Клан

— Зверобой, — сказала Маргарет, ставя передо мной кружку с узором полевых цветов. — Говорят, он нервы успокаивает. Особенно если пить его с правильными людьми.

Я взяла кружку обеими руками. Керамика была чуть шероховатой, тёплой от только что закипевшей воды. Запах — терпкий, чуть горьковатый, с намёком на что-то знакомое, почти забытое. На кухне было уютно, как в старом добром воспоминании. Мягкий свет лампы растекался по углам, отражаясь от медных ручек шкафчиков, от стеклянных банок с травами на полках и от старой рамы с фотографией на подоконнике — там Маргарет и мужчина в полосатой рубашке, оба улыбаются, как будто только что рассказали друг другу что-то смешное. Лица светлые, искренние. Она стояла к нему вплотную, держа его за руку. И от их позы веяло такой нежностью, что я не смогла удержаться.

— Это он, да? — спросила я тихо. — Тот самый...

Маргарет, не глядя, кивнула. Потом повернулась к плите, будто вдруг решила, что чай надо прогреть, хотя он был ещё горячим.

— Да, — ответила она после короткой паузы. — Мой муж. Единственный. И самый правильный выбор в моей жизни.

Я услышала в её голосе не боль — нет, она давно с ней свыклась — а скорее печальное тепло, как от старой мелодии, которую не слушала сто лет, но помнишь наизусть.

— Я тогда ещё не умела... . — Она замерла, крепко сжав полотенце в руках. — Если бы только знала, что он упадёт на мосту, поскользнётся, да ничего серьёзного... а потом заболеет... . Всё так просто и нелепо. И безвозвратно.

Мне стало вдруг как-то тесно в груди. От её слов, от этой фотографии.

— Вы бы спасли его, — сказала я уверенно. — Если бы могли.

— Конечно, — усмехнулась она и, наконец, снова посмотрела на меня. — Разве нет в этом всякого смысла — в этой моей «ведьминской» чепухе? Знать, чтобы защитить. А не чтобы пугать.

Я опустила взгляд в кружку, где чай ещё не остыл.

И внутри меня вдруг что-то защемило — потому что теперь все совпадения слились в единую мысль и предложение:

— Я ведь давно это чувствовала, — сказала я, катая пальцем крошку на столе. — Что вы... не такая простая, как пытаетесь казаться.

Она вскинула бровь — не насмешливо, но как бы давая понять: «Серьёзно? Ну давай».

— Сначала — просто ощущение. А потом начались мелочи. Те самые, что на первый взгляд — случайности.

Я тихо рассмеялась, но потом, посмотрев на неё внимательнее, мягко сказала:

—Помните, в тот вечер, когда в городе отключили электричество? Я собиралась выйти, но вы остановили меня у порога. Сказали: "Подожди минут пятнадцать, лучше зажжём свечи и посидим здесь." А потом, когда прошла та самая четверть часа, вы открыли окно и сказали: "Ну вот, теперь можно." Я тогда подумала — просто интуиция. А потом узнала, что на углу, как раз в это время, кто-то в темноте упал в яму — люк, который забыли закрыть.

Я прищурилась, глядя на неё, и голос у меня стал тише, но твёрже:

— Вы ведь знали, да? Не угадали.

Маргарет ничего не ответила, просто тихо покрутила чашку в ладонях.

— Тогда, у библиотеки. Вы вдруг сказали: «Обходи сегодня левую сторону лестницы, правая что-то сегодня хрупкая». А через минуту оттуда отломился камень. Если бы я шла справа, я бы точно подвернула ногу. Или хуже. Вы даже не посмотрели на лестницу, просто... сказали это между делом.

Она чуть приподняла плечо. Мол, ну, может быть.

— А когда вы сказали на счет книги? Та, что потом... сама начала писать. Вы знали, что мне нужна именно она. Или тот момент, когда вы позвали меня в дом, сказав, что «на улице небезопасно» — и в тот вечер как раз у магазина случилась потасовка. Или...

Я замолчала, вспомнив, как тогда в фонтане застрял кулон. Как я не смогла его достать, а потом появился Рафаил. И этот взгляд Маргарет, спокойный, как будто она заранее всё просчитала.

— Видели, что он придёт, — выдохнула я. — Вы всё это подстроили. Чтобы мы встретились. Почему?

Она не сразу ответила. Осторожно поставила чайник обратно на плиту, как будто вес и звук этого жеста имели значение. Потом подошла к окну, приоткрыла занавеску и посмотрела на улицу, как будто там могла быть подсказка, достойная её слов.

— Я лишь помогла миру чуть-чуть... ускориться, — тихо сказала она. — Иногда, когда видишь, как всё может пойти не так... хочется сделать хоть что-то, чтобы пошло по-другому. Чтобы кто-то оказался рядом, вовремя. И не обязательно понять это сразу.

Я молчала. Это был не просто намёк. Это было признание — завуалированное, тёплое, но отчётливое. Она знала. Она всегда знала больше, чем говорила.

— Значит, вы умеете устраивать встречи?

— Я умею надеяться, — ответила она с полуулыбкой. — И иногда — немного угадывать.

Иногда я смотрела на Маргарет и пыталась представить, сколько всего она уже прожила. Сколько утрат пронесла через себя и сколько при этом сумела сохранить — тепла, терпения, ума. В ней было что-то от старинных городов — надёжное, выстраданное, вечное.

Я думала о её муже. О том, как она не смогла его спасти. Не потому, что не захотела — а потому, что тогда ещё не умела заглядывать вперёд. Если бы могла, если бы видела хоть что-то — разве допустила бы, чтобы он ушёл так глупо и просто, поскользнувшись на мосту, схватив воспаление лёгких?

Странное чувство жгло изнутри. Это не была жалость. Это было уважение — к боли, которую она не выставляла напоказ. К её силе прожить с этим. Я опустила взгляд на кружку. Чай из зверобоя — терпкий, чуть горчащий, с запахом луга. Он будто впитывал в себя всё лишнее, всё тревожное, делая пространство вокруг немного тише.

Интересно, как часто она его пьёт?

Я подняла глаза и спросила:

— Вы часто его пьёте? — спросила я.

Маргарет повернулась ко мне, прищурившись, будто не сразу поняла, о чём я. А потом хмыкнула:

— Не чаще, чем положено женщине за шестьдесят без кота, — отпила из своей кружки и чуть покачала головой. — Хотя, может, кот и спас бы кого-нибудь. Ну, или хотя бы меня — от глупостей.

Я улыбнулась, но не отпустила мысль. В ней что-то не сходилось. В возрасте, во взгляде, в словах. Я наклонилась вперёд, ловя её глаза:

— Я знаю, что вам далеко не шестьдесят. Рафаил дал это понять.

Она не вздрогнула. Только поставила чашку на блюдце — медленно, с каким-то особенным изяществом. Уголки её губ дрогнули:

— Болтливый он стал, — пробормотала она с лёгкой насмешкой. — Хотя, в целом... не соврал. Возраст, дорогая, — вещь переменчивая. В какой-то момент ты перестаёшь считать годы и начинаешь считать встречи.

— Не такой уж он и болтливый, если честно, — сказала я, опуская ладони на колени. Ткань пледа чуть зашуршала под пальцами, и я на миг задержала взгляд на его узоре — какие-то виноградные лозы, сплетённые в завитки, как в старинных книгах. — Из него иногда и слова тисками не вытащишь. Особенно когда у него настроение из разряда «я — тень, я — ветер, я — великая одинокая трагедия эпохи».

Маргарет хмыкнула — коротко, но с тем особенным оттенком, каким смеются только те, кто видел человека насквозь, но всё равно его любит.

— Это верно, — кивнула она, чуть поправляя подушку под спиной. Её движения были неспешны, почти ленивы, но за этой неторопливостью скрывалась невероятная точность — всё под контролем, всё на своих местах. — Он у нас любитель великого молчания. Особенно когда решит, что так выглядит загадочнее.

— Или когда просто не знает, что сказать, — усмехнулась я.

— О, и такое тоже бывает. — Она потянулась к плетённой корзине с вязанием, вынула оттуда недовязанный шарф и стала медленно наматывать нить на клубок. — Но вот появляться неожиданно — это его коронный номер. Будто из воздуха. Как гроза в июле: ни с того, ни с сего небо хмурится, и он стоит в дверях.

Я представила, как Рафаил вдруг возникает в сумерках, прямо посреди улицы или в пустой комнате, и ухмыльнулась.

— Только гроза хоть предупреждает — гремит где-то вдали. А он — как вспышка. Шок и буря одновременно.

— И ветер с ног сбивает, — добавила Маргарет, чуть прищурившись. — Но не всегда к худшему, правда?

Я чуть наклонилась вперёд, уловив в её голосе что-то мягкое, почти печальное. Её пальцы продолжали двигаться — легко, ритмично, как будто это была медитация.

— Думаете, он появляется... не просто так?

— А ты сама как думаешь? — Маргарет посмотрела на меня поверх очков, в её глазах отражался свет настольной лампы — тёплый, золотой, почти медовый. — Мир — не такая уж хаотичная штука. Иногда, чтобы два человека пересеклись, нужно всего лишь... капельку намерения.

— Но всё равно... — начала я, стараясь прогнать нахлынувшую грусть. — Классно же вот так вот — взять и переместиться. Он же может это делать, да? Наверное, в любую точку Земли?

Я откинулась на спинку, запрокинула голову, разглядывая потолочные балки. На одну из них кто-то давно прикрепил сушёный букет лаванды — теперь он был выцветшим, словно затерянным во времени. — Представляете? Бесплатные путешествия. «Сегодня я в Киото, а завтра — в Рейкьявике. И всё без пересадок».

Маргарет рассмеялась, весело, даже чуть моложе, чем минуту назад. Смех у неё был с хрипотцой, тёплый, как шерстяной плед на плечах.

— Ох, милая, — покачала она головой, — будь всё так просто. Нет, так не работает. Он не телепортируется по карте, как герой дешёвого романа. Он может быть только там, где уже был.

Я приподнялась, заинтересованно посмотрела на неё.

— То есть... если он решит, например, оказаться в доме на юге Италии, в котором никогда не был...

— ...он туда не попадёт, — закончила Маргарет, задумчиво крутя в пальцах деревянную спицу от вязания. — Он появится лишь в том месте, где уже шагал. Где его присутствие оставило след — даже если крошечный, почти невидимый. Только туда путь открыт.

Я чуть подалась вперёд, опираясь локтями о колени. Прядь волос соскользнула на щёку, и я небрежно убрала её за ухо.

— То есть... если он захочет, скажем, оказаться в каком-нибудь домике на берегу Амальфитанского побережья, в котором никогда не был...

— ...он туда не попадёт, — мягко закончила Маргарет, наклонив голову и чуть покачивая ногой в вязаном носке. — Только туда, где уже шагал. Где оставил след. Пусть даже случайный — он уже существует. Только туда путь открыт.

Я немного приподнялась в кресле, и скрип старого дерева отозвался в тишине. Это было не просто ограничение — это была философия, целая система координат. Не свобода, а точность. Не случайность, а след.

— Получается, каждое его появление — это не «куда хочу», а «куда уже был»?

— Да. И именно поэтому он так тщательно выбирает, где побывать. Потому что каждое место может однажды стать точкой возвращения.

Она вздохнула. Глубоко, чуть дрогнув плечами, словно эти слова вытянули из неё что-то большее, чем просто усталость.

Я замерла, прижав ладонь к подбородку. Моя рука вдруг показалась слишком юной по сравнению с её ладонями — чуть морщинистыми, но сильными, аккуратными, как у человека, который всё делает с душой. Словно даже чай она заваривает не просто так, а со смыслом.

— Он сам это знает, правда?

— Конечно, — ответила она почти шёпотом. — И всё равно идёт. Потому что знает — не всегда будет время, чтобы вернуться.

Я опустила глаза и провела пальцами по складке своей одежды — по мягкой ткани светлого кардигана, словно пыталась выпрямить её, но на самом деле просто искала, за что зацепиться в этот момент. Что-то, что было бы проще, чем то, что я сейчас чувствовала.

— А почему вы... — я замялась, подбирая слова, и на мгновение отвела взгляд в сторону окна, за которым лениво скользило солнце. — Почему вы вдруг решили поговорить со мной вот так? По-настоящему. По-честному. Но при этом — не говорите, что мне делать дальше.

Маргарет чуть вздрогнула, как будто я тронула тонкую струну в её памяти. Она подняла глаза — глубокие, с маленькими искорками света в глубине, как у старого моря, которое всё видело и всё молчит.

— Потому что я не пророчица, Эйра, — произнесла она, сложив руки поверх вышитого фартука. Её пальцы были тонкие, немного шершавые, с кривыми кольцами на суставах, как у женщины, что слишком много лет носила свои тайны без слов. — Я не наставница и не путеводная звезда. Я не могу сказать тебе, куда идти. Только ты сама можешь это понять. Я могу лишь... подсветить путь, если захочешь посмотреть.

Она говорила спокойно, но в каждом слове была такая сила, будто кто-то на цыпочках прошёл по хрупкому стеклу между прошлым и будущим.

Я молчала, ловя взглядом, как луч солнца отражается в её старинной ложке на подносе, как в глазах Маргарет — затаённое знание. Она не играла словами. Просто держала их в ладонях, словно что-то драгоценное.

— Но мне казалось, вы знаете гораздо больше, — выдохнула я, чуть улыбаясь. — Как будто носите с собой карту, а мне не показываете.

Маргарет засмеялась коротко, но в голосе прозвучала хрипотца, будто в нём застряло старое воспоминание.

— Знание — это не карта, Эйра. Это груз. Чем дальше несёшь, тем тяжелее становится. И не каждому стоит его отдавать. Особенно тому, кто ещё не решил, в каком направлении идти. А ты как раз там — на распутье. И если я подскажу тебе направление, ты свернёшь с собственного пути. И будешь потом идти моей дорогой. А она тебе не подойдёт. Она, может, и вымощена, но камни на ней чужие.

Я вдохнула глубже, чувствуя, как что-то сжимается внутри — не страх, не тревога, а именно это узнавание. Тот самый момент, когда всё встаёт на место, как книга, найденная спустя годы.

— А вы когда-нибудь жалели, что не дали кому-то свой ответ? — спросила я тихо, почти не веря, что сказала это вслух.

Маргарет отвела взгляд в сторону, и её профиль вдруг стал таким отчётливо печальным — из линий, теней и молчания. Её плечи чуть опустились, будто на них легло нечто давно забытое, но до сих пор тяжёлое.

— Один раз, — прошептала она. — Один-единственный. Тогда я поспешила. Сказала, как надо. Думала, спасаю. А, может, надо было просто рядом посидеть. И дождаться, пока человек сам выберет. Вот и теперь... я просто сижу. Рядом.

Она посмотрела на меня снова — и в её взгляде было всё: и грусть, и тепло, и то странное чувство, когда кто-то вдруг становится ближе, чем родня.

Я кивнула. Не потому что поняла всё до конца, а потому что в этот момент этого было достаточно.

Маргарет, поправляя на плечах шаль, вдруг решила, что пойдёт навестить старую соседку через дорогу — ту самую, с вечно занавешенными окнами и крикливым попугаем на балконе.
— Слишком долго не показывалась. Может, опять завела кошек, — проворчала она себе под нос и исчезла за дверью, оставив за собой лёгкий запах трав и скрип затихающих шагов.

В доме сразу стало тихо. Не глухо, не пусто — а по-домашнему. Пространство будто вздохнуло и ждало, что я сделаю дальше. Я задержалась у лестницы, вслушиваясь в эту тишину, словно в неё вплеталось эхо недавнего разговора. А потом поднялась наверх.

В комнате всё было на своих местах. В своём порядке. Мой беспорядок, моя крепость. Я скинула кардиган и повесила его на спинку кресла, где он мягко осел, будто тоже решил отдохнуть. Отошла к окну, открыла створки — и вдохнула прохладу, свежую, с тонким запахом сырой земли и мокрой листвы.

Сад раскинулся передо мной — будто картина, которую кто-то тихо подправил, пока я не смотрела. И посреди этой осенней пастели журчал фонтан. Наш фонтан.
Я улыбнулась.

Сложно было поверить, что ещё совсем недавно он был мёртвой грудой камней. А теперь — вода струилась плавно, мягко, как будто пела. Журчание сливалось с шелестом листвы, и казалось, что весь сад дышит под это мерное звучание.
Мы с Рафаилом починили его. Вдвоём. Я даже не поняла, как в этом молчании родилась тишина, которая больше не пугала. Фонтан стал частью меня. Или я — частью сада.

Мелочь. Но важная. Впервые за долгое время я почувствовала: я не просто здесь. Я живу здесь. И мне хочется остаться.

Мысли хлынули волной. Почти за месяц я уже успела уютно устроиться в доме Маргарет — больше, чем рассчитывала. Не просто прижилась, а почти пустила корни. А теперь... теперь я точно знала: я не хочу уезжать. Не хочу искать новый временный дом. Я хочу остаться здесь. По-настоящему.

Но дом — это не только стены и сад. Это и ответственность. А чтобы чувствовать себя спокойно и уверенно — мне нужны деньги.
А деньги, как известно, с неба не падают. Значит, пора засучить рукава.

Я повернулась от окна, села за стол. В голове крутился список задач, которые я всё откладывала. Хватит. Достаточно было паузы.

Я открыла ноутбук — экран мигнул, ожил — и запустила программу. Там меня уже давно ждали заказы: полузавершённые, забытые, с напоминаниями, которые я игнорировала. Но не сегодня.

Я подвинула ноутбук поближе, щёлкнула по ярлыку. Программа открылась быстро, будто почувствовала мою решимость. На экране тут же вспыхнули окна — знакомые макеты, заметки на полях, недописанные сообщения.

Я выдохнула и кивнула себе.
Пора.

Первым делом — заказ от молодой писательницы из Ниццы. Она прислала черновик своей новой книги и просила подобрать шрифт, сделать обложку и оформить первую главу для презентации в издательстве. Я прокрутила документ — её стиль был живым, нервным, местами почти театральным. И мне это нравилось. Нравилось находить для чужих слов нужную визуальную форму. Делать так, чтобы текст говорил даже без слов.

Следом — свадебное приглашение для пары из Лиона. Хотят акварельный стиль, но чтобы не было "слишком приторно". И с намёком на старинные гравюры. Я улыбнулась — такие задачи я обожала. В голове тут же вспыхнула идея: мягкий серо-голубой фон, стилизованный рисунок часовни и чуть выцветшие буквы с золотым отблеском.

Третьим в списке был старый клиент, Луи, с которым я работала ещё в прошлом городе. Он снова запускал гастрономический фестиваль и просил адаптировать афиши под новый формат. Его письма были краткими, но в них всегда был смайлик в конце. Я кликнула на его сообщение и начала собирать цвета и текстуры для нового постера.

Я работала почти без пауз. Пальцы летали по клавиатуре, графический планшет под ладонью казался продолжением руки. Экран озаряли макеты, цветовые палитры, шрифты. Всё это — мой маленький мир, в котором я управляла порядком и смыслом.

Музыка из колонок играла негромко: что-то инструментальное, с лёгким джазовым привкусом. За окном всё ещё журчал фонтан, и это было лучше любого таймера — ритм, в котором дышал день.

С каждым готовым макетом внутри становилось легче. Будто я не просто делала работу, а отвоёвывала кусочек спокойствия, строила вокруг себя стены из смысла и красоты.

Я сохранила последний файл спустя несколько часов и откинулась на спинку кресла. Спина ныла, плечи в комке, глаза уже начали искать фокус где-то на границе потолка. Пора размяться, выдохнуть, встряхнуться — не как офисный планктон, а как человек, который ещё жив, а не только работает.

Я потянулась, раскинув руки над головой, и зевнула так, будто вытягивала из себя целую неделю. Затем снова наклонилась к ноутбуку, щёлкнула на музыкальный плейлист и, не раздумывая, выбрала " MGMT —Electric Feel" И пусть это было неожиданно бодро для начала вечера — мне сейчас именно это и было нужно.

Музыка полилась в наушники, с первой ноты заполнив всё моё внутреннее пространство. Пульсирующий ритм, голос, полный огня и дерзости, — и я уже не просто стояла в комнате, я плыла в ней, танцевала, будто никто не видел. А ведь действительно никто не видел.

Я закрутилась, легко — босыми ногами по полу, словно по сцене. Плечи — свободны, бёдра — в ритме, руки — будто отрастили собственную волю. Всё тело словно вспомнило, что оно создано не только для труда, но и для удовольствия.

Я танцевала, будто не было загадок, ритуалов, шрамов и голосов. Будто вся жизнь — это просто движение, просто звук, просто свет фонаря, что падает на пол.

Но взгляд снова скользнул на подушку. Совсем случайно. Не специально.

Книга. Та самая. Как будто она поджидала, выжидала момент. Краем обложки, затертым и потемневшим, выглядывала наружу, как память, которая притворялась, что ушла, но на самом деле сидела за шторой.

Я остановилась.

Улыбка ещё держалась на лице — по инерции, будто хотела сопротивляться — но уже стекала. Музыка играла дальше, а мне стало чуть-чуть не по себе. Словно кто-то позвал меня по имени в тишине.

Вот он, контраст: только что я была лёгкой, почти воздушной, а теперь — снова якорем вниз.

«Всё ещё здесь», — подумала я, глядя на книгу.

Она не напоминала об опасности. Нет. Она напоминала об ответственности. О том, что я вплелась в это. Что назад пути нет. Что веселье — это отсрочка. А хаос — он никуда не делся. Он просто ждал.

Музыка в наушниках продолжала играть, но я уже не слушала.

Время снова вернулось. А вместе с ним — всё, от чего я на время сбежала.

Я сняла наушники, положила их рядом на кровать. Звук отсёкся, и комната стала тише, чем я ожидала — даже слишком. Казалось, воздух затаил дыхание вместе со мной. Подойдя ближе, присела на край кровати, провела пальцами по подушке, будто не спеша тревожила границу сна и яви, и вытащила её наружу.

Книга была неожиданно тяжёлой, будто за это время напиталась весом всех своих слов. Я провела ладонью по обложке — шероховатая, потёртая по краям. Удивительно, но она казалась тёплой, как будто ждала, как будто жила своей собственной жизнью, спрятанной глубоко внутри.

Я устроилась поудобнее, положила её себе на колени. Сердце стучало чуть быстрее обычного — глупо, но я боялась. Не того, что она покажет, а того, что снова потянет за собой, как всегда. В бездну. В сны. В прошлое, которое не моё. Или наоборот — слишком моё.

Медленно перелистнула страницу. Бумага скрипнула, будто старый дом дышит в полумраке. И... ничего. Ни новых строк. Ни загадочных фраз, возникающих словно из воздуха. Ни шороха, ни вибрации. Пусто.

И почему-то это облегчение оказалось тяжелее страха.

Я ещё несколько секунд всматривалась в строки, вчитываясь в молчание, а потом опустила плечи. Легкая дрожь прошла по спине, но не от холода — от усталости. Как будто всё напряжение, что держалось в теле последние дни, решило отпустить в одну секунду.

— Спасибо, — выдохнула я, едва слышно, не отрывая взгляда от книги. — Всего один день. Я прошу всего лишь один день отдохнуть.

И она будто поняла. Смиренно легла у меня на коленях, как зверёк, что доверился.

Я закрыла её, осторожно прижала к груди и, не отпуская, поднялась. Всё внутри звенело — от тишины, от эмоций, от слишком живого мира, который ненадолго остановился.

Я спустилась на первый этаж, туда, где ждал мой сегодняшний рай — ванная с деревянной дверью и окнами, через которые пробивался мягкий свет. Там уже дожидалась меня коробочка с травами и солью, которую дала Маргарет. Мята, сухие лепестки роз, немного тимьяна и морской соли — всё это пахло безопасностью и теплом. Как старый дом, в котором ты — не в ловушке, а дома.

Я набрала в ванну воды, смотрела, как пузыри обволакивают поверхность воды, и медленно разделась, будто оставляла за спиной не одежду, а весь день, весь город, весь проклятый ритуал.

Тёплая вода обнимала моё тело с такой нежностью, будто я наконец вернулась туда, где меня ждали. Где я была в безопасности. Всё напряжение, что копилось неделями, начинало медленно таять — сначала в плечах, потом в шее, в руках, в животе. Словно вода не просто касалась кожи, а проникала вглубь, вытягивая из меня тяжесть, которую я даже не осознавала до этого момента.

Травы, что дала Маргарет, раскрывались в тепле. Лаванда давала лёгкое, еле уловимое спокойствие, как шёпот в сумерках. Мята обостряла дыхание, очищала разум. Тимьян и роза — они будто держали за руку, говорили: «Отдохни. Сейчас можно».

Я закрыла глаза. Задержала дыхание на вдохе, почувствовала, как ароматный воздух проникает в лёгкие, наполняет меня изнутри. Всё становилось мягче. Тише. Мягкое журчание воды, потрескивание старых труб в стенах, дыхание — моё собственное — медленное и глубокое. Я словно плыла в этом мгновении.

Казалось, я начала дремать. Голова чуть склонилась в сторону, пальцы лениво шевелились в воде.

Но вместо сна — снова тьма.

Вода в ванне больше не казалась тёплой — она будто пыталась сварить меня заживо. Кожа горела, как будто меня обварили изнутри. Я вжалась в эмалированные стены, как будто это хоть что-то изменит, но ванна стала похожа на мясницкий чан, полный настойки из плоти и трав. Запах был не приятный — он был тягучий, как дохлая мышь, сброшенная в жасминовый сироп. Приторно. Больнично. Противоестественно.

Я попыталась расслабиться, вдохнуть глубже — но с первым же вдохом мне показалось, что я глотаю разложение. Плеск воды — больше не утешение, а предвестник чего-то гадкого, лезущего из глубины. Вся ванна превратилась в слизкую утробу, как будто я лежала внутри гигантской твари, и она медленно начинала меня переваривать.

Закрыв глаза, я на миг позволила себе раствориться. И, как только отпустила контроль — оно пришло.

Вода рванула в нос и в уши, словно чьи-то пальцы схватили меня за лицо и начали топить. Резко, жестко, без права на протест. Я захлебнулась, выгнулась — но тело не слушалось. Внутри меня что-то выло.

Вспышка. И я уже не я.

Я стояла в кругу — но не в уютном сне. Нет. Пол был залит кровью — моя кровь, чужая кровь, она стекала по камням, сливаясь в грязную кашу под ногами. На предплечьях — глубокие, рваные порезы. Неаккуратные, не ритуальные. Как будто я пыталась выцарапать из себя что-то. Что-то лишнее. Что-то живое.

Апостолы. Вокруг меня стояли они. Но это были не святые мужи. Нет. Их лица были искажены — одни с фанатичной улыбкой до ушей, другие — с чёрными пустыми глазами. Их рты шевелились, губы трескались, зубы были острыми. Из одного угла рта стекала кровь. Он улыбался. Он знал, что мы делаем.

Я снова посмотрела на свои руки. Они дрожали. И в тот же момент я поняла — я говорю заклинание. Я... не знаю слов, но язык сам ими крутит. И в каждом слоге — яд. Словно я не призываю свет — я насылаю проклятие. На них. На себя. На весь этот круг.

Воздух вибрировал, как перед разрядом. Где-то в глубине слышался скрип. Это трещал камень. Что-то ломалось. Кто-то рядом начал кричать — не от страха, а от боли. Громко, надрывно. Как будто его живьём выворачивали наружу.

Я чувствовала: я рушу. Сознательно. Холодно. Без права на оправдание. Я вбивала клин в ритуал, как гвоздь в крышку гроба. И в тот момент я хотела, чтобы всё пошло к чёрту.

Один из апостолов бросился ко мне. Его лицо было в чёрной слизи, руки — когтистые, глаза — белые. Он тянулся ко мне, и я поняла — он знает. Он понял, что я делаю.

"Предательница," — сказал он. Но не ртом. В голове. Шепотом, как змея. "Ты разрушишь всё".

Земля под ногами дрожала, и из трещин полезло что-то чёрное. Оно тянулось к нам — к кругу, к крови, к нашим словам.

И в последний миг перед тем, как всё сорвалось в бездну — я захлебнулась собственным криком. Он вырвался не горлом — костями, внутренностями, сгустком ужаса, который прорвался наружу сквозь кожу. Будто внутри меня кто-то раздирал стены из плоти, вопил, корчился, и я не могла его остановить.

Тело дрожало. Грудная клетка сжималась с такой силой, что казалось — вот-вот что-то треснет. Меня рвало не едой, а памятью. Меня выворачивало тем, что я видела, и этим... этим пониманием: я разрушала круг. Я стояла там. Я ломала. Я была не просто частью — я была началом конца.

Я вскочила — мокрая, чужая сама себе, выскользнула из ванны, оставляя за собой следы солёной воды, трав и ужаса. Комната качалась, будто я плыла по ней. Я ворвалась в спальню, схватила первое, что попалось — пальто. Под ним — только футболка и трусы, и мне было плевать. Всё было неважно, кроме одного: я должна добраться до Рафаила. Сейчас. Сию секунду.

Я вцепилась в пуговицы, застегнула всего одну — самую нижнюю. Остальные соскальзывали, пальцы дрожали, как у больной лихорадкой. Плевать. Я вылетела на улицу, хватая телефон в прихожей, почти босиком — только следы от ванной, волосы мокрые, ветер липнет к телу, как вторая кожа.

Ночь встретила меня, как зверь. Лёгкий мороз ударил по ногам, но я чувствовала лишь пульс — бешеный, оглушающий. Он бил в виски и подгонял.

— Рафаил... — прошептала я. — Это не ты. Это не твоя вина. Я... должна тебе сказать...

Я бежала. В таком виде, как безумная. Боль стучала в череп, паника рвала сердце. Я не знала, где он. Я просто бежала. Потому что если я и правда была началом этого кошмара — значит, я обязана быть его концом.