Мемуары ведьмы

Бабушка часто говорила, что ведьмы чуют грозу задолго до того, как небо нахмурится.

Не знаю, как ведьмы, но я ее приближение ощущала уже несколько часов – кожей, нутром, каждой клеточкой своего существа. Свинцовые тучи, словно тяжелые занавеси, затягивали небосвод, воздух наполнялся металлическим привкусом озона, а где-то вдали, за зубчатой линией леса, глухо ворчал гром, словно пробуждающийся зверь. Первые тяжелые капли, предвестники ливня, начали падать на сухую землю, поднимая крошечные фонтанчики пыли.

Босая, я бегала по высокому, волнующемуся под порывами ветра лугу, ловя языком редкие, прохладные капли дождя, словно драгоценный дары с небес. Волосы, вечно выбивавшиеся из тугих, стягивающих виски косичек, липли к влажным щекам, а легкое ситцевое платье, ставшее почти прозрачным от влаги, облепляло колени.

— Агнесс! – Резкий окрик бабушки, словно удар грома, прорезал воздух, заставив меня вздрогнуть и остановиться. – Сколько раз тебе говорить – не уходи далеко от дома!

Резкий окрик вспорол воздух, словно молния. Я обернулась. На крыльце, темным силуэтом на фоне свинцового неба, стояла бабушка. Ее взгляд, обычно теплый, как домашний очаг, сейчас был ледяным, пронзительным. Глубокие морщины вокруг глаз, словно высеченные резцом, превращали ее лицо в глинянную маску.

— Но, бабуль, я люблю дождь... — пролепетала я, но слова замерли на губах под ее тяжелым взглядом.

— Никаких «но», девочка моя. Идет буря.

В доме пахло мокрой землей и горьким чабрецом. Запахи, обычно наполнявшие меня ощущением покоя и уюта, сейчас казались зловещими, чужими. За окном разверзлись хляби небесные. Дождь хлестал по стеклам, словно разъяренный зверь, пытающийся ворваться внутрь.

— Бабуль, — спросила я, когда мы сидели за столом, а за окном бушевала стихия, — а почему ты всегда говоришь, что ведьмы чувствуют грозу? Мы что, правда... ведьмы?

Бабушка, помешивая что-то в котелке, издала хриплый смешок.

— Вздор. Просто сказка.

Но, увидев, как тень разочарования легла на мое лицо, она подошла, села рядом и, взяв мои дрожащие ладони в свои, крепко сжала их. Ее прикосновение было неожиданно холодным.

— Хочешь, расскажу тебе один секрет? – Ее голос, низкий и хриплый, прозвучал словно шепот на ветру.

— Конечно, хочу! — Глаза мои горели любопытством. Я ждала привычных морщинок в уголках ее глаз, теплой, ласковой улыбки... но лицо бабушки начало плыть, искажаться, словно воск на огне. Черты расплывались, теряя знакомые очертания, превращаясь в гротескную, пугающую маску.

— Бабуль? Что с твоим лицом? — Слова застряли в горле, превратившись в хриплый шепот.

От ужаса я отшатнулась, опрокидывая стул. Он упал с оглушительным грохотом, словно удар грома. В тот же миг комнату озарила вспышка молнии, и я услышала пронзительный, полный боли крик.

Резко распахнула глаза. Дождь яростно барабанил по окну, словно пытался ворваться внутрь. Всего лишь сон... Но липкий ужас, словно паутина, опутал меня, не давая дышать. Сердце бешено колотилось, а в ушах все еще стоял тот крик – крик, полный боли и... отчаяния. Беспокойство, холодное и тягучее, не отпускало меня до самого рассвета. И с первыми лучами солнца пришло четкое осознание: люди из сна мне совершенно незнакомы.

Жизнь — непредсказуемая штука. В один момент швырнет тебя лицом в грязь, а в следующий — осыплет несметными богатствами, даже не поморщившись. Загадка лишь в том, на чьей стороне окажешься ты. Мне вот не повезло. Удачу за хвост я не поймала, росла практически сиротой в доме на отшибе, под присмотром странной... даже не бабки, а женщины, чей возраст неумолимо катился к старости. Холодной, не терпящей ни слез, ни слабости. Нашими отношениями сложно было назвать даже нейтральными – скорее, с ее стороны сквозил постоянный, едва уловимый снобизм. Именно поэтому в своих мыслях я окрестила ее Старухой.

Родства между нами не было. Осознала я это лет в восемь, хотя деревенские шепотки о том, что детей у нее отродясь не бывало, витали в воздухе и раньше. Просто тогда я была слишком мала, чтобы замечать очевидное. Матерью она, конечно, была никудышной. Хотелось бы, ради красного словца, заявить, что мир, не познавший ее материнской любви, потерял нечто бесценное, но увы в деревне ее – даже добрым словом никто не поминал. Зато надзирательницей была безупречной – тяжелый нрав, железная воля и холодная, отстраненная красота. Истинная старшина в юбке. Даже в преклонных летах сохраняла остатки былой красоты. Не той кричащей, мимолётной, что увядает, словно срезанный цветок, а той, что, подобно вековому дубу, с годами становится лишь величественнее и прекраснее. Я часто представляла ее в молодости: ослепительная красавица, от которой у мужчин дух захватывало. Взгляд голубых глаз – острый, пронзительный, а голос, пусть и с хрипотцой, обволакивал, словно кольца змеи, сжимающиеся на шее трепещущей мыши. Природа, видно, решила поиздеваться, наградив меня... своеобразной индивидуальностью. Да, индивидуальностью – не отнять, но такой, что в общепринятые рамки никак не вписывалась. Два огромных янтарных глаза, вечно удивленно распахнутые, хромота на одну ногу, а седина... Седина в тринадцать, словно насмешка мироздания, шепчущая о вселенском хаосе, где мне отведена роль даже не песчинки. К семнадцати я стала полностью седой. Старуха, душа которой, казалось, давно пропиталась запахом медных монет, пришлось раскошелиться на краску из сумаха. «Что не сделаешь, чтоб товар не залежался», – ворчала она, марая мои волосы едкой жидкостью. Но увы, даже эта уловка не помогла – на меня, словно на бракованную куклу, покупателей не нашлось. На рынке невест я была чем-то вроде пугала, выставленного на всеобщее посмешище. Впрочем, меня это волновало не больше вчерашнего снега. В такой ситуации лишь бы выжить, а не замуж выходить. У нас в деревне все просто: девица красивая да работящая – счастливица. А я красотой не блистала, да еще и с хромотой, из-за которой любая работа становилась каторгой.

Работа... Точно! Петушиный крик вспорол утреннюю тишину, вырвав меня из задумчивости. Ведро с дождевой водой, которое героически спасало прогнившие половицы в моей крохотной комнатушке с вечно протекающей крышей, выскользнуло из онемевших пальцев и с глухим, виноватым стуком брякнулось оземь. Первый крик – час ночи, второй – два... Бес мне в ребро! Пять утра! Старуха же заказала целый мешок трав для своей «чудодейственной» настойки, о славе которой шептались на всех перекрестках. Вылетев из избы, я чуть не поцеловалась с порогом. «Ну и денек начинается», мелькнуло в голове, пока я, прихрамывая, брела к колодцу. Туман, густой как молоко, окутывал все вокруг, роса серебрила траву. Но идиллию нарушало зловещее предчувствие, словно кто-то невидимый дышал мне в затылок. И не зря. Из глубины леса донесся долгий, полный тоски вой.

От неожиданности сердце подпрыгнуло к горлу, а пустое ведро едва не выпало из рук. Что за чертовщина? Гон еще не начался, а волков близ деревни лет тридцать уже не видели. Снова вой... Длинный и протяжный, он эхом прокатился со стороны западного хребта, по предрассветной тишине. Я хоть и не охотник, но шкурой чую – стая далеко, за Рекой Аспидов, а до нее топать да топать, полтора дня пути. Волки через нее не сунутся – не дураки. Река эта не зря такое название носит: берега ее кишат гадюками на любой вкус, разноцветными, словно россыпь драгоценных камней, но смертельно опасными. Шипят, извиваются, солнце в чешуе играет...Бр-р. Западную сторону леса людской народ обходит стороной, что уж люди, даже звери, чуя опасность, обходят это проклятое место десятой дорогой. Лирическое отступление, со звоном разбилось, о неутешительную реальность.

Карга..., наверное, она, уже мысленно помешивает свою адскую бурду, бормоча проклятия. Если к заходу солнца не вернусь с травами, семь шкур сдерет, черт бы побрал ее тяжелый нрав. Микстура эта – целый день томится в глиняном горшке на углях, а без нее клиентки взбунтуются. А ее посетительницы – целый калейдоскоп характеров и судеб! От легкомысленных дочек купца, ищущих очищение в зелье после очередной любовной драмы, до жены старосты, хранившей молчание о похождениях своего мужа. Все они приходили к старухе под покровом ночи, искали не только забвения, но и способ сохранить свои тайны.

Выбора у меня нет, от слова совсем. Идти в лес придется, хоть зверье голыми руками гоняй. Вернусь без трав – пеняй на себя. Старуха выгонит из дому к чертовой матери, и останется мне ночевать в хлеву со свиньями, да вдыхать ароматы «роз». А в такую промозглую, грызущую до костей осень, перспектива та еще... Даже думать страшно. Лучше уж на лешего нарваться, чем старухин гнев на себе испытать. Леший, говорят, существо мирное, если его не трогать. А вот старуха... У той характер – скотский.

Накинув выцветший от времени плащ, я сунула в карман ржавый ножик – единственную защиту от лесных напастей – и закинула на плечо пустой холщовый мешок. Не густо, конечно. Но чем быстрее сбегаю, тем быстрее вернусь в теплый очаг. Сделав глубокий вдох, я переступила порог и скрылась в туманной глубине леса. Что ж, была не была.