Глава 11
Лия
Я проснулась от стука в дверь. Точнее, не проснулась — скорее, очнулась. Ночь была беспокойной, скомканной. Я ворочалась до рассвета, ощущая будто и боль, и пустоту одновременно. Казалось, каждая тень в комнате шептала мне о вчерашнем, и только под утро удалось вырваться из этих мыслей в короткий, неглубокий сон.
— Лия, — голос Влада был глухим, спокойным, без нотки приказа. — Оденься. Через двадцать минут выезжаем.
— Куда? — спросила я, не двигаясь с кровати.
— Увидишь. Только надень что-нибудь светлое и удобное.
Шаги удалились, и я осталась одна, глядя на дверную ручку. Он говорил почти ласково, но в этой мягкости было что-то тревожное. Будто я — это не просто девушка, а детонатор в его руках.
Через двадцать минут я спустилась вниз. На мне было лёгкое хлопковое платье цвета слоновой кости и сандалии. Я не знала, почему выбрала белое. Может, чтобы хоть внешне скрыть ощущение, что внутри всё в пепле.
Он ждал меня у машины — чёрный внедорожник блистал на утреннем солнце. Влад был в светлой рубашке, расстёгнутой у воротника, рукава закатаны до локтей. Его образ был непривычно расслабленным, но в каждой детали читалась контроль и внутренняя сдержанность. Как у хищника, затаившегося перед прыжком.
Он открыл мне дверь, не сказав ни слова. Лишь слегка кивнул, как будто между нами ничего не произошло.
Машина мягко тронулась с места, оставляя за собой гравийную дорожку. Мы ехали молча. Первые десять минут. Потом он нарушил тишину.
— Ты давно на Сицилии, но так и не увидела её настоящей.
— А настоящая Сицилия — это мафия и кровь на брусчатке?
Он повернул ко мне голову и усмехнулся краем губ.
— Нет. Настоящая Сицилия — это боль, которую учатся нести с гордостью. Как крест.
Я не знала, как на это ответить. И потому просто смотрела в окно, наблюдая, как пейзаж меняется. Зеленеющие виноградники сменялись сухими холмами, узкие дороги петляли среди оливковых рощ. Солнце медленно поднималось, наполняя всё вокруг густым золотом.
Наконец он свернул с дороги, и через несколько минут мы остановились у небольшой калитки из старого кованого железа. За ней — поляна, поросшая дикими травами и цветами, и в центре — старая каменная часовня, потемневшая от времени и ветра.
— Здесь похоронен мой крёстный, — сказал он, выходя первым. — Он был для меня тем, кем отец никогда не был.
Я последовала за ним молча, чувствуя, как воздух здесь плотнее. Даже птицы пели как-то тише.
— Он научил меня контролировать ярость. А потом умер. Его убили. Я закопал его сам.
Слова Влада звучали просто, без драмы. Но я чувствовала, как они выжжены в нём. Внутри. Навсегда.
Он подошёл к алтарю, приклонил голову, зажёг свечу и замер. Я стояла чуть позади, стараясь не нарушать этой тишины. Место было красивым — несмотря на запустение, здесь ощущалось что-то святое. Может, потому что он сюда возвращался.
— Почему ты привёл меня сюда? — спросила я через минуту.
Он не сразу ответил. Потом обернулся, и в его глазах было что-то другое. Тепло, может, но острое. Как лезвие ножа, который приложили к коже — не чтобы порезать, а чтобы дать понять: ты живая.
— Потому что ты должна знать, что я не всегда был тем, кем ты меня видишь. И потому что ты — единственная, кому я вообще позволил сюда войти.
Я замерла. Слова не звучали как признание. Но в них была оголённость. Непрошенная, но честная.
— Почему я? — вырвалось у меня.
— Я сам не понимаю. — Он улыбнулся уголками губ, взгляд стал тяжёлым. — Но когда смотрю на тебя — не могу быть прежним. Это раздражает. Сводит с ума. И... в то же время цепляет.
Возвращались мы уже под палящим солнцем. Он включил радио, и в салоне заиграла старая итальянская песня. Я не знала слов, но мелодия была до боли знакомой. Грустная. Как вся эта история.
— Ты удивлённо смотришь на меня, — сказала я, когда он поймал мой взгляд.
— Потому что ты не такая, как я думал. Не ломаешься. Не бежишь. И при этом внутри — ураган.
— Может, я просто устала бояться.
— Может. Но это делает тебя опасной.
Он смотрел вперёд, не моргая. Пальцы на руле напряглись. И всё же в этих словах не было угрозы. Только уважение. И что-то ещё.
Когда мы вернулись в особняк, он не стал сразу уходить.
— В субботу я хочу, чтобы ты была свободна. Мы поедем на одно мероприятие. Официальное.
— Приказ? — спросила я, склонив голову.
— Предупреждение, — ответил он, развернувшись и уходя, не дожидаясь реакции.
А я осталась стоять на мраморных ступенях, с дрожью на кончиках пальцев.
Я не знала, что хуже: его холод или его внимание. Но одно было ясно — он начинает открываться. И от этого становилось страшнее, чем от любого его приказа.