...
Гараж пах маслом, металлом и временем.
Рон лежал под машиной, закручивая что-то ключом наощупь. Радио не работало — снова сдох контакт в проводке. И тишина теперь была глубокой, как дно колодца.
Он вылез из-под капота, оттер руки тряпкой, присел на корточки рядом с ящиком инструментов и уставился в пустую стену гаража.
Мать.
Высокая, стройная, пахнущая дорогим кремом и духами с ванилью.
Когда-то смеялась громче всех.
А потом просто ушла. Сказала: «Не могу больше так. Это не моя жизнь.»
Оставив Рона и отца среди недостроенных снов и незаконченных разговоров.
Он тогда не плакал. Просто понял: плакать бесполезно, если тебя всё равно никто не слышит.
---
Он попытался поступить в университет. Всё было готово — документы, оценки, рекомендательные. Но когда пришёл счёт — папа лишь сел за стол, сжал виски и сказал:
— Я не потяну это, сын.
И Рон не упрекнул. Не сказал ничего.
Просто пошёл работать.
Первым был склад. Потом охрана на стоянке. Потом — курсы телохранителей.
Он стал надёжным. Тихим. Неопасным внешне — и поэтому ещё более опасным, когда нужно.
Его оружие — молчание.
---
Металлическая дверь гаража заскрипела.
— Стукать разучился? — отозвался Рон, не оборачиваясь.
— Ага, с восьми лет, — раздался знакомый голос.
В проёме стоял Кейл, его лучший друг. Чёрная толстовка, пак пива в руке и привычная наглая улыбка.
— Ты всё ещё жив в этой дыре? Или уже стал частью машины?
Он кивнул на капот.
— Лучше быть частью машины, чем частью чужих планов.
— Глубоко. Почти философски. Давай, философ, идём внутрь. Я замёрз.
Рон снял перчатки, хлопнул Кейла по плечу, и они пошли в дом.
Деревянный пол скрипнул под ботинками.
Обычный вечер в доме, где не ждут гостей, но всегда есть лишнее пиво для тех, кто пришёл просто быть рядом.
Кухня встретила их тёплой лампой под потолком и запахом старого дерева.
Никаких дизайнерских фишек — только посуда, тостер, пара открытых упаковок лапши и магнит с оторванным уголком на холодильнике.
Рон достал два бокала, но Кейл отмахнулся:
— Прекрати. Мы не в пабе.
Он открыл банку, сделал глоток и плюхнулся на табурет у стола.
Рон прислонился к раковине, открыл себе банку.
— Ну? — спросил Кейл. — Ты теперь в телах? Как тебе это?
— Работа. Обычная.
— Не похоже, что тебе весело.
— А ты думал, я буду прыгать от счастья?
Кейл усмехнулся:
— Ну ладно. Не прыгаешь. А платят?
— Лучше, чем за ночные смены на складе.
— Тогда уже плюс. Кто клиент?
— Девчонка. Богатая, капризная. Всё, как ты любишь.
— То есть блестящая оболочка с нулевым содержанием? Типа Хейли Скотт со школы?
Рон чуть усмехнулся.
— У Хейли хотя бы было чувство юмора. Эта — больше похоже на бренд. Всё под контролем, даже выражение лица.
Кейл подкинул крышку банки пальцем.
— А помнишь, как ты хотел поступать в юридическую?
— Помню. Особенно, как не поступил.
— У тебя всё было. Баллы, рекомендации. Просто денег не было. Знаешь, иногда мне кажется, что у нас в городе — это диагноз. "Не хватило чуть-чуть". У всех.
— У кого не хватило головы. У кого — терпения. У нас — денег. Разброс неплохой.
Они замолчали на пару секунд.
Потом Кейл сказал:
— Видел Марвина недавно. Он теперь айтишник. Работает удалённо, на фрилансе. Всё время жалуется, что устал.
— И что?
— А ничего. Просто приятно знать, что даже те, кто ушёл дальше, всё равно недовольны.
Рон сделал глоток.
— Недовольство — это статус. Как айфон.
Кейл усмехнулся:
— А твой отец как?
— Работает. Как всегда. Молчит. Как всегда.
— Тебе повезло, что он остался.
Рон ничего не ответил. Лишь кивнул.
— А ты? — спросил он в ответ. — Кто у тебя теперь в жизни?
— Я, ты, и доставка еды. И ещё твоя старая собака, которая сдохла три года назад, но я всё ещё её вспоминаю, когда ем сардельки.
Оба усмехнулись.
Молчание снова стало комфортным.
— Чего ты хочешь вообще? — вдруг спросил Кейл.
Рон пожал плечами:
— Тишины. Чтобы никто не трогал. Чтобы я не был обязан никому. Даже себе.
Кейл покосился на него:
— А если однажды кто-то тронет тебя по-настоящему?
Рон допил пиво.
— Тогда посмотрим, кто кого.
Кейл открыл ещё одну банку и хлопнул кулаком по столу.
— Ну что, брат. За тех, кто держится. Без понтов. Без фейков. Без обещаний.
— За тех, кого не видно, — тихо добавил Рон. — Но кто всё равно стоит первым.
Они чокнулись банками.
И дальше уже пили молча, как умеют только друзья, у которых нет ничего — кроме настоящего.
Когда Кейл ушёл, хлопнув дверью и крикнув напоследок «не завоняйся тут своей стабильностью», Рон ещё несколько минут сидел на кухне. Потом, допив пиво, встал и молча поднялся наверх — в свою комнату.
Комната была простой.
Один шкаф, узкая кровать, стол с поцарапанной поверхностью и старая полка, уставленная книгами по самообороне, технике и одной-единственной потрёпанной биографией Брюса Ли.
На стене — три фотографии: он с отцом, он с Кейлом, и одна старая — мама, смеющаяся, не зная, что однажды уйдёт навсегда.
У кровати — маленький телевизор.
Рон включил его на привычном канале, где всегда крутили старые боевики и поздние новости.
Лёг, не раздеваясь полностью, подложив руки под голову.
Экран мигал синим, серым, красным.
Мир шумел где-то вдали. Здесь же была тишина — и покой. Такой, какой он может позволить себе.
Он уснул, даже не дослушав очередной репортаж.
В семь утра он уже стоял у ворот особняка Блэквудов.
Одет, выбрит, сосредоточен.
Машина сияла — после мойки, как требовала Ариелла. Ароматизатор в салоне был заменён. Положение зеркал — проверено. Всё, как положено.
Через несколько минут передняя дверь распахнулась — и на крыльце появилась Ариелла.
Рыжие волосы собраны в низкий пучок, тёмные очки скрывали глаза, пальто накинуто небрежно, но элегантно. В руках — термокружка с кофе.
Рон открыл перед ней дверь, не говоря ни слова.
— Утро, — бросила она сухо.
— Утро, — ответил он.
Они отъехали от ворот в молчании.
Привычный маршрут — университет. Одно и то же. День за днём.
Но спустя несколько минут в дороге она вдруг заговорила.
— Подожди , — голос звучал ровно, но чуть глуше обычного, — нужно заехать на набережную перед парами.
Рон на долю секунды взглянул на неё через зеркало.
Она смотрела в окно, как будто его там и не было.
Он не стал задавать вопросов. Просто кивнул:
— Хорошо.
И повернул на нужный съезд.
Это была мелочь. Но мелочи в рутине видны особенно остро.
За эти дни она никогда не просила остановок. Никогда не смотрела в сторону.
И он повёз её туда, где город открывается ветром, водой и небом.
Без лишних слов.
Набережная была пуста.
Утро было прохладным, ветер поднимал лёгкие волны, и вода внизу казалась стальной.
Ариелла вышла из машины, не оглядываясь на Рона.
Она знала — он останется в машине. Это его работа.
А ей сейчас нужно не сопровождение. Ей нужно — ничего. Тишина. Воздух. Пространство.
Она прошла ближе к перилам.
Сверху открывался вид на реку и мост, ещё наполовину окутанный утренним туманом.
Ветер трепал её волосы, пальто слегка раскрывалось, но ей было всё равно.
"Я устала."
Это была первая мысль. Без маски. Без фильтра.
"Устала делать вид, что всё под контролем. Что я согласна. Что мне есть дело до Феликса, до этой семьи, до этих долгих «ужинов вчетвером», где каждый говорит, но никто не слышит."
Она сжала пальцы на металлическом периле.
"Они все будто живут внутри заранее написанного сценария. И в нём моя роль — не выбор, а обязанность. Мне двадцать два, а у меня уже жизнь, расписанная по главам, которых я не писала."
Она закрыла глаза.
Глубоко вдохнула — холодный воздух обжигал лёгкие. Приятно.
"Я знаю, что они ждут. Что они всё уже решили.
Но если я сейчас прыгну в воду —
они просто подберут другую дочь.
С другим именем.
С такой же прической."
Она усмехнулась горько.
"А может, я уже не настоящая.
Может, настоящая я осталась в той девочке,
что когда-то хотела писать книги о справедливости.
А не носить фамилию ради статуса."
Где-то сзади, в машине, Рон всё ещё ждал.
Он был молчаливым свидетелем того, как одна избалованная на вид девушка пыталась удержать себя от внутреннего крика.
Она снова взглянула на воду.
Там была свобода. Настоящая.
Но она не для неё. Не сегодня.
Ариелла сделала шаг назад.
Выпрямилась. Пальто запахнула. Волосы убрала за ухо.
Вернулась к машине.
Открыла дверь сама.
Села на заднее сиденье.
Сказала коротко:
— Поехали.
Голос снова стал ровным. Холодным. Управляемым.
Но где-то в глубине — пульсировал другой голос.
Тот, что слышался только у воды.