Ты меня видел?
Аудитория опустела. Осталась только тишина, заполнившая пространство между глиняными фигурами и запахом мокрой глины. Ина не торопилась уходить — не потому что хотела остаться, а потому что не могла двинуться. Руки всё ещё были испачканы, но она не замечала. Смотрела в одну точку. Словно надеялась, что за ней можно спрятаться.
— Ты всегда остаёшься последней? — раздался голос.
Ина вздрогнула. Он был там. У окна. Как всегда. Спина прямая, одна рука в кармане, другая — с сигаретой. Свет заходящего солнца поджигал дым так, будто он сам горел изнутри.
— Нет, — ответила она, не оборачиваясь. — Сегодня просто... не хочется домой.
Он усмехнулся. Тихо, почти беззвучно, как будто смеялся только для себя.
Она слышала этот звук. Она его ненавидела.
— А мне вот всегда не хочется туда, где люди ждут. Лучше туда, где никто не думает, что ты придёшь.
Ина медленно повернулась. Их взгляды встретились. Она не отвела глаз.
— Странная философия.
— Ты спросила, я ответил, — пожал плечами он.
Сигарета почти догорела. Он затушил её о подоконник и выкинул в урну, не попав. Не извинился. Не поправил. Просто сел на край стола, лениво опираясь на руки. Он всегда держал спину, как будто был готов в любой момент уйти. Или напасть. Или остаться — если будет на то его собственная воля.
— Зачем ты всё время здесь? — спросила она.
— А ты?
Она хотела сказать: «Это не ответ», но поняла, что он прав. Они оба выбирали одиночество как место встречи. Только он — осознанно. А она — потому что других мест для неё не осталось.
— Ты меня видел? — вдруг спросила Ина. Вопрос сорвался сам, как капля дождя со стекла.
Он поднял брови.
— Когда?
— Тогда. На той выставке. Когда ты проходил мимо моей скульптуры. Ты задержался у неё.
Он кивнул. Без колебаний.
— Видел.
Ина вжала пальцы в подлокотник стула.
— Почему ты тогда ничего не сказал?
Он встал. Подошёл ближе. Она могла бы отстраниться, но не сделала этого.
— А ты хотела, чтобы я сказал?
Молчание. Тишина.
— Я хотела, чтобы ты хоть что-то почувствовал.
Он смотрел на неё долго. Глаза его были тёмными, будто в них плескалась глина. Или грязь. Или просто боль, которую он прятал глубоко, под слоями сигарет и безразличия.
— Я почувствовал, — сказал он наконец. — Но если бы сказал, ты бы убежала.
— А если бы я осталась?
Он медленно, очень медленно, провёл пальцами по её волосам. Это было не прикосновение — а почти касание, как ветер. Ина замерла.
— Тогда бы ты узнала, кто я на самом деле, — шепнул он. — И вряд ли тебе это понравилось бы.
Она хотела что-то сказать. Что-то колкое. Что-то, что вернёт ей контроль. Но слова не шли. В груди было слишком тесно.
— Люди не такие страшные, как им кажется, — прошептала она.
— Нет, — кивнул он. — Гораздо страшнее.
Он отошёл. Резко. Почти агрессивно. Как будто оторвался от чего-то опасного.
— Ты боишься себя? — спросила она, тихо, как будто не уверена, что хочет услышать ответ.
Он рассмеялся. Но в этом смехе было что-то ломкое.
— Нет. Себя я давно не боюсь. А вот тебя немного.
— Почему?
Он посмотрел на неё, и в его глазах вдруг не стало привычной пустоты.
— Потому что ты ещё не сломалась. А мне всегда было легче с теми, кто уже не сопротивляется.
Она сжала кулаки.
— Прости, но я не из таких.
Он подошёл снова. Близко. Слишком близко. И она снова не отступила.
— Нет, ты именно такая. Просто ещё не знаешь об этом.
Они стояли в шаге друг от друга. Она слышала, как он дышит. Чуть чаще, чем нужно. Возможно — это была игра.
А может — предупреждение.
— Зачем ты это делаешь? — прошептала она. — Смотришь на меня. Говоришь. Ждёшь.
Он склонил голову. Его губы почти касались её лба, но он не касался её. Никогда.
— Потому что интересно, сколько времени тебе нужно, чтобы перестать быть сильной.
Тишина. Ина не ответила. Она просто развернулась и вышла. Слишком быстро, чтобы он успел её остановить.
Слишком медленно — чтобы не захотеть вернуться. Он не окликнул её. Но она чувствовала: он смотрит. Всегда смотрит.