Всё равно ты

Утро в мастерской пахло сырой глиной и металлом. Кто-то забыл закрыть окна, и воздух был холодный — как вода, просочившаяся в кожу. Ина пришла раньше обычного. Просто... не могла сидеть дома. Там было тише, чем здесь. Но не та тишина.

Сонхун уже был на месте. Он стоял, облокотившись на подоконник, и снова курил. Он не смотрел на неё, когда она вошла. Но потянулся за пепельницей, как будто знал теперь курить неудобно.

— Ты всегда такой? — спросила она.
Сама не поняла, что спрашивает. Просто... не вынесла тишины между ними.

Он затушил сигарету. Посмотрел на неё впервые за всё утро. Спокойно. Без улыбки. Как человек, у которого все чувства — где-то под поверхностью, глубоко и опасно.

— Такой , это какой?

— Такой... будто всё равно. Будто всё уже случилось, и ты просто досматриваешь фильм.

Он ничего не сказал. Просто повернулся и начал мять глину. Молчание, но не пустое. Напряжённое.

— Я видела, как ты лепишь, — сказала она.

Он остановился. Глина в его ладонях замерла, как будто слушала тоже.

— Ты делаешь руки. Только руки. Почему?

Он вздохнул, медленно, будто выдыхал не воздух, а что-то большее.

— Потому что в руках всё. Боль. Память. Сила. Предательство.тЯ не верю лицам. Они врут.
А руки — нет.

Её словно ударило.

— Это красиво.

— Это правда, — ответил он.

Она села рядом. Тихо, без слов. Слишком близко, чтобы это было просто дружелюбие. Слишком далеко, чтобы он оттолкнул. Между ними был воздух, плотный и тяжёлый, как влажная ткань.

— Хочешь попробовать? — спросил он вдруг, пододвигая ей глину.

Она не ожидала. Но кивнула.

Его руки накрыли её — и она вздрогнула. Не от страха. От близости.Он не держал — просто направлял. Пальцы — прохладные, уверенные. Глина в её ладонях казалась живой, когда он касался её.

— Ты напряжена, — сказал он. — Глина это чувствует.

— Я не умею.

— Тогда расслабься.

— Я не могу. Ты слишком рядом.

Он замер. И она услышала, как он выдохнул прямо возле её шеи. Это было не слово. Но она поняла всё.

— Привыкнешь, — прошептал он.

— А если не хочу?

Он снова замолчал.

— Тогда просто почувствуй. Сейчас.

Ина зажмурилась. От глины. От тепла. От него. Он не отодвинулся. Не приблизился. Просто остался — в той же точке. Рядом.

Когда она открыла глаза, его ладони были всё ещё на её.

— Ты боишься? — тихо спросил он.

— Да. А ты?

— Нет.

— Почему?

— Потому что я уже был в таких чувствах. А ты, только входишь.

Она хотела уйти. Но не смогла.
Он убрал руки. Медленно. Почти нежно. Как будто снимал с неё пепел, а не глину.

— Мы слишком разные, — сказала она.

Он кивнул.

— Именно поэтому ты здесь.

Они не говорили больше до конца занятия. Она лепила. Он курил. И в этой тишине — она впервые почувствовала, что не одна.
Он не касался её. Больше ни разу.
Но его пальцы — всё ещё оставались на её ладонях. Невидимо. Навсегда.