Между ними

Мариса
Лофт в Бруклине напоминал гигантскую железную клетку, подсвеченную ядовито-неоновыми всполохами, от которых через пять минут начинали болеть глаза. Открытые кирпичные стены, испещренные кричащими граффити в стиле поп-арт, казалось, вибрировали под низкочастотными ударами басов, проникающими прямо в кости. Люстры, собранные из каких-то ржавых шестеренок, бросали на толпу дерганые, мозаичные тени, а плотный дым висел в воздухе таким густым слоем, словно туман над каким-нибудь болотом. Я прижалась спиной к неожиданно холодной, шершавой стене, чувствуя, как бешено колотится сердце. Это дурацкое красное платье, еще недавно казавшееся верхом сексуальности и дарившее иллюзию уверенности, теперь ощущалось как вторая кожа, которая жгла и зудела, а тонкие бретельки впивались в плечи с упорством средневековых кандалов. А каблуки… ох, эти дьявольские шпильки, такие элегантные и соблазнительные в отражении домашнего зеркала, теперь превратились в изощренные орудия пытки, каждый вынужденный шаг отзывался острой болью в натертых ступнях. Хотелось сорвать их к чертовой матери и швырнуть в ближайшую урну.
— Ты похожа на самый сладкий грех, который хочется совершить немедленно, — голос Себастьяна, бархатный и обволакивающий, вспорол оглушающий шум вечеринки.
Я медленно обернулась, стараясь не морщиться от боли в ногах, и замерла. Он стоял точно в луче проектора. В руке он элегантно держал два высоких бокала.
— Для тебя, — он чуть улыбнулся и протянул один из бокалов, его пальцы нарочито легко, но ощутимо коснулись моей ладони. От этого прикосновения по коже пробежали мурашки – то ли от неожиданности, то ли от чего-то еще. — Решил, что ты не против попробовать эту бурду.
Я коротко кивнула, чувствуя, как краска заливает щеки. Сделала небольшой глоток. На языке тотчас расцвели тысячи колючих пузырьков с ярким вкусом цитруса и освежающей мяты. Неплохо, даже слишком неплохо. Себастьян шагнул еще ближе, почти вплотную, и его терпкий, древесный аромат с неожиданной теплой ноткой кардамона нагло смешался с легким запахом моих собственных духов, создавая странный, будоражащий коктейль.
— Не стоит благодарности, — он мягко взял руку, его пальцы чуть дольше, чем позволяли приличия, скользнули по моему запястью, на мгновение запутавшись в звеньях тонкого браслета. — Просто не могу допустить, чтобы такая невероятная красота осталась без должного внимания и восхищения. Особенно в таком… специфическом месте.
Он повел меня сквозь бурлящую, потную толпу, ловко и уверенно лавируя между двигающимися телами. Я едва успевала за ним, стараясь не отдавить кому-нибудь ноги своими пыточными каблуками. Где-то рядом кто-то громко, почти истерично смеялся, сопровождая свой смех звоном разбиваемого бокала, где-то парочка, совершенно не стесняясь, страстно целовалась, прижавшись к обшарпанной стене. Мне едва удавалось следить за Себастьяном — его движения были удивительно грациозны и точны, почти хищные.
— Ты здесь — это какая-то взрывная смесь ангельской невинности и дьявольской дерзости, — он наконец остановился у импровизированного бара, сколоченного из транспортировочных ящиков. — Деймос, конечно, знатно обделался, не оценив такого соседства.
— Он слишком занят своей вселенской ненавистью, чтобы вообще что-то замечать вокруг, — Мариса с преувеличенной небрежностью поправила выбившуюся из прически прядь, чувствуя, как неприятный жар снова поднимается к щекам. Говорить о Деймосе теперь было… сложно.
— О, поверь мне, он всё замечает, — Себастьян кивнул в сторону темного дверного проема.
Там, в грубом обрамлении ржавой, криво торчащей арматуры, застыла темная фигура Деймоса. Его черная рубашка почти полностью сливалась с густой тенью, оставляя на виду только неестественно бледное лицо, будто грубо высеченное из холодного, безжизненного мрамора. Он смотрел прямо на нас, пристально и тяжело.
— Ну надо же, какая неожиданность! — его голос прозвучал громче музыки, заставив несколько человек поблизости обернуться. Он начал приближаться. — Напоминаешь мне мою первую тачку — такая же яркая, кричащая и… непростительно легкомысленная. Как думаешь, как долго продержишься до первой серьезной поломки?
— Достаточно долго, чтобы оставить тебя глотать пыль на обочине, козел, — парировала я, чувствуя, как внутри закипает злость. Слова заставили Себастьяна коротко, но громко рассмеяться.
— Браво! Просто браво! — он картинно захлопал в ладоши, но Деймос даже не моргнул, его взгляд стал еще более тяжелым и презрительным.
— Себастьян, ты вечно как та назойливая муха. Нашёл себе новую блестящую игрушку, чтобы в очередной раз позлить своего папочку? — Деймос перевел ледяной взгляд на Себастьяна. — Или ты всерьез надеешься, что она быстро сломается под твоим гнилым напором?
Музыка, казалось, захлебнулась собственным ритмом, словно кто-то с силой вырвал штепсель из розетки. Себастьян замер на полуслове, его пальцы сжали тонкий бокал с такой силой, что хрупкое стекло жалобно застонало. Лицо, еще секунду назад сиявшее самодовольной улыбкой, исказила уродливая гримаса слепой ярости.
— Ты только что перешёл все черты, Нильсон, — прошипел он так, что я физически почувствовала, как воздух вокруг них наэлектризовался, стал плотным и тяжелым, готовым взорваться от малейшей искры.
— Я? — Деймос изобразил на лице фальшивое, издевательское удивление, картинно разводя руками. В переменчивом свете неона его тень на стене за его спиной изогнулась, вытянулась, превратившись в нечто гротескное, похожее на ухмыляющегося демона. — Да это ты начал всю эту херню, притащив её сюда, словно какой-то сраный трофей, чтобы похвастаться. Хочешь снова повторить ту старую историю? Только учти, мудак, — на сей раз я не позволю тебе так просто спрятаться за папочкины вонючие деньги.
Себастьян с глухим рыком рванулся вперед, его стакан с остатками шампанского взмыл в воздух и с оглушительным звоном разбился о кирпичную стену, обдав всех, кто стоял поблизости, липким золотым дождем. Не успев даже подумать, я инстинктивно вклинилась между ними, ладони с силой уперлись в напряженную грудь Себастьяна, пытаясь его остановить.
— Хватит! — отчаянный крик прорезал наступившую мертвую тишину.
Деймос резко схватил меня за запястье, его пальцы сжались как стальные тиски. Острая боль пронзила руку до самого плеча.
— Ты ни хрена не понимаешь! Абсолютно ничего! — его горячее дыхание обдало лицо запахом крепкого виски. — Ты что, думаешь, пришла сюда такая вся из себя правильная и всех спасла? Да ты просто очередная тупая кукла в этом блядском театре уродов! Такая же, как и все остальные!
Он с силой оттолкнул меня от себя, и я, потеряв равновесие на этих проклятых каблуках, едва устояла на ногах, болезненно споткнувшись о чью-то брошенную на пол сумку. Себастьян инстинктивно попытался поймать меня, но я резко вырвалась из его рук, глядя на Деймоса сквозь пелену подступающих слез ярости и обиды.
— Ты прав, — прошептала так тихо, что слова почти утонули в возобновившемся гуле толпы. — Я действительно не понимаю, как можно быть настолько трусливым. Жалким ссыклом.
Я резко развернулась и, не оглядываясь, пошла к выходу, на ходу сбрасывая с ног ненавистные каблуки. Холодный пол обжигал босые ступни, но я не останавливалась, не обращала на это внимания. Главное – уйти отсюда, от них. За спиной тут же взорвался гул голосов, и музыка снова оглушительно забила в барабаны, словно пытаясь поскорее смыть этот неловкий, позорный момент.
Улица встретила её ледяным, отрезвляющим дыханием ночного города. Я шла босиком по шершавому асфальту, чувствуя, как мелкие, острые камешки больно впиваются в нежную кожу ступней. Ну и похер. Сейчас было уже все равно. Я шла, не разбирая дороги, и тихо материлась себе под нос, выплескивая клокочущую внутри ярость.
— Мудак! Какой же он гребаный мудак! — бормотала, пиная какой-то подвернувшийся под ногу камень. — Возомнил о себе невесть что!

Я остановилась под тускло мерцающим фонарем, его дрожащий свет отражался в грязной луже у бордюра. Горячие слезы все-таки покатились по щекам, оставляя мокрые дорожки.
— Какого хера он себе позволяет?! — я уже почти кричала, не заботясь, слышит ли меня кто-нибудь. — Вел себя как последнее чмо! Думаешь, это так круто – унижать всех вокруг, показывать свою сраную силу?! Да ты просто… просто боишься! Боишься, что кто-то увидит, какой ты на самом деле! Закомплексованный, несчастный придурок!
Внезапно за спиной раздались быстрые, тяжелые шаги. Я резко обернулась. Деймос. Конечно, кто же еще. Он выглядел растрепанным, волосы падали на лоб, в глазах полыхал какой-то непонятный, темный огонь.
— Что, не хватило представлений на сегодня? — зло выпалила я, с вызовом глядя ему в лицо. Руки сами собой сжались в кулаки.
— Заткнись, Ридэль, — его голос был хриплым и низким. Он подошел почти вплотную.
— Нет, это ты заткнись! — я ткнула пальцем ему в грудь. — Ты вел себя как конченый ублюдок! Сначала со мной, потом с Себастьяном! Тебе доставляет удовольствие причинять людям боль?! Думаешь, это делает тебя сильнее?!
Деймос ничего не ответил, только глаза его сверкнули еще яростнее. И, прежде чем я успела что-либо сообразить или отреагировать, он резко схватил меня за плечи и с силой прижал к холодной, шершавой кирпичной стене ближайшего дома. Удар был несильным, но неожиданным, выбив воздух из легких.
— Отпусти меня, придурок! — закричала, пытаясь вырваться, но его хватка была железной.
Его лицо было в нескольких дюймах от моего. Я чувствовала его сбившееся, горячее дыхание на своей коже, смешанный запах виски, сигаретного дыма и чего-то еще – его собственного, терпкого, мужского запаха, от которого почему-то предательски закружилась голова. Сердце заколотилось как бешеное, отдаваясь гулкими ударами в ушах. Страх боролся со злостью, а под ними, где-то очень глубоко, шевельнулось что-то еще – темное, запретное, пугающе притягательное. Его глаза, такие темные и глубокие, горели так близко, что, казалось, можно было обжечься одним только взглядом. И, черт возьми, какая-то совершенно иррациональная, сумасшедшая часть меня этого хотела. Хотела сгореть в этом пламени. Напряжение стало почти осязаемым, оно вибрировало в стылом ночном воздухе, густое и тяжелое, как грозовое облако.
— Ты… — прорычал он, его голос был низким и опасным, как рык зверя. Он смотрел на меня так, будто хотел то ли сожрать, то ли…
Я затаила дыхание, ожидая удара, оскорбления, чего угодно. Но вместо этого его лицо вдруг оказалось еще ближе, и в следующую секунду его губы грубо, почти яростно, впились в мои. Это был не нежный поцелуй. О, нет. Он был жадным, требовательным, отчаянным, с привкусом его собственной необузданной ярости. Руки инстинктивно уперлись ему в грудь, пытаясь оттолкнуть, но он лишь сильнее прижал меня к стене, одной рукой обвив ее талию, другой зарывшись пальцами в волосы, чуть оттягивая их назад, заставляя запрокинуть голову. Какая-то часть меня кричала от возмущения и страха, но другая, темная и совершенно незнакомая, предательски откликнулась на этот дикий напор, на эту необъяснимую страсть.
Так же внезапно, как и начал, он оторвался от поцелуя, тяжело дыша. Его глаза, теперь совсем близко, были темными омутами, в которых плескалась буря эмоций – ярость, смятение и такое же дикое и непонятное желание, как и сам поцелуй. На его губах остался след от помады, что выглядело до смешного неуместно на его суровом лице.
Он отшатнулся. В глазах промелькнуло что-то похожее на осознание какой-то огромной ошибки.
— Просто держись от меня подальше, Ридэль, — его голос прозвучал глухо. Он резко, почти с отвращением, вытер рот тыльной стороной ладони. Затем, не говоря больше ни слова, развернулся и быстрыми шагами зашагал прочь, стремительно растворяясь в тенях ночного Бруклина.
Я осталась стоять, прислонившись к холодной стене, пытаясь отдышаться. Ноги подкашивались, а сердце все еще хотело выпрыгнуть из груди. Я медленно провела дрожащими пальцами по своим опухшим, горящим губам.
Что это сейчас было?

Этот поцелуй… он не имел никакого смысла. Он был неправильным, диким, пугающим, и… И почему от одной мысли о нем по телу снова пробегали предательские мурашки?
Черт возьми…
Деймос
Этот гадюшник, который они называли лофтом, был похож на персональный филиал ада. Ядовито-неоновые вспышки били по глазам, а грохочущая музыка въедалась в череп, вызывая тупую, пульсирующую боль. Кирпичные стены, изуродованные убогими граффити, казалось, кровоточили под этим светом. Воздух был густым от дыма, пота и дешевого парфюма – смесь, от которой выворачивало наизнанку. Я стоял в тени дверного проема наблюдая за этим балаганом.
И тут она вошла. С того самого момента я знал, что дело дрянь.
Мариса. Она стояла в дверях, словно вырезанная из моего личного кошмара, ожившая провокация. На ней было алое платье. Чёрт. Красное. Облегающее, непростительно короткое, с открытой спиной — оно будто кричало мне в лицо: "Смотри. Завидуй." Оно было как огонь – наглое, вызывающее, обжигающее, и каждый изгиб, каждое движение кричали о грехе, сладком, о котором я запретил себе даже думать. Но сейчас все мои запреты грозили рассыпаться в прах. Она была как вспышка сверхновой в этом унылом, гниющем пространстве.
Она обвела взглядом комнату, и на секунду наши глаза встретились. Удар. Будто разряд тока прошел по венам, обжигая и парализуя одновременно. Я отвернулся первым, сжимая стакан в руке. Сердце на мгновение болезненно сжалось, пропустив удар, а потом заколотилось с новой, непонятной силой.
Себастьян заметил её сразу. Конечно, заметил. Гладкий подонок с вечной самодовольной усмешкой на пол-лица и руками, вечно лежащими не там, где надо. Его взгляд скользнул по ней, как по витрине дорогого магазина: оценивающе, медленно, раздевающе. Он подошел к ней, что-то промурлыкал своим бархатным голоском, и она… она улыбнулась ему. Протянул ей бокал, и его пальцы «случайно» коснулись ее ладони. Я видел, как она вздрогнула. Видел, как краска залила ее щеки. Черная желчь обожгла горло, смешиваясь с привкусом виски. Ревность. О, это было оно. Мерзкое, когтистое чудовище, которое я считал давно задушенным, вдруг ожило и вцепилось мне в нутро.
Я залпом выпил то, что было в стакане. Обжигающая горечь – единственный друг в этом цирке уродов. Он обычно притуплял остроту восприятия, но сегодня даже он не справлялся. Я едва почувствовал вкус, только знакомое жжение в горле.
Я слышал обрывки их разговора, как она говорила ему: "Это просто платье." А он отвечал: "Ничего себе просто." Словно он имел право так говорить.
Я вздрогнул. Проклятая девчонка.
Себастьян взял её за руку. Так легко, так естественно, будто имел на это полное право. Я видел, как он наклонился к её уху. Что-то сказал. Она улыбнулась.
Размышления бились в голове, как пойманные птицы. Почему она? Почему именно она вызывает эту бурю? Я повидал женщин – красивых, порочных, умных, глупых. Ни одна из них не пробивала мою броню. А эта… с ее наивной правильностью, с ее нелепой попыткой казаться сильной, с ее глазами, в которых иногда мелькала такая бездна, что хотелось нырнуть и утонуть. Это было иррационально. Нелогично. Безумно.
Ее слова о моей «вселенской ненависти», когда Себастьян указал на меня… Она даже не представляет, насколько права. И насколько неправа одновременно.
Когда Себастьян кивнул в мою сторону, я понял – игра началась. Пришлось выйти из тени. «Напоминаешь мне мою первую тачку…» – слова сами сорвались с языка, грубые, язвительные. Способ оттолкнуть, унизить, показать, что она для меня – ничто. Пустое место. Но взгляд ее, полный внезапной ярости, говорил об обратном. Она не пустое место. Она – проблема.
Перепалка с Себастьяном была предсказуема. Этот щенок всегда лез на рожон, особенно когда хотел произвести впечатление. Слова о «папочкиных деньгах»… Старая история, но всегда бьет по больному. Ярость в его глазах была почти приятна.

А потом Мариса вклинилась между нами. Глупая, отчаянная девчонка. Схватил ее за запястье – кожа под пальцами была тонкой и горячей. Боль? Да, я хотел причинить ей боль, чтобы она поняла, чтобы отшатнулась, чтобы исчезла. «Ты ни хрена не понимаешь! Очередная тупая кукла!» – слова были как яд, предназначенный и ей, и мне. Оттолкнул ее. Слишком грубо. Увидел, как она покачнулась, как в ее глазах блеснули слезы ярости и обиды. «Жалкое ссыкло». Это слово ударило наотмашь.
Когда она ушла, в груди образовалась пустота. Ледяная, звенящая. Музыка снова взревела, но я ее почти не слышал. Только ее слова стучали в висках. «Ссыкло».
Я вылетел на улицу, будто воздух закончился. Закурил. Вторую подряд. Пальцы дрожали. Сердце стучало, как у загнанного зверя.
Почему ты ревнуешь, Деймос? Она же не твоя.
Нет. Не моя. Но и не его. Чёрт подери, не его! Этот ублюдок не получит ее.
Я пошел за ней. Сам не знаю почему. Инстинкт. Или это проклятое, непонятное чувство, которое она во мне пробуждала. Увидел ее под фонарем, босую, яростно пинающую камни. Она кричала, выплескивая свою злость, и в ее словах было столько правды, что стало не по себе. «Закомплексованный, несчастный придурок!» Да. Может быть.
«Заткнись, Ридэль». Голос был хриплым. Подошел вплотную. Она ткнула меня пальцем в грудь. Ее ярость обжигала. И под этой яростью, под этим вызовом, я увидел ее страх. И еще что-то. То самое, что сводило меня с ума.
И тогда я сорвался. Поцелуй — как удар. Как вспышка ярости. Как признание в том, что я проиграл. Себе. Ей. Этому проклятому чувству.
Железная хватка на плечах, удар о стену. Ее испуганный крик. Ее лицо так близко. Запах ее кожи, ее волос, смешанный с запахом ночного города и ее слез. Глаза, полные страха и какой-то безумной, ответной искры. Это был предел. Мой контроль, такой выверенный, такой надежный, рухнул.
Губы грубо, почти яростно, впились в ее. Это не было нежностью. О, нет. Он был жадным, требовательным, отчаянным, с привкусом моей собственной необузданной ярости, виски и отчаяния. Ее руки инстинктивно уперлись мне в грудь, пытаясь оттолкнуть, но я лишь сильнее прижал ее к стене, одной рукой обвив ее талию, другой зарывшись пальцами в ее волосы, чуть оттягивая их назад, заставляя запрокинуть голову. Мир сузился до этого поцелуя, до вкуса ее губ, до бешеного стука собственного сердца и ее тяжелого дыхания. Она замерла на мгновение, а потом… потом ее губы ответили. Мягкие, горячие, почти такие же голодные. Ее пальцы судорожно вцепились в мою куртку. И мое сердце, казалось, вырывалось из груди, оглушая. Я целовал ее так, будто от этого зависела моя жизнь, или моя смерть. Ревность к Себастьяну, горечь от прошлого, необъяснимое желание – все смешалось в этом диком, первобытном порыве. Я хотел сломать ее, подчинить, заставить почувствовать то же, что и я – эту огненную агонию.
Так же внезапно, как и начал, я оторвался, тяжело дыша. Ее глаза, теперь совсем близко, теперь были темными омутами.
Я отшатнулся.
— Просто держись от меня подальше, Ридэль, — мой голос прозвучал глухо, чужеродно. Я резко, почти с отвращением, вытер рот тыльной стороной ладони, словно пытаясь стереть ее вкус, ее след. Затем, не говоря больше ни слова, развернулся и быстрыми шагами зашагал прочь, стремительно растворяясь в тенях ночного Бруклина. Пока она не увидела панику в моих глазах. Панику от того, что эта девчонка, сама того не ведая, нашла ключ к моей проклятой душе. И я не знал, что с этим делать.

Ноги несли меня сами, почти срываясь на бег, по извилистым, давно изученным переулкам, туда, где среди заброшенных складов и заколоченных витрин пряталась неприметная дверь. За ней скрывался мой личный бункер, моя территория, о существовании которой знал только Фобос. Гараж. Тяжелый замок поддался с привычным щелчком, и я шагнул внутрь, в густой, знакомый воздух, пропитанный бензином, застывшим маслом и холодной сталью. Здесь, в полумраке, под пыльным брезентом, ждал мой черный байк. Он был больше, чем просто металл и рев мотора. Он был моим молчаливым сообщником, воплощением моей независимости. Я купил его на деньги, заработанные втайне от отца, каждую купюру откладывая с мыслью о свободе, о возможности умчаться от всего, что давило.
Резким движением я сдернул брезент. Руки сами нашли ключи, вставили в замок зажигания. Секунда, и двигатель рявкнул, оживая, его вибрация прошла сквозь меня, немного заглушая внутренний хаос. Я выкатил его, вскочил, и уже через мгновение вырвался из тесноты гаража на ночные улицы.
Я мчался сквозь спящий город, прорезая его тишину нарастающим ревом мотора. Огни фонарей вытягивались, превращаясь в размытые линии мимо меня. Ледяной воздух врывался в легкие, обжигал, но я глотал его, пытаясь выдуть из себя то, что жгло изнутри, что засело там после ее прикосновения. Бесполезно. Перед глазами, застилая все, стояло ее лицо – испуганное, удивленное, а потом такое податливое. А на губах, сколько бы я их ни тер, все еще отчетливо ощущался ее вкус – сладкий, пьянящий, запретный.
Мариса.
Ее имя отдавалось в висках с каждым ударом пульса.
Почему я не могу выкинуть ее из головы? Это было неправильно, опасно. Это пугало до чертиков. Я давил на газ, скорость вдавливала меня в сиденье, но я не мог умчаться от этого нового, незнакомого чувства, от понимания, что она затронула что-то глубоко спрятанное. Образ ее, ее прикосновения, ее вкус преследовали меня, впечатываясь в сознание с каждым пролетающим кварталом. И эта огненная агония, начавшаяся с поцелуя, продолжала гореть внутри, смешиваясь с яростью на самого себя за эту непростительную слабость.