«Лайла: униженные и восхваленные»

Лайла

Приписав все необходимое и немного поговорив со своим маленьким пациентом, я взяла своего верного друга - планшет в руки и, прижимая его к груди, а еще думая над тем, что мне только что сказал этот ребенок, вышла из палаты почти умерщвлено. Мои ноги только двигались, они никакого шума не издавали, меня никто не заметил бы благодаря только своему слуху.

«Я бы хотел увидеть своего брата. С братом мне больно не будет. Брат мне поможет. Брат не сделает мне больно. Мне не будет трудно дышать.» — слова, словно бесконечная лента в кассете, снова и снова звучали в ушах. Я все пыталась разговорить его, развеселить как-то, но ему лишь бы брата подавай. Неужели этот его брат в таком не доверительном виде может быть с кем-то настолько добрым, чтобы дать ассоциировать себя с глотком воздуха? В общем, мне было не понять. У меня-то никогда не было родного брата. Только сводные. И то, словно чужие.

Нервно сжимая гаджет, я пыталась быть еле-еле заметной, увидев, что в коридоре слишком много мужчин. Но все-таки пройти мне не удалось просто так.

— Вы лечащая нашего племянника? — почти хором заговорили пятеро мужчин удивительно похожих друг на друга. Если я и делала из себя холодную и проницательную госпожу, то на деле я была жалкой трусишкой, не умеющей даже парой слов перекинуться с представителем мужского пола. Даже если это невероятно классно получалось у моих знакомых, даже если они пытались меня научить такому, чтобы я хотя бы чуток увереннее в себе, то все равно я замешкалась и издала хриплый кашель, ибо убрать с горла ком.

Мои глаза бегло пробежали по каждому из них, замечая очередную деталь. Они были такими... Высокомерными и чем-то гордящимися. Плечи расправлены, подбородки вздернуты, а на самих них очевиднее всего одежда самой последней коллекции каких-нибудь брендов. А чем гордиться-то?! Тем, что ты все это имеешь, но все же в конечном итоге ничего не унесешь с собой на тот свет? Или тем, что ты не имеешь право стоять гордо на той земле, в которую должен лечь? Славиться тут совершенно нечем, к счастью.

— Ответьте, — я вижу, как стоящий с правой стороны от говорящего со мной мужчины поправил свои волосы, явно демонстрируя золотые роллексы на запястье. Это было так унизительно для меня, что я в который раз убедилась в том, что ненавистно мне это - высокомерие.

Затем в голову сразу же приходит вчерашняя картина. Ребенок. Да. Опять мальчик. Но на этот раз не ко мне его должны были привезти, а к терапевту сразу же.

— Нет, это не я, но я могу вас связать с тем доктором, — отвечаю я максимально спокойно и явно ожидала услышать тоже самое, но что-то идет не так.

Это у нас не впервые. Так почти всегда бывало. Недовольные родственники пациентов - это уже почти наши родственники. Те самые надоедливые и несчастные родственники.

— Почему это не вы?! Мы же говорили, что нужна Лимда Мелардоева, доктор, что с Кавказа! Мы же говорили это! Как вы не учли?! — самый высокий и упитанный среди них, которому остальные лишь какую-то малость уступали, навис надо мной, оставляя между собой и мной слишком мало места.

Да, Мелардоева. Потому что тут я не могла назваться настоящей фамилией и именем.

— Я... Я...

И вот опять. И вот опять этот приступ. Сердечный ритм учащается, а давление явно поднимается.

Я сглатываю, хочу высказать свою точку зрения, потом опять сглатываю и поднимаю взгляд от разглядываемого с момента ответа на их вопрос. Мои глаза не видят никого, кроме силуэта одного мужчины, до боли уже знакомого мне мужчины. Свободным шагом он идет в нашу сторону и, не замечая никого, так по-свойски ко мне обращается, что я даже радуюсь ненароком.

— Лайла, а я тебя как раз хотел увидеть. — не знаю как это у него всегда удается. Но он не высокомерный, он максимально простой на мой взгляд, однако от него веет такой мужской энергией, что каждый мог бы позавидовать. Абу Бакр, по-моему так его зовут родственники только, даже не напрягается, когда идет ко мне между всеми этими мужчинами.

— Ты как всегда великолепна, — он подмигивает мне и останавливается на один шаг впереди, пристально глядя в мои глаза.

— Вы что-то хотели, Абу Бакр? — говорю я почти шепотом, когда как хотела опять предстать перед ним во всей своей холодной маске.

— Я уже говорил тебе, — он извивает бровь.

Флирт - его второе имя.

И как же жаль, что он так же, как и со мной, флиртует со всеми подряд. Хотя, мне-то что с того? Пусть делает что хочет. Главное - меня чтоб оставил в покои.

— Не припоминаю что-то, однако ваш брат очень хочет поговорить с вами. Вчера ночью он очень сильно вас звал, но я не стала вас беспок...

— Как звал?! Ты должна была мне сказать, Лайла!

Бровь, которая до этого извивалась от блаженства, теперь в пару с другой была сведена у переносицы, ухмылка с его губ переменилась на что-то явно непохожее на улыбке. На его лицо понятными буквами было написано «БЕСПОКОЙСТВО».

— Мы тоже... — начинают давить меня и те, что сзади. И ни одного врача рядом нет, как на зло. Словно в 9 утра не наш рабочий день начинается. Хотя, да, тот факт, что я пришла в 8:30 немного что-то менял, но все равно.

— Отведи меня к нему, прошу, — Абу Бакр смотрит в мои глаза опять, но теперь уже с какой-то... Надеждой (?)

— Да, конечно. А вы, — я уже говорю другим, — можете подождать тут. Ваш врач как раз на подходе. Однако не волнуйтесь, его желудок промыли и больше в нем нет ни капли алкоголя.

Я киваю быстро Абу Бакру и иду впереди, осознавая, что он был за мной. Через несколько шагов мы оказываемся за дверью палаты.

— Только десять минут, Абу Бакр, — предупреждаю я мужчину и почему-то мне становится жалко его, видя как он торопливым шагом идет к маленькому мальчику на койке.

Я собираюсь уходить и уже делаю шаг назад, но что-то меня останавливает. Упираюсь о дверной косяк, ожидая того момента, когда они сами меня заметят и как-то намекнут выйти, если это надо будет.

— Я очень тебя ждал, Абу, — обиженно бормочет мальчик и поджимает губы. Я вижу, как старший хочет его крепко и бережно прижать к себе, но не может, потому что шея мальчика вправду была не в порядке. На моих губах появляется искренняя и печальная улыбка за них.

— Но ты же меня ждал, и я пришел. — удивительно мягкий голос доносится до моих ушей, из-за чего я быстро выпрямляюсь, пытаясь расслышать его такую версию. Я слышала только очень-очень, очень грубый и низкий мужской голос, которым было бы очень уместно озвучивать роли злодеев в книгах или монстров в фильмах ужаса.

— Мне теперь очень жалко, что я не могу ходить на тхэквондо, — опять говорить Ясин. — Теперь я точно буду сидеть дома до-о-олго-долго. Мама сильно плакала, брат? А папа? Папа явно взбесился из-за меня. Но я должен был, брат. Ты же сам меня учил быть сильным, добрым и хорошим мужчиной. Мою одноклассницу обидели, я хотел подождать этих парней у школы и преподать им хороший урок. Ведь женщин нельзя обижать, потому что они нежные. Ты же сам меня учил, брат. Я же прав, Абу?

— Как же ты заговорил, а со мной даже парой слов не перекинулся! — так глупо я вмешалась, что после сказанного вся покрылась красными пятнами и съежилась под взглядами двух братьев.

— Прошу прощения, — он говорит мне на немецком, и я потупила взор от того, что только что слышала совершенно другой язык. Я слышала их и очень хорошо понимала.

— Это на каком языке вы только что разговаривали? — заинтересовавшись, спрашиваю я.

— На нашем родном. Вы нас не поняли, да? — наивный мальчик Ясин.

— Д-да... Не п-поняла, — я несколько раз моргнула, заметив на себе потемневший, однако, по-моему, когда-то бывший невероятно-голубым пристальный взгляд парня в черной водолазке и в темно-серых классических брюках. — Сообщите, когда закончите!

Я буквально бегу оттуда опять в свой кабинет. Распахнув дверь, на этот раз закрываю ту на замок и снимаю с головы платок, чуть не уронив планшет, но вовремя бросив его на диван. В голове опять какой-то пугающий сумбур и мне становится стыдно за свое поведение. Раньше я никогда себе такого не позволила бы, ни тогда, когда воспитана своим отцом.

После часового отдыха, что было крайней редкостью в нашей больнице, раздается сирена скорой помощи, и я, благодарю себя за то, что уже в платке, выбегаю из кабинета и, встретившись с Зайдом, вовремя оказываюсь у места. Я успеваю, и как раз двух малышек на кресло-каталках завозят внутрь клиники. Я вижу окровавленную руку девочки с безумно кучерявыми и черными волосами, на ней нежно-розовый комбинезон и белая курточка. Она так безмятежно сжала губы и глаза, что мое сердце почему-то ухает вниз. За ней следующая каталка. Мальчик. Маленький малыш, лет пяти, в синей рубашке и в белых, однако уже окровавленных штанах.

— Попали в аварию. Их родители находятся на данный момент в реанимации. Девочка потеряла много крови, а мальчику надо срочно провести операцию на голову. Боюсь, плохи дела с его мозжечком, он вообще не двигается. — заверяет быстрым ходом медсестра и в то время, как я бегу сразу же по дороге осматривая рану на голове мальчика, а Зайд следит за девочкой.

— Нужно соглашение опекунов, — говорю я вслух свои мысли.

— Некогда их получать. — отвечает на мои слова Зайд и дает поручение подготовить сразу же две операционные.

— Но если с ними что-то случится, доктор, мы будем очень виноваты, а состояние этого мальчика крайне... Крайне смертоносно. —Джессика, словно что-то сверхъестественное, появляется рядом с нами.

— Я возьму все на себя.

Зайд идет за увозящими каталками, а я следую за ним. Некогда думать. Вот в чем заключается хирургия. Ты не должен думать долго, ты должен действовать мимолетно. И от твоих действий зависит жизнь людей, судьбы людей, счастье людей. Вот почему мы целыми ночами не спим и вертимся в постели, вспоминая каждый шов, каждый крик и каждую слезу ребенка.

— Это очень опасно, Лимда, — схватив меня за кисть, Джессика несколько секунд выжидает мой взгляд, но так и не получив от меня ответа, отпускает руку. Я не знаю что делать, поэтому просто пойду за профессором, потому что он намного умнее меня и лучше меня.

— Мы не можем оставить детей на попечении судьбы. Если они умрут, а мы ничего так и не предпримем, это будет еще хуже, нежели стараться, но не добиться. Однако же, еще не в одной операции я не теряла своего пациента, так что, на все воля Всевышнего. Я сделаю это чего бы мне ни стоило. — говорю я одновременно и себе и испуганной Джессике, быстро умывая свои руки и дезинфицируясь.

Через десять минут моего общего обследования с Зайдом, мы соглашаемся на том, что девочка будет на мне, а мальчик на нем.

— Надо с головой поработать, а я бы не хотел, чтобы вы это делали, Лимда, так как до сегодняшнего случая вы не были знакомы с таковым.

Профессор Зайд в себе был очень уверен. Он был непоколебим в своем решении. Мне бы поучиться у него, пока я тут - в Берлине.

— Отсос! Следите за пульсом. Вата! — слова слетают друг за другом в течении часа, пока я пытаюсь сделать хоть что-то, ибо привести руку девочки в порядок. Но нет. Кости раздроблены. Эту руку почти не спасти. Она умерла. — Травматолог, как думаете, стоит ли нам сейчас все-таки ставить провода? — вся вспотев от волнения, спрашиваю я у женщины лет сорока, что по совместительству была травматологом, но не хирургом.

Она внимательно смотрит на рану. Изучает ее минуту, а я уже хочу наорать на нее.

— Дайте-ка, — словно специально, эта женщина берет из моих рук инструмент и уже ближе рассматривает месиво. Она так нудно это делает, что я уже не могу терпеть.

— Да быстрее, черт бы, под вами не чертов подопытный кролик!

Она странно смотрит на меня, потом опять на рану и кивает несколько раз, словно соглашаясь с чем-то или с кем-то.

— Стальные провода. Да, нужно это. Они помогут. Но понадобиться много времени. Месяцев три - точно, а после этого еще два года на реабилитацию, однако мы не можем дать гарантию того, что рука будет активно работать.

— Хорошо... Хорошо. За дело! — диктую я шаги каждому человеку в операционной. Затем опять смотрю на компьютер. С ритмом все хорошо. Еще чуть-чуть, и ты освободишься, малышка, мы выйдем отсюда героями! Только держись!

— Трудно... — наблюдая за тем, как я всем телом пытаюсь справиться с мышцами и костями маленького ребенка, бормочет травматолог. Я пытаюсь не обращать на нее внимание. Наконец дело доходит до защивания, и я с выдохом прошу Джессику зашить эту руку. Девушка с интересом занимает мое месте и через двадцать минут оставляет после себя идеальный шов.

— Умница, — смотря в ее сверкающие глаза, выражаюсь я и осматриваюсь всех присутствующих. Джессика рядом со мной, травматолог напротив стоит, все еще смотрит на мою только что законченную работу. Тайман как всегда засекал время своего наркоза, а две медсестры быстро собирают остатки после операции. — Мы все молодцы!

— Да! — Тайман подхватывает и смотрит на девочку с трубкой во рту. — В первую очередь, она. Такая сильная деточка.

— Д-да... — выдыхаю я, боясь теперь показать свое внутреннее состояние, и выхожу оттуда прямо в перчатках, во всем вооружении. Выхожу и хочу дойти до своего кабинета. Там, где меня не услышат, не увидят. Просто сесть и от души расплакаться от безвыходности. Да, я почти выигрываю, но чего только стоит мне эта победа!

За всем этим следуют бесконечные бессонные ночи. В такие ночи ни один из врачей не может спокойно спать, так как в голове любого из них пациенты. Каждую секунду думы о них не дают спокойной жизни. Впредь до тех пор, пока каждый из них полностью не вылечится и не покинет больницу.