пекли душистый белый хлеб, воздушный, как мыльная пена. Помню, что от туда мы ехали на поезде, а туда на автомобиле, и я сидела с младшей сестрой на заднем сиденье, с пледом и двумя огромными плюшевыми игрушками. На главной автостраде пробки были длиной в Великую Китайскую Стену, и, пересекая пространство между минимаркетом и хостелом, я плотнее куталась в куртку от хлестающих капель дождя. Помню, что на мне тогда были серые кроссовки с яркими красными шнурками и любимая черная кожанка, вобравшая в себя все запахи моей жизни. Что снимки синусоид морских волн под разными ракурсами в считанные мгновения заполнили карту памяти моего фотоаппарата, и не все из них были качественными — просто всплеск и выплеск эмоций. Помню еще, что попав в пробку возле Тимашевска, мы заплатили какому-то кавказцу с табличкой «Объезд» и храбро поехали за его «Девяткой» по сельской дороге. Нам пришлось пробираться под бетонным железнодорожным мостом, где проем был шире ширины машины лишь на пару сантиметров. Но самое смешное началось тогда, когда наш проводник шел перед нами и, направляя свои смуглые толстые пальцы то влево, то вправо, кричал: «Сюда! Сюда! Ровно». Изумительный акцент. Мы были бездарным оркестром, а этот кавказец — нашим дирижером. Он жестами пытался направить наш автомобиль на правильную струну, нам же словно медведь на ухо наступил.
Но оставшийся год прошёл для меня как вакууме - я была практически ограничена человеческим общением. Ни парня, ни друзей, ни лучшей подруги у меня не было, дома взрывались, как мины, частые ссоры, вина которых чаще всего была моя. Я стала потихоньку замечать, что все больше сторонюсь людей, боясь их, а они лишь отвечали мне взаимностью. Решив положить этому конец, я закончила десятый класс и уехала, собрав все самое необходимое: зубную щётку и пасту, два комплекта одежды, баночку раствора для линз и чуть-чуть денег. Как и куда уехала, спросите вы? Очень просто, за неимением денег на самолет я, отчаявшись найти своё счастье в этом городе, прыгнула в электричку. Моим конечным пунктом была соседняя область, город пряников и оружейников: Тула.
Хорошо, что там у меня жила знакомая, и те несколько недель я перемоталась у неё, пока ее родители доживали на даче огородный сезон. Она, разумеется, не знала истинной причины моего побега. И даже подделав документы, в сентябре я пошла в местную общеобразовательную школу. Подделывать документы оказалось сложным и муторным процессом, и, наверное, он вытряс бы из меня все деньги, не работай в паспортном столе Тулы парень, задолжавший мне услугу. Порой хорошо иметь прошлое с привкусом криминала. Он, конечно, немного поломался, все-таки никому не хочется переть против закона, но как говорится, долг платежом красен. А до переломного момента в своей жизни я была довольно щедра и раздавала их не только направо и налево, но даже умудрялась наверх и вниз. Самым занятным было придумывать новые имя с фамилией и дату рождения — вот, где можно разгуляться фантазии.
Видно, мне было не суждено закончить выпускной класс. В понедельник второй недели, едва я зашла в кабинет химии, меня подхватили под локти какие-то люди в комбинизонах и противогазах и подтащили к стерильному столу, на котором разложили всякие пробирки, скальпели и прочие, неизвестные мне приборы. Среди них я точно узнала хирургические ножницы из нержавеющей стали для обрезки швов и ножницы из того же материала для человеческой кожи. Такие щепетильные и вызывающие дрожь подробности, различия в загнутых концах и длине лезвия я знала как раз благодаря тому, что мама у меня работала в реанимации.
Я настолько испугалась, что онемела и не могла сопротивляться. Знаете, бывают такие приступы апатии, когда от маниакального ужаса человек погружается в шоковое оцепенение и испытывает одно только безразличие во всех его тонах. Своего рода это защита, как у животных, например, третье веко предохраняет глазное яблоко от когтей других животных. Вот меня охватил точь-в-точь такой же приступ. А между тем мою вторую субличность усадили в кожаное кресло и что-то вкололи в вену. Я успела заметить только огромный шприц с ядовито-красным поршнем. Перед глазами тут же помутнело, и я погрузилась в глубокий искусственный сон.
Так началась моя история, со старенькой школы где-то на окраинах Тулы. По-моему, калужская учительница истории говорила, что все великое начиналось с незначительного.
Приступим же, храни нас Афродита Эвплойя.