Между ними

Тремямесяцами ранее...

Все началось с очередного мужчины. Нового «того самого», как неизменно называла их моя мама.

Моя мама, Лили, всегда была магнитом для мужского внимания. Яркая, смеющаяся, с копной золотистых волос и глазами цвета летнего неба – она была похожа на кинозвезду из старого фильма. Красивая. Опасно красивая. Из-за этой ее красоты и неутолимой жажды новой любви мы постоянно кочевали. С тех пор, как отец испарился из нашей жизни, оставив после себя лишь мои рыжие кудри и дыру в семейном бюджете, я успела сменить трех официальных отчимов и бессчетное количество «просто друзей мамы». Не могу сказать, что это всегда было трагедией. Иногда даже забавно. Каждый новый «папа» приносил с собой новый город, новую школу, новые правила и, как ни странно, новые уроки жизни.

Вот, к примеру:

Отчим №1 — Чегги Маккаун. Воплощение американской мечты – или ее глянцевой обложки. Вечно загорелый, белозубый качок с неиссякаемым запасом оптимизма и денег. Уверенный в себе до неприличия, он умел заговаривать зубы так, что мама растаяла за неделю. Спустя семь дней после знакомства мы уже паковали чемоданы в его сверкающий пентхаус на окраине Манхэттена с видом на весь город. На мои робкие вопросы о такой спешке Чегги неизменно отвечал с обезоруживающей улыбкой: «Малышка Ри, твою маму мне послал сам Господь!» Я обычно закатывала глаза и старалась сменить тему, потому что его бесконечные восторги в адрес Лили звучали... фальшиво. Пошло. Хотя мама действительно была невероятной красавицей, и я сама иногда ловила себя на том, что любуюсь ею украдкой. Но когда это делали ее мужчины, почему-то для меня это выглядело слишком пошло. Чегги научил меня важному: доверять своей интуиции, слышать тот самый тихий внутренний голос, который шепчет «что-то здесь не так». В моей тогдашней школе, где сплетни разлетались быстрее вируса гриппа, это умение оказалось бесценным.

Почему они расстались? Кажется, Господь передумал насчет своего подарка. Подробностей я так и не узнала – мы просто снова паковали чемоданы.

Отчим №2 — Алекс... фамилию так и не запомнила. Полная противоположность Чегги. Тихий, немногословный англичанин с фермой где-то под Лондоном. Он научил меня ездить верхом на смешной лохматой пони по имени Пудинг, говорил с очаровательным британским акцентом, который я безуспешно пыталась копировать, и гениально готовил яичницу с беконом и грибами – до сих пор помню этот вкус. По вечерам он пил белое сухое вино у камина и читал мне старые сказки братьев Гримм, такие мрачные и завораживающие. Он был... милый. Уютный. Но мамина душа не выдержала сельской идиллии. Городская суета, блеск огней, восхищенные взгляды – это было ее топливо. Продержавшись ровно 11 месяцев и 4 дня (я считала), она объявила, что «задыхается», и мы снова вернулись в вечно гудящий Нью-Йорк. Алекс остался светлым, но недолгим воспоминанием.

Отчим №3 — Лесли. Широкоплечий шатен с пустыми глазами и вечной полуулыбкой. У него была дочь Грейс, младше меня на три года – маленький озлобленный демон с ангельским личиком. Наличие ребенка не смутило ни Лесли, ни мою мать, и уже через месяц после их бурного знакомства на какой-то вечеринке, мы мчались во Флориду. Лесли бросил свой бизнес в Нью-Йорке (кажется, что-то не слишком легальное), купил безвкусный дом у моря и с энтузиазмом принялся строить новую жизнь. Он ничем толком не увлекался, кроме раздачи непрошеных советов и контроля над всеми вокруг. Я с самого начала предрекала этому «роману» скорый конец.

Грейс же возненавидела меня с первого взгляда и сделала мою жизнь маленьким адом. Разбитая любимая мамина ваза? «Это Мариса!» Пропавшие ключи от папиной машины (которую она сама же и взяла покататься)? «Мариса уехала на ней с каким-то парнем!» Все шишки всегда были на мне, а Лесли лишь снисходительно качал головой, глядя на свою «обиженную» дочурку. Мама, поглощенная новым витком страсти, предпочитала ничего не замечать. Этот этап научил меня одному: всегда быть начеку, никому не верить на слово и смотреть в оба. Жизнь с Лесли и Грейс закончилась так же внезапно, как и началась – ровно через четыре месяца скандалов, интриг и моего тихого отчаяния.

Мы задержались во Флориде еще на пару недель после разрыва – мама залечивала раны шоппингом и коктейлями на пляже. Этого времени ей хватило, чтобы снова оказаться в центре мужского внимания. И вот появился он. Следующий.

Отчим №4 — Тревор Нильсон. Сорок лет. Успешный бизнесмен с туманной сферой деятельности («инвестиции», как говорила мама), а по совместительству – писатель, автор каких-то заумных триллеров. Владелец собственной компании, большого стеклянного дома здесь же, во Флориде, квартиры в Сингапуре и основного гнезда – в респектабельном Дариене, штат Коннектикут. Внушительный список. Но был еще один пункт, который мама сообщила как бы между прочим, когда мы уже собирали вещи для переезда в Коннектикут. Восемь с половиной лет назад Тревора бросила жена Вивьен. Бросила, оставив ему на воспитание... троих сыновей.

Троих. Сыновей.

Да уж, наборчик тот еще. Это был уже не просто очередной мамин ухажер. Это была целая новая, неизведанная и, как подсказывала моя натренированная интуиция, потенциально взрывоопасная вселенная. И я еще не знала, что именно эта вселенная перевернет мою собственную с ног на голову.

В тот душный флоридский день мы запихивали остатки нашей очередной несложившейся жизни в пасть прожорливого минивэна. Воздух был густым и липким, пахло пылью, нагретым асфальтом и картонными коробками – запахом очередного бегства. Мои руки двигались на автомате, складывая барахло, но мысли были далеко. Они метались, как загнанные звери, в клетке моей усталости.

— Детка, все в порядке? Ты выглядишь... какой-то потерянной, — мягкий, почти вкрадчивый голос мамы вырвал меня из оцепенения. Она стояла рядом, сжимая в руках какую-то безделушку.

Я резко выпрямилась, едва не выронив стопку книг.
— Мам, когда это кончится? Когда мы просто остановимся? Я так устала! Устала от этих бесконечных коробок, чужих домов, новых школ! — слова вырвались сами собой, резче, чем я хотела. Но это была правда. Колючая, горькая правда, которая уже давно царапала мне горло.

— О, милая, я знаю... — Лили подошла и обняла меня за плечи. Ее объятия были теплыми, пахли ее духами и... надеждой. Той самой наивной, почти детской надеждой, которую она умудрялась находить в каждом новом мужчине. — Поверь, на этот раз все будет иначе. Я это чувствую. Тревор – он другой. Стабильный. Надежный.

Я глубоко, шумно вздохнула, вдыхая запах ее оптимизма, который казался мне таким же фальшивым, как улыбка Лесли. «Я чувствую» – сколько раз я уже слышала эту фразу? Она была мантрой перед каждым новым прыжком в неизвестность. Я молча высвободилась из ее объятий и продолжила методично распихивать мелочи по коробкам. Руки наткнулись на старую, потертую аптечку, которую мы таскали за собой из города в город. Крышка соскочила, и на пыльную землю перед моими ногами высыпалось несколько белых блистеров. Таблетки. Те самые таблетки. Слабительное.

Сухо сглотнув, я почувствовала, как по спине пробежал ледяной холодок, несмотря на жару. Пальцы сами собой потянулись и подобрали упаковки. Воспоминание ударило наотмашь, резкое и беспощадное.

***

Четыре года назад. Холодный кафельный пол ванной в очередном съемном доме. Мне четырнадцать.

— Какого хрена ты там делаешь!? Открой немедленно! Мариса, открой эту чертову дверь! — Мамин голос, искаженный яростью и страхом, бьется о дерево. Кулаки барабанят так, что дверь ходит ходуном. — Если ты сейчас же не прекратишь эту хрень, я клянусь, я сдам тебя в психушку! Слышишь?!

А я сижу на ледяном полу, прижав колени к груди, и глотаю их. Одну за одной. Горькие, они царапают горло, но это привычная боль. Это мой ритуал. Мой способ контролировать хоть что-то в этом хаосе. Завтрак, обед, ужин – не важно. Два пальца в рот, и еда, которую в меня запихнули, летит в унитаз. Или эти таблетки. Снова и снова. Чтобы чувствовать пустоту. Чтобы видеть цифры на весах, которые становятся меньше. Чтобы исчезнуть.

Слабость такая, что темнеет в глазах. Ноющая боль в мышцах после очередного часа изнуряющей растяжки и качания пресса – пять, шесть, семь раз в день. Кости выпирают так, что страшно смотреть. Позвоночник – гребень под тонкой кожей. Ребра можно пересчитать. Бедра острые. Плечи как вешалки. Ноги-палочки. Мне кажется, я прозрачная. Что сильный ветер может меня сломать.

А мама... она видит только «трудного подростка». «Юношеский максимализм». «Неумение строить отношения». Она кричит, угрожает, плачет. Но она не видит главного. Что это мой безмолвный крик. Крик о помощи после развода, после того как папа... умер. Умер и оставил меня одну с ней, с ее вечными поисками любви и моими рыжими кудрями – единственным, что от него осталось. Кому нужны эти копания в детских травмах, когда можно просто сказать: «Перерастет»?

***

— Мариса?.. — испуганный голос мамы вернул меня в настоящее. Она смотрела на блистеры в моей руке, и в ее глазах на секунду мелькнул тот самый старый страх. — Что это?

— Ничего. Просто выпали из аптечки, — мой голос прозвучал ровно, почти бесцветно. Я сжала таблетки в кулаке, подошла к уличной урне у ворот и с силой швырнула их туда. Они глухо стукнулись о дно.

Решительно.

Окончательно. Наверное...

Мама молча кивнула, но я видела, как ее взгляд задержался на урне на долю секунды дольше, чем нужно.

— Так... — она постаралась вернуть в голос беззаботность. — Осталось только косметику из ванной забрать, и можем ехать навстречу нашей новой, прекрасной жизни! — Она даже попыталась улыбнуться, но вышло натянуто.

— Хорошо. Я схожу. Грузи пока эти мелкие коробки в машину, — бросила я и направилась к дому, чувствуя ее взгляд на своей спине.

Я быстро прошлась по основной ванной, сгребая наши тюбики и флаконы в пакет. Потом спустилась на первый этаж, в гостевой санузел, которым почти не пользовались. Проверяя пустые полки, мой взгляд случайно зацепился за что-то яркое в углу, за мусорным ведром. Какая-то смятая цветная бумажка, вроде дешевой обертки от подарка. А под ней... Белая пластиковая полоска. Тест на беременность.

Сердце пропустило удар, а потом заколотилось где-то в горле. Руки сами потянулись, подняли тест. Две четкие, яркие полоски. Положительный.

Мир качнулся. Я схватилась за край огромной плетеной корзины для белья, чтобы не упасть. Руки задрожали так, что тест едва не выпал. Воздуха не хватало. В голове бешено закрутились шестеренки, складывая разрозненные детали в уродливую картину: мамина недавняя тошнота по утрам, которую она списывала на «что-то не то съела», ее странная нервозность в последние дни с Лесли, поспешное появление Тревора...

Несколько секунд я просто стояла, глядя на эти две полоски, как на смертный приговор. А потом ярость захлестнула меня ледяной волной. Бросив пакет с косметикой прямо на пол, я пулей вылетела из дома во двор.

Мама как раз закрывала багажник минивэна.
— Детка, мы почти гот...

— Ты беременна!? — мой голос дрожал от смеси гнева и подступающих слез. Я ткнула тест ей почти в лицо, как неопровержимую улику.

Лицо Лили мгновенно стало белее мела. Она смотрела то на тест, то на меня широко раскрытыми, испуганными глазами. Рот чуть приоткрылся, но она не могла вымолвить ни слова. Ее дыхание стало частым и громким.

— Мариса... где... где ты его нашла? — наконец прошептала она, ее голос был едва слышен.

— В гостевом туалете! — процедила я сквозь стиснутые зубы. Слезы все-таки брызнули из глаз, горячие и злые. — От кого, мама?! От кого ты беременна? От Лесли? Или уже успела от Тревора? А?

— Я... — она покачнулась и оперлась рукой о нагретый солнцем кузов машины. — Я не знаю, милая... Честно...

— Что значит «не знаю»?! — взвилась я. — Тебе слово «презервативы» знакомо вообще?! Мама, кому из нас здесь восемнадцать, тебе или мне?! Как можно «не знать»?!

— Мариса, пожалуйста, все сложно... — залепетала она, избегая моего взгляда.

— Неужели? Сложно? По-моему, все до одури просто! — ядовито выплюнула я, чувствуя, как кусочки головоломки встают на свои места. — Ты уже спала с Тревором, когда мы еще жили с Лесли! Вот почему все произошло так быстро! Вот почему мистер «Надежный» Нильсон так внезапно появился в нашей жизни, едва мы выставили за дверь Лесли! Скажи, что я не права! Ну же!

Лили вскинула на меня быстрый, затравленный взгляд и тут же уставилась в землю. Молчание было красноречивее любых слов. Дураку ясно, что я попала в точку.

— Боже, мама... Как ты могла? Это... это так мерзко!

— Ты не понимаешь! — вдруг вскинулась она, в голосе зазвучали оправдательные нотки. — Ты просто не знаешь, каково это – любить... любить сразу двоих! Это рвет тебя на части!

— Даже слушать не хочу эту чушь, — отрезала я, чувствуя внутри только ледяную пустоту и отвращение. — Поехали. Хватит представлений.

Я развернулась, прошла к машине и демонстративно хлопнула дверью пассажирского сиденья. Через пару минут, которые показались вечностью, за руль села мама. Она не смотрела в мою сторону. Завела двигатель. Ни слова извинения, ни попытки объясниться.

Что ж, может, оно и к лучшему. Не хочу больше погружаться в ее любвеобильную душу и ее бесконечные проблемы. Хватит с меня.

Машина плавно выехала с подъездной дорожки на главную трассу. Мы двинулись на север, в сторону Нью-Йорка, а потом дальше, в Коннектикут. Навстречу «новой, прекрасной жизни» с еще одним отчимом и тремя его сыновьями. И с маленькой бомбой замедленного действия, тикающей внутри моей матери.

***

Наш путь растянулся, казалось, на целую вечность. Час за часом шоссе вилось серой лентой сквозь живописный пейзаж. Но чуть ли не каждая миля давалась с трудом. И не из-за дороги. Проблема была в маме. Вернее, в ее «новом» положении. Из-за него приходилось то и дело съезжать на обочину, прерывая и без того напряженное молчание в машине.

«Ну сколько можно?», — мелькнуло у меня в голове, когда она снова судорожно схватилась за живот. В который раз этот унизительный ритуал на обочине!

Я смотрела в боковое зеркало, как мама, сгорбившись, вываливается из машины. Одна рука вцепилась в дверцу, другая – в живот. Ветер трепал ее волосы, обычно аккуратно уложенные, а сейчас сбившиеся в неопрятные пряди. В этот момент мне стало ее жаль. Правда. Сердце сжималось от какой-то неправильности происходящего. «Ей же плохо... совсем плохо», — шепнул внутренний голос.

Но жалость тут же тонула в волне негодования.

«Сама виновата! Абсолютно сама! Чего она ждала?» — зло думала я. Меня бесила не сама беременность. Меня выводила из себя мамина ну просто космическая беспечность! Как, ну как можно быть такой безответственной?

Когда мы добрались до Блэксберга, серое небо окончательно слилось с сумерками. У меня не осталось ни сил, ни малейшего желания ехать дальше. Даже несмотря на то, что всю дорогу мы почти не разговаривали – воздух в машине был настолько густым от напряжения, что слова просто застревали в горле – я видела: Лили вымотана до предела. Больше меня. Намного больше.

Мотель, в который мы заехали, оказался типичным придорожным пристанищем: тусклая неоновая вывеска над входом, въевшийся запах дешевого освежителя одеколона, ресепшен с облезлой лакированной стойкой и скучающим видом пожилой женщины за ней. Ночлежка, конечно, дерьмовая, но я уже физически ощущала, как мои мышцы ноют, и мечтала только об одном – рухнуть в кровать. Любую. Лишь бы горизонтально и в тишине.

— Я возьму вещи, а ты... — Лили сделала паузу, — попроси у администратора номер на двоих. С раздельными кроватями, пожалуйста, — сухо произнесла она, даже не взглянув на меня, сосредоточенно глядя куда-то в сторону багажника. Голос был ровным, но каким-то бесцветным, выжатым.

Я демонстративно скрестила руки на груди, почувствовав новый прилив упрямства. Хватит.

— Я хочу отдельный номер.

Лили медленно повернулась. В ее глазах, уставших и чуть покрасневших, застыл немой вопрос, смешанный с удивлением.

— Что?.. — выдохнула она так тихо, что я едва расслышала.

«Она не верит своим ушам? Или делает вид?» — подумала я язвительно.

— Ты прекрасно слышала, — я постаралась придать голосу максимальную твердость, хотя внутри что-то неприятно сжалось. — Отдельный. Номер. — четко повторила, делая акцент на каждом слове. — Мне совершенно не в кайф всю ночь слушать твои рвотные позывы. Хочу выспаться.

— Об этом не может быть и речи! — её голос обрел силу, зазвенел от возмущения.

— Это еще почему? — я вскинула подбородок. — Мне восемнадцать. У меня есть своя банковская карточка и, представь себе, свое собственное мнение.

— Свое мнение? Ах, как интересно! — В голосе проскользнула горькая, ядовитая усмешка. Она окинула меня взглядом с ног до головы, и в этом взгляде было столько усталости и разочарования, что мне на миг стало не по себе. — Ну что ж, считать себя взрослой? Думаешь, ты все знаешь лучше всех? Думаешь, ты бы на моем месте поступила иначе?

— Уж точно я бы не оказалась на твоем месте, мама! — слова вылетели сами, резкие и беспощадные. Я видела, как они ударили ее, но не отступила.

Она глубоко, шумно вдохнула воздух. Медленно подошла ближе, почти вплотную. Я почувствовала ее теплое, прерывистое дыхание на своей щеке.

— Нихрена ты не знаешь, Мариса, — в голосе не было злости, только бездонная усталость. Потом она резко сунула руку в карман джинс, вытащила ключи от машины и бросила их мне. Они звякнули о мою ладонь. — Заберешь вещи сама.

Я сглотнула вязкий комок в горле. Грудь сдавило от смеси эмоций, но я не позволила себе показать слабость. Резко развернувшись, я почти бегом направилась к багажнику.

Внутри мотеля нас встретила та самая светловолосая пожилая женщина. На ее лице застыла дежурная, чуть усталая улыбка.

— Один номер на двоих, девочки? — спросила она, стараясь звучать приветливо.

— Нет, пожалуйста, два одноместных, — тихо, но твердо ответила Лили, не глядя на меня.

— И желательно в разных концах штата, — не удержавшись, пробормотала я себе под нос, но достаточно громко, чтобы мама услышала.

Она метнула в меня такой убийственный взгляд, что улыбка на лице хозяйки мотеля мгновенно растаяла, сменившись растерянностью.

Женщина торопливо заполнила какие-то бумаги в потертом журнале, потом с видимым облегчением, протянула нам два ключа с пластиковыми карточными брелоками.

— Э-э, вы знаете, остались только соседние комнаты... 112-я и 114-я, — пробормотала она извиняющимся тоном. — Надеюсь, это не проблема?

— Все отлично! — неожиданно бодро ответила Лили. — Спасибо вам большое!

Мы почти синхронно развернулись и пошли по тускло освещенному коридору с выцветшим ковровым покрытием. Я уже представляла, как запрусь в своем номере, включу горячую воду в душе на полную мощность и смою с себя всю эту дорожную пыль. Тишина. Мне нужна была тишина.

У самой двери 114-го номера мамин голос заставил меня замереть.

— Называешь себя взрослой, а ведешь хуже капризного ребенка, — сказала она с явной насмешкой, вставляя свой ключ в замок 112-го.

Я стиснула зубы так, что заныли челюсти.

— Конечно, мам, — я повернулась к ней, — ведь это я сплю с мужчинами без абсолютной конрацепции.

Она повернулась ко мне, и в ее глазах на секунду метнулась смесь ярости и отчаяния, что заставило меня инстинктивно отступить на шаг.

— Моя личная жизнь – это не твое дело, Мариса, — голос ее дрогнул, но она быстро взяла себя в руки. — А вот тебе не мешало бы научиться держать свои эмоции под контролем.

Я скривила губы в фальшивой, ледяной улыбке.

— Доброй ночи, мама.

Не дожидаясь ответа, я резко толкнула свою дверь, вошла в номер и захлопнула ее за собой, тут же прижавшись к прохладному дереву спиной. Замок щелкнул оглушительно громко. В голове пульсировала злость, но внутри все горело от чего-то совсем другого. От обиды? Разочарования? Или просто от чудовищной усталости? Я уже сама не понимала.

— Достала... Вечно она учит, как жить... — прошептала я в пустоту комнаты и, шатаясь, добрела до кровати, рухнув на покрывало прямо в одежде.

Закрыла глаза.

«Только бы уснуть. Только бы ничего не чувствовать».

***

Я проснулась от завывания ветра, который настойчиво стучал по окнам, будто пытаясь прорваться внутрь. Дождь барабанил по крыше мотеля, создавая раздражающий, ритмичный шум. Комната казалась холодной и неуютной.

Я съежилась, натягивая одеяло до самого подбородка, но это не помогло избавиться от неприятного ощущения. Как будто день мог стать еще хуже. Поскорее бы приехать в чертов Дариен, добраться до своей новой комнаты (какой бы она ни была), запереть дверь и остаться наедине с собой. Чтобы никто не задавал вопросов, не смотрел с жалостью или любопытством. Я вздохнула и крепче сжала пальцы на краю одеяла.

В такие моменты, когда серость снаружи сливалась с серостью внутри, мне отчаянно не хватало отцовского шалаша. Того самого, из старых простыней и стульев, который он строил для меня в детстве, когда мир казался слишком большим и страшным. И его крепких, надежных объятий, в которых всегда было так спокойно... Запах его одеколона, смешанный с запахом кофе, его тихий смех... Воспоминание кольнуло остро, болезненно.

Четырьмя годами ранее...

Кухня была залита теплым светом, пахло жареной курицей и чем-то еще, неуловимо уютным. Лили стояла у плиты, помешивая что-то в сковороде.

— Мам, мы сегодня будем ужинать?

Усталый, немного капризный детский голос выдернул Лили из собственных раздумий. Она вздрогнула и обернулась к дочери, стараясь натянуть на лицо подобие улыбки.

— Да, детка, конечно. Курица почти готова. Потерпи еще немного.

Мариса, тогда еще нескладный подросток с копной непослушных волос и пронзительными голубыми глазами, обвела взглядом кухню, плавно переходящую в гостиную. Ее взгляд задержался на пустом кресле у окна.

— А где папа? Почему его так долго нет? — В голосе прозвучала тревожная нотка. — Он... он вообще ночевал дома?

Лили поморщилась, потерев виски большим и указательным пальцами.

— Мариса, милая... папа не придет сегодня.

— Почему? — Вопрос прозвучал тихо, но настойчиво. Глаза Марисы расширились в ожидании.

Как объяснить своему ребенку, который обожал отца до дрожи, который видел в нем свой идеал, свою защиту, что сказка закончилась, что человек, который строил для нее шалаши и читал на ночь, больше не будет частью их повседневной жизни?

Лили предстояло собственноручно разрушить мир своей дочери. Разговор с девочкой, которая чувствовала отцовскую любовь каждой клеточкой, которой не нужны были слова, чтобы знать – она нужна ему, она его сокровище. Лили видела эту незримую, крепкую связь между ними, и от этого, ком в горле становился только больше, а слова застревали где-то на полпути.

— Мам? — Мариса шагнула ближе, ее голос стал напряженным. — Что случилось? Почему папы не будет? Он опять уехал в командировку?

— Детка, присядь, пожалуйста. Нам нужно поговорить.

Лили сама опустилась на стул у обеденного стола, чувствуя, как дрожат колени. Рука потянулась к графину с водой. Она налила себе полный стакан. В горле невыносимо першило, а мысли путались, не желая складываться в связные, щадящие предложения.

Она сделала два больших.

— Ты меня пугаешь, мам. Что произошло? Говори же!

— Милая, ты ведь у меня уже взрослая, умная девочка..., и я очень, очень сильно тебя люблю, ты знаешь это, — начала Лили, подбирая слова. — Понимаешь... иногда так случается в жизни... что люди... взрослые люди... они перестают... понимать друг друга. Перестают общаться, уважать... ценить то, что у них есть.

— Вы разводитесь? — Вопрос прозвучал резко, почти обвиняюще. Мариса смотрела прямо на мать.

Лили не могла смотреть дочери в глаза. Она уперлась взглядом в узор на деревянной столешнице. Молчание затянулось, становясь оглушительным.

— Ясно. — Голос Марисы стал ледяным. Она резко отодвинула стул. — Тогда вам с папой нужно договориться, когда я буду видеться с тобой.

— Милая, ты не сможешь жить с отцом, — испуганно выдохнула Лили.

— Почему?! Ты мне запрещаешь?! Ты и это у меня отнимешь?!

— Нет, я просто... пойми...

— Хочешь сказать, что из-за тебя я теперь навсегда лишусь отца?! Что буду видеть его по расписанию, раз в неделю, и этому радоваться?! — Тон Марисы сорвался на крик, лицо исказилось от боли и обиды.

— Мариса, пожалуйста, выслушай меня! Не кричи!

— Я хочу видеть отца! Каждый день! Слышишь?! Я хочу жить с ним! А тебя... — Девочка осеклась, задыхаясь от подступивших рыданий.

— Ну же, договаривай! — сорвалась Лили, чувствуя, как собственная боль и отчаяние прорываются наружу. — Меня ты видеть не хочешь, да?! Так скажи это! Мари, я такой же твой родитель, как и Кристиан! Я твоя мать!

— Вот именно! Он мой отец, а ты хочешь отобрать его у меня! За что, мама!? За что ты так с нами поступаешь?! Чем он тебе не угодил?! Что он такого сделал?!

— Это взрослые дела, Мариса, и тебе совершенно не нужно знать всех подробностей! — жестко отрезала Лили, пытаясь вернуть контроль над ситуацией. — Ты должна просто принять это: мы с твоим отцом разводимся. И на этом точка!

— А что я еще должна?! Почему ты решаешь за меня?! Почему ты считаешь, что я не имею права знать правду?! Я не маленькая! — Глаза Марисы набухли от слез, но в них горел гнев.

Девочка уже не могла себя контролировать. Она с силой ударила ладонями по столу, отчего подпрыгнули тарелки. Крик перешел в отчаянные рыдания. Ей было не просто больно, ей было непонятно – как самые родные люди могли так ее предать? Почему они решают все за нее, разрушая ее мир?

— Почему он сам не пришел поговорить со мной?! Почему он прячется?! Неужели я даже объяснений не заслужила?! — кричала Мариса сквозь слезы.

— Детка... прошу тебя... успокойся... Папа...

— Почему, мама?! Почему он так поступил?! ПОЧЕМУ?!

— Он наркоман! — Слово вылетело прежде, чем Лили успела подумать. Оно повисло в воздухе, страшное, уродливое. Она тут же в ужасе закрыла рот рукой, но было поздно.

В кухне воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь прерывистыми всхлипываниями Марисы и тяжелым, сбивчивым дыханием обеих.

Из глаз Лили тоже ручьем потекли слезы. Она не хотела этого. Она хотела все объяснить спокойно, подготовить дочь, смягчить удар. Но все вышло из-под контроля. Теперь Мариса, ее маленькая девочка, узнала самую страшную правду в самой уродливой форме. И теперь она, скорее всего, возненавидит их обоих. Отца – за его слабость и предательство. Мать – за то, что разрушила последнюю иллюзию и выплеснула эту грязь ей в лицо.

***

Я резко села на постели, смахивая со щеки непрошеную слезу. Воспоминание обожгло слишком сильно. «Нет, мне уже не десять лет, и шалаш из простыней точно не поможет».

Мама постучала в мою дверь со словами, что нам пора ехать.

Пришлось заставить себя встать. Холодный кафель ванной немного привел в чувство. Умывание, чистка зубов – механические действия, помогающие отвлечься. Черт бы побрал эту дорогу!

Желудок свело от голода, он протестующе заурчал, но я упорно игнорировала этот звук.

Снова хочешь заболеть? Довести себя до больницы?

Этот противный внутренний голос въелся в подкорку и звенел набатом каждый раз, когда я пропускала прием пищи или просто теряла аппетит на фоне стресса.

Тяжело вздохнув, я поняла, что спорить бесполезно. Придется поесть. Перед тем как снова погрузиться в многочасовую пытку дорогой, я зашла в придорожное кафе с безликим названием «Уют». Мама осталась ждать в машине.

Я заказала две порции тонких блинчиков с медом – себе и ей – и большой стакан горячего черного чая с жасмином. Получив заказ, я поспешила обратно в машину.

— Фух, поехали скорее. Не выдержу здесь еще и десяти минут! — выдохнула я, плюхаясь на сиденье и ставя стакан в подстаканник.

— Мы снова разговариваем? — В голосе Лили проскользнула робкая улыбка. Она повернулась ко мне.

— Я взяла тебе блинчики. И чай один на двоих, такой огромный стакан ни одна из нас все равно не осилит.

— Ты проигнорировала мой вопрос, Мариса.

— А ты недавно проигнорировала существование контрацептив, — бросила я, не глядя на нее.

Лили резко заглушила мотор. Несколько секунд в машине висела тишина. Потом мама с глухим стуком уперлась лбом в руль.

Я демонстративно отвернулась к окну, рассматривая серый пейзаж за стеклом. Капли начинающегося дождя забарабанили по крыше.

— Мариса, давай поговорим, — тихо сказала мама, не поднимая головы.

— Какой в этом смысл? — устало отозвалась я. — Твой... косяк... уже никуда не денется.

— Этот «косяк», как ты изволила выразиться, рушит наши с тобой отношения! — Лили выпрямилась.

— Наши отношения рушат твои необдуманные действия!

— Ох, ничего себе! Какие мы правильные! Посмотрим, как ты сама себя будешь вести, когда по уши втрескаешься в какого-нибудь школьного красавчика и забудешь обо всем на свете! — Лили даже погрозила мне указательным пальцем.

— Я не планирую тратить свое время на глупости. Мне и без этого проблем хватает, — буркнула я, разворачивая свой блинчик. Есть совсем не хотелось, но я заставила себя откусить.

— И в кого ты такая серьезная и колючая? — Лили покачала головой, строя удивленно-обиженную гримасу.

— Поехали уже отсюда, пожалуйста, — простонала я, чувствуя, как снова подступает тошнота – то ли от голода, то ли от разговора.

— Машина не сдвинется с места, пока мы не помиримся, — упрямо заявила мама и принялась за свой блинчик.

— Мадонна, ну что за детский сад? Тебе сколько лет?

Лили молча ела, глядя перед собой. Я поняла, что она не отступит.

— Ладно! Мир! — сдалась я, поморщив нос. — Просто поехали.

— Милая, — Лили отложила еду и осторожно взяла меня за руки. Ее ладони были холодными. — Послушай меня: я обещаю, я решу это сама. Я справлюсь. Только, пожалуйста, будь всегда такой.

— Какой? — Я недоуменно посмотрела на нее.

— Самой собой. Моей веселой, иногда язвительной, но доброй и честной дочкой. Если ты просто будешь рядом, если перестанешь постоянно упрекать меня за мои ошибки, я буду тебе безмерно благодарна. Мне сейчас это очень нужно. Твоя поддержка.

— Хах, постараюсь, — я криво усмехнулась. — Но... кто же тогда будет тебя учить жизни и напоминать о последствиях?

Неожиданно мы обе тихонько засмеялись. Смех прозвучал искренне, и на мгновение стало теплее.

— Ладно, поехали, — сказала мама, вытирая уголки глаз. — Дорога впереди еще долгая. Тревор нас уже заждался.

***

Мы добрались до Дариена уже ближе к вечеру. Тревор выслал нам четкие координаты, так что найти его дом в лабиринте респектабельных пригородных улиц оказалось на удивление легко. Огромный, современный дом из стекла и темного дерева внушительно возвышался на ухоженном участке. Мистер Нильсон уже ждал нас во дворе, широко улыбаясь. Высокий, подтянутый, с сединой на висках и добрыми глазами – он выглядел счастливым.

— Девчонки мои! Наконец-то! Как доехали? Дорога не слишком утомила?

— Все хорошо, мистер Нильсон. Спасибо вам еще раз огромное, что одолжили свой минивэн, без него мы бы не справились, — вежливо отозвалась я, стараясь выглядеть спокойной.

— Без проблем, Мари! Все, что мое – ваше! Не стесняйтесь! Ну, проходите же в дом, а я пока распоряжусь насчет вещей.

Тревор приветливо махнул рукой в сторону двух высоких крепких мужчин в униформе, очевидно, прислуги, и они моментально направились к машине, чтобы разгрузить немногочисленные чемоданы и коробки.

— Лили, ты в порядке? — Тревор обеспокоенно взглянул на маму, которая действительно выглядела очень бледной и измученной. — Что-то случилось?

Мама бросила на меня быстрый, тревожный взгляд. Я помнила свое обещание – ни слова мистеру Нильсону о ее «секрете». Все же, это была ее проблема, и она настояла на том, чтобы решить ее самостоятельно. Моя задача – просто быть рядом, как бы трудно это ни было. Поэтому я едва заметно кивнула ей в ответ и постаралась ободряюще улыбнуться.

Лили заметно расслабилась.

— Все в порядке. Просто очень устала с дороги, — легко ответила мама.

Я лишь пожала плечами, делая вид, что полностью согласна.

Мы вошли внутрь красивого дома. Огромный холл ошеломил своим пространством и светом. Весь первый этаж, насколько хватало глаз, был выложен полированным белым мрамором, который холодил даже сквозь подошвы кроссовок. Слева располагалась просторная гостиная с панорамными окнами и стильной мебелью в светлых тонах, а за ней виднелся вход в не менее огромную, сияющую сталью и стеклом кухню. Прямо из центра холла на второй этаж вела широкая двусторонняя лестница из темного дерева с изящными коваными перилами. Все вокруг кричало о достатке и безупречном вкусе.

Инстинктивно подняв глаза наверх, на небольшой балкончик, где сходились обе ветви лестницы на втором этаже, я заметила трех юношей. Двое из них – постарше – пристально, без тени улыбки, смотрели прямо на нас с мамой. Третий, помладше, с любопытством выглядывал из-за их спин.

— Мальчишки, а ну-ка спускайтесь! Знакомиться! — громко крикнул Тревор.

Через минуту перед нами стояли три фигуры. Два почти взрослых парня, высоких и атлетичных, и один мальчик лет двенадцати-тринадцати, выглядевший их уменьшенной копией.

— Мариса, Лили, знакомьтесь, это мои сыновья, — с гордостью произнес мистер Нильсон. — Деймос, — он указал на самого высокого, парня с пронзительными зелеными глазами. — Фобос, — кивок в сторону второго, чуть ниже ростом, с более темными волосами и голубыми глазами. — И Робби, — он по-отечески взъерошил волосы младшему.

— Привет, я Мариса! — Я постаралась изобразить дружелюбную улыбку, хотя внутри все сжалось от их оценивающих взглядов, и протянула руку для знакомства.

Сначала они все трое просто молча смотрели на мою протянутую руку. Первым опомнился Робби – самый младший и, видимо, самый дружелюбный. Он с энтузиазмом схватил мою руку и энергично потряс ее, широко улыбаясь. Затем мою ладонь пожал Фобос – его рукопожатие было крепким, но коротким, а взгляд оставался настороженным. Последним подошел Деймос. И вот на нем-то мой взгляд и задержался.

Высокий, широкоплечий, с идеальной осанкой. Темно-каштановые волосы небрежно падали на лоб, резко контрастируя со светлой кожей. Выразительные скулы, прямой нос и узкие, чуть бледные губы, плотно сжатые. Но главное – глаза. Ярко-зеленые, умные, но холодные, как лед. Он не просто посмотрел на меня – он бегло, но внимательно просканировал меня с ног до головы, отчего по спине пробежал неприятный холодок. Его рукопожатие было сильным, уверенным, и он задержал мою руку в своей на долю секунды дольше, чем братья, не отводя взгляда. От этого прямого, изучающего взгляда стало не по себе, захотелось отдернуть руку и отступить на шаг. Наконец, он отпустил мою ладонь и коротко кивнул:

— Деймос. Добро пожаловать.

Голос у него был низкий, ровный, без каких-либо эмоций.

— Итак! — Тревор хлопнул в ладоши, разрушая неловкую паузу. — Фобос покажет Марисе ее комнату, а Деймос и Робби помогут мне накрыть на стол! Ужин почти готов!

Пока я медленно поднималась по широкой лестнице вслед за молчаливым Фобосом, я еще несколько раз почувствовала на себе взгляд Деймоса. Тяжелый, изучающий, пронизывающий. Холодный. Он вызывал странную смесь – страх и необъяснимый, тревожный интерес.

Да уж, чувствую, жизнь в этом доме забьет ключом... И далеко не всегда приятным.