On the over side [h.s]

– Да, бабуль, все хорошо, – говорю я по телефону, сидя на сиденье в аэропорту.

– Когда вы приедете к нам с Джулиет? – спрашивает она, и я смотрю на спину Гарри, пока он разбирается с билетами у стойки регистрации.

– На День благодарения.

– Я очень рада, дорогая. Но позволь кое о чем спросить.

– Что такое, бабуль? – хмурюсь я, метнув глаза в пол.

– Когда я уже буду нянчить своих правнуков?

Черт.

Я ненавижу такие разговоры, потому что они каждый раз расстраивают мою бабушку и меня тоже. Она никак не может принять тот факт, что я не хочу и не буду иметь детей ни за какие деньги. Она не в курсе, что со мной произошло, потому что я держу эту тайну под замком. Только Гарри знает, что я не могу иметь детей, но ему неизвестны причины. Тяжело скрывать ото всех свое прошлое, особенно когда о нем постоянно напоминают.

Бабушка придерживается старых жизненных позиций, что любая женщина родилась на этот свет для того, чтобы выйти замуж и родить детей. И она воспитала папу в таком же духе, а он нас с Джулиет, но со мной это не сработало.

Такие разговоры заставляют меня задумываться, что со мной что-то не так. Но, может, это другие не хотят принимать меня такой, какая я есть на самом деле?

Определенно по библейским правилам Бог создал мужчину и женщину для любви и продолжения рода, но я была создана совершенно для другого предназначения.

– Никогда, – говорю я и смеюсь, чтобы она посчитала это шуткой.

– Гвендолин! Не пугай мое сердце, дорогая! – ахает бабушка.

– Прости, бабуль, но я пока еще не готова к детям, – прекращаю я смеяться. – С дедушкой все хорошо? – перевожу я тему.

– Да, с дряхлым стариком все в порядке. Он стрижет газон.

– Дедуля не теряет хватку, – усмехаюсь я и поднимаю глаза с пола на приближающегося Гарри.

– Он слишком много ворчит, вот я и заставляю его работать.

– Молодец, бабуль, так держать. Мужчина всегда должен знать свое место, – говорю я, когда Гарри образует тень возле меня.

– Это какое такое место? – Гарри вскидывает одну бровь, сморщив лоб в кривой улыбке.

– Бабуль, мне пора идти, – закатываю я глаза в улыбке.

– Хорошо, дорогая. Люблю тебя, – прощается она.

– И я тебя тоже, – тепло выговариваю я и завершаю звонок.

– И какое же у мужчины место? – переспрашивает он с билетами в руке.

– Твое место – тащить мои чемоданы и идти за мной, – я поднимаюсь, выхватывая у него билеты и иду вперед.

– А как насчет вежливости? – ворчит Гарри сзади, волоча два моих чемодана.

– Я была вежливой, – я читаю, что наши места опять в бизнес-классе и вылет произойдет через час.

– Неужели? Тогда почему я не услышал слово "пожалуйста"?

– Я сказала. Ты, видимо, пропустил мимо ушей, – разворачиваюсь я к нему на пятках, улыбаясь сучьей улыбкой.

– Пить хочешь? – суживает он глаза, останавливаясь посреди аэропорта.

– Да, воды, – киваю я.

– Воды что?

– Воды, пожалуйста, – склоняю я голову набок.

– Жди здесь, – он оставляет меня с чемоданами и направляется к автомату с напитками.

Я хватаюсь за ручки чемоданов и прикатываю их к себе, чтобы не мешать людям. В Нью-Йорке сейчас десять часов ночи, поэтому за огромными окнами темно. Нам с Гарри приходится лететь отдельно от команды в Лиссабон из-за того, что остальные повели себя безответственно и обкурились до беспамятства.

Гарри был очень зол пару часов назад, из него вылетали искры, когда он орал на не соображающих ребят. Я была с ним и обомлела, увидев, что происходило в номере отеля. Повсюду витал тяжелый дым, Найл с Лиамом валялись, прижатыми животом к полу. Они едва функционировали и заторможено вели себя, совсем не реагируя на взбешенного Гарри.

Луи и Зейн выглядели как настоящие амебы, развалившиеся на диване. Они улыбались, как умственно отсталые дети, пока Гарри рвал и метал в помещении, переворачивая стол с окурками. Он тряс парней, пытаясь привести их в чувства, и даже вылил на них кувшин с водой, но лишь только намочил диван.

Он назвал их всех "уебками" и попросил Паркер с Чарли поставить их на ноги за сутки и полететь завтра вечерним рейсом в Лиссабон.

Я не ожидала увидеть практически неживого Луи с косяком во рту. Меня напугало, что предстало перед моими глазами: его голова отвисала с подлокотника дивана, он смотрел на меня и широко улыбался, даже не понимая, кто перед ним стоит.

Зейн единственный, кто оставался в чувствах, но и его тоже несло не в ту сторону. Я не могла на него смотреть, мне было противно видеть его омерзительную сторону. Я до сих пор не могу смириться с мыслью, что он и Джулиет вместе гребаных пять месяцев! Он не заслуживает быть с ней. Она не подходит ему ни по каким критериям. И он тот, кто испортит ей жизнь, если Джулиет позволит их отношениям развиваться дальше, чего я вовсе не хочу.

И самое невыносимое то, что я не имею права вмешиваться в ее личную жизнь и решать за нее, с кем ей быть. Джулиет возненавидит меня, если я попытаюсь разрушить их отношения.

С моей принципиальностью и настырностью я легко бы справилась с Зейном и убедила его бросить мою сестру. Я бы четко объяснила ему, что он приписывает ей пожизненное клеймо с кучей психологических травм. И то, что Зейн в присутствии ее пьет меньше, не значит, что он будет способен сдерживать себя всю жизнь. Я видела, насколько он уязвим от алкоголя и что у него нет меры.

Поняв, что на них бесполезно кричать, Гарри вылетел из номера взбешенный. Он грубо тащил меня за собой, слишком сильно сжав мое запястье. Мне было больно, но я понимала, что без толку ему об этом говорить, потому что он бы не услышал. Я просто вытерпела, и сейчас моя правая рука покрыта фиолетовыми отметинами в форме пальцев Гарри.

Он не видел, что сделал со мной, и я ему не покажу, чтобы еще больше не расстраивать. Я знаю, что он намеренно никогда бы не воспользовался своей силой против меня. Он не позволяет себе обижать женщин физическим способом, но на тот момент он вышел из-под контроля, и я это приняла должным образом.

Он был рассержен и расстроен. Гарри кричал на бедного Элиота и просил ехать быстрее до отеля. Он отпустил меня у моей двери и велел быстро собраться. Я только молча кивнула и подготовила чемоданы, спрятав на дне всю документацию.

Гарри быстро вернулся за мной с одной сумкой на плече, и также быстро мы ушли из отеля. Пока Элиот вез нас в аэропорт, Гарри скурил полпачки сигарет и надымил в машине, даже несмотря на то, что окна были открыты. По-другому ему не удалось успокоиться.

Он втягивал в себя одну сигарету за другой, пока я мялась и смирно сидела на другом конце сиденья, не зная, как помочь ему. Я боялась его касаться и что-то говорить, чтобы он не сорвался на меня. Я специально надела черную толстовку с длинными рукавами, чтобы спрятать запястье, и теребила ткань, глядя вниз.

Гарри пришел в себя относительно недавно, и если я продолжу раздражать его, вполне вероятно, что он оставит меня тут одну и улетит в Лиссабон. Мне самой придется добираться и искать его.

– Вот, держи, – появляется он возле меня, протягивая бутылку.

– Спасибо, – благодарю я с улыбкой и откручиваю крышку, отпивая прохладной воды.

– Надо же, ты знаешь слово "спасибо", – хмыкает он и достает из заднего кармана упаковку жвачки, разрывая ее.

– Конечно, знаю, – вытираю я мокрые губы тыльной стороной ладони и закручиваю крышку обратно.

– Я уже стал подозревать, что ты невоспитанная, – ухмыляется он, закидывая в рот две подушечки жвачки.

– Пошел ты, Стайлс, – я показываю ему средний палец, в котором держу бутылку. – Теперь я достаточно любезна? – не скрываю я своей улыбки.

– Факнуться - сверх проявления любезности, – ухмыляется он, жуя жвачку.

– Тащи чемоданы, Гарри, – выдыхаю я и разворачиваюсь, направляясь к таможенному контролю.

– Ты забыла опять добавить "пожалуйста", – напоминает он, догоняя меня с чемоданами и сумкой на плече.

– Могу снова фак показать.

– А я могу откусить тебе палец, – угрожает он.

– Не знала, что каннибализм все еще существует, – усмехаюсь я, доходя до охраны.

– На островах Фиджи живут людоеды. Думаю, тебя стоит с ними познакомить. Продемонстрируешь им свою любезность в виде факов, – отдает он чемоданы на контроль, пока я протягиваю наши паспорта мужчине, чтобы он их проверил.

– Тупая шутка про Фиджи и людоедов.

– А я не шучу.

– Ваш рюкзак, мисс, – обращается ко мне мужчина в униформе, возвращая паспорта.

– Что, простите? – перевожу я свои глаза с Гарри на него.

– Рюкзак снимите, – повторяет он.

– Нет, – сразу отказываюсь я, покачав головой.

– Вы никуда не пройдете, пока не покажете содержимое в сумке, – предупреждает он.

– Пройдем, – слышу я за своей спиной стальной голос Гарри.

– Сэр, ваша сумка чистая, мы уже проверили ее. Вы можете проходить дальше, но ваша спутница останется тут до тех пор, пока не откроет рюкзак, – смотрит на меня мужчина.

Я с волнением оглядываюсь на Гарри, сжимая лямку рюкзака и качаю головой, объясняя таким способом, что не покажу содержимое. Помимо пистолета, который мне подарил Гарри без лицензии, в кармашке находится пачка "Marlboro" с перевернутой сигаретой и психотропные препараты.

Если таможенный контроль обнаружит эти вещи, меня могут либо посадить, либо закрыть в дурку.

– Это обычный маленький рюкзак. Думаешь, она протащит в нем автомат? – грубит ему Гарри. – Или ты любишь всякие женские штучки и хочешь оценить ее косметику? – издевается он над мужчиной.

– Девушка, рюкзак, – он игнорирует колкие комментарии Гарри и тянется ко мне, чтобы выхватить сумку.

– Тебе не стоит этого делать, – Гарри быстро реагирует, хватая меня за запястье и заводит за свою спину, встав спереди.

– Я вызову охрану, – предупреждает мужчина, совсем не испугавшись угроз.

– Тысяча долларов, и мы проходим спокойно, – челюсть Гарри сдвигается, когда руки сжимаются в кулаки.

– Нет, – качает мужчина головой. – Две тысячи долларов, – на его губах расползается наглая ухмылка, и у меня просыпается огромное желание треснуть его кулаком.

– Держи, – Гарри вынимает из заднего кармана бумажник и достает двадцать купюр сотками, всучивая их мужчине.

– Спасибо, у вас ничего запретного не обнаружено. Можете проходить дальше. Приятного полета, – любезничает он, уступая дорогу.

– Пошли, – Гарри не сводит с него своих глаз и ограждает меня, становясь с его стороны, пока я прохожу вперед.

– Прости, – кусаю я нижнюю губу и виновато гляжу на Гарри, пока он берет мои чемоданы.

– Ты ни в чем не виновата, рыжик. Я заставил тебя лететь со мной. Главное, что с тобой все в порядке, – поворачивается он ко мне, все еще жуя жвачку, о которой я забыла.

– Спасибо, я верну деньги, – следуем мы дальше по широкому коридору мимо кучи охранников и людей с сумками и чемоданами.

– Не нужно, – отказывается он.

– Давай тогда я хоть сумку твою понесу.

– Мне не тяжело.

– Я сильная.

– Забей, рыжик. Осталось пару метров, – заворачиваем мы на углу и спускаемся по лестнице.

Гарри останавливается на повороте и поправляет волосы, которые лезут ему на лоб. Я крепко сжимаю лямку рюкзака и оглядываюсь на охранников, потому что мне начинает казаться, словно они отберут у меня сумку.

Гарри ни на что не обращает внимания с жвачкой во рту и несет чемоданы в багажное отделение, после чего мы выходим из здания на взлетную и поднимаемся на борт огромного самолета.

По билетам нас пропускают в бизнес-класс. Нам сразу же предлагают шампанское, но мы отказываемся и просим принести газированные напитки: мне вишневую колу, а Гарри обычную.

Полет займет долгий промежуток времени, практически семь часов, и я надеюсь, что паническая атака не настигнет меня здесь среди пассажиров, персонала и особенно Гарри. Я не хочу, чтобы он знал о моем психическом расстройстве, которое проявляется вне зависимости от ситуации и времени.

Приступ невозможно контролировать, он появляется внезапно и сильно воздействует на организм. Самое ужасное, что паническая атака может лишить меня жизни в том случае, если она проявится, когда я буду за рулем.

От собственных мыслей меня уже подташнивает, и я сглатываю образовавшийся ком, прилегая к баночке колы. Я делаю несколько больших и жадных глотков, концентрируясь на сахарно-вишневом вкусе, чтобы не дать случиться тому, о чем я думаю.

– Добрый вечер, дамы и господа, вас приветствует пилот самолета. Через пять минут мы взлетаем. Пожалуйста, пристегните ваши ремни безопасности. В случае непредвиденной ситуации стюардессы помогут вам, – раздается через динамик во всем самолете. – Спасибо за внимание и хорошего полета, – завершается речь.

Я тяну ремень через себя и закрепляю его на защелку, после чего опустошаю банку колы. Гарри еще не притронулся к напитку в отличие от меня, на данный момент его руки находятся около его носа. Он касается переносицы указательными пальцами, а большие располагает на подбородке, закрывая глаза. Оставшиеся пальцы он присоединяет друг к другу и что-то бормочет.

Я хмурюсь, пытаясь прислушаться к его словам, когда мы взлетаем. Но из-за шума я ничего не слышу, лишь его невнятный шепот и пару не связанных между собой слов. Мне кажется, словно из губ Гарри в конце вылетает: "мама" и "прошу", но вполне вероятно он сказал что-то другое.

Он молится в подобном положении, не стесняясь моего присутствия. Его губы шевелятся, глаза не открываются и длинные ресницы подрагивают из-за того, что он полностью расслаблен.

Я наблюдаю за ним безотрывно и не замечаю, как мы оказываемся на небе и все уже сидят с расстегнутыми ремнями. Я изучаю черты его лица и то, как он сосредоточен в своем деле.

Я зацикливаюсь на его губах, пытаясь прочесть то, что он говорит, и мне удается понять некоторые фразы. Из его уст вырывается: "будь со мной, мам", "оберегай нас", что вводит меня в полное заблуждение.

Я сдвигаю брови, не видя смысла в этих словах, ведь они не похожи на обращение к Богу. Он не упоминает его, а постоянно обращается к матери и не использует строк из христианской молитвы.

Гарри вынимает свой серебряный крестик из-под белой футболки и целует его, прежде чем прижимает ко лбу и произносит:

– Аминь, – громко шепчет он, и я быстро отвожу глаза к окну, делая вид, что вовсе не смотрела и не слушала его. – Ты пялилась, – ухмыляется он, засовывая крестик обратно под футболку и снова приступая жевать жвачку.

– Нет, – качаю я головой, поворачиваясь к нему.

– Твои глаза говорят совсем другое.

– Хорошо, я наблюдала за тобой, – признаюсь я со вздохом, натянув рукава толстовки до костяшек пальцев.

– У тебя есть вопросы? – он открывает банку колы и делает большие глотки.

– Ты веришь в Бога? – специально спрашиваю я.

– Да, но я не обращался к нему или к Иисусу, – облизывает он губы. – Я редко молюсь по-настоящему, для этого нужен серьезный повод.

– Значит, сейчас ты молился не по-настоящему? – сжимаю я ткань рукавов в кулаки.

– Я обращался к своей матери. Она была для меня святым человеком, а теперь стала святым духом, – отвечает он, поражая меня до глубины души.

– Должно быть тяжело без нее, – кусаю я нижнюю губу и поднимаю глаза на него.

– Точно так же, как и тебе, – снова перестает он жевать жвачку, заставляя меня дрожащими зрачками смотреть на него.

– А отец? – слабо выговариваю я, забывая на секунду, что они с Паркер были в детском доме.

– Он мертв, – уводит он глаза, и его челюсть напрягается.

– Прости, я не должна была спрашивать, – сразу же извиняюсь я, видя, насколько ему неприятно.

– Все в прошлом, – он прилегает к напитку. – Попросить еще вишневой колы? – спрашивает он, допив содержимое и выплевывая жвачку в отверстие жестяной банки.

– Нет, не хочу, – качаю я головой и тру свои бедра.

– Почему ты в толстовке? В самолете жарко, – на его лбу появляются складки, когда он ставит пустую банку на маленький столик.

Мои глаза расширяются, и я замираю, но быстро прихожу в себя, чтобы он ничего не заподозрил. Гарри легко может прочитать меня, но я не должна ему предоставить шанса. Он сразу все поймет и будет ненавидеть себя.

– Меня знобит. Но скоро пройдет, я выпила таблетку, – оглядываю я помещение, стараясь вести себя естественно.

– На меня смотри, – его тон требователен.

– У тебя паранойя, Гарри, – закатываю я глаза для убедительности, пряча обе руки в рукава.

– Гвен, – произносит он сердито и двумя пальцами касается моей щеки, разворачивая мое лицо к себе. – В глаза мне смотри, – он не убирает пальцы и пытается поймать мой взгляд.

Я отказываюсь смотреть на него, поэтому рассматриваю нашу старую обувь. Его ботинки выглядят немного новее, чем мои черные кеды, и он трясет правую ногу, очевидно сдерживаясь.

– Повторю еще раз, Гвен: «Смотри мне в глаза», – его пальцы впиваются в мою кожу, когда голос становится суровее.

– Нет, – отказываюсь я.

– Хочешь вывести меня? – его лицо приближается в предупреждении, и я вздрагиваю, когда он тяжело выдыхает через нос, опаляя горячим воздухом другую мою щеку.

Я вжимаюсь пальцами в сиденье, пока Гарри давит на меня, громко вдыхая и выдыхая. Его глаза сосредоточены на моем лице, а холодные кольца задевают кожу.

Я так долго не протяну и рано или поздно Гарри добьется ответов любым способом. Мне ничего не остается, как признаться и покончить с неприятной ситуацией. Но я слишком упрямая и попытаюсь воспользоваться банальным способом, который должен сработать в мою пользу.

– Мне надо в туалет, – поднимаю я глаза на него.

– В туалет? – вскидывает он брови, не ожидав таких слов.

– Да, Гарри, я выпила банку колы и мне нужно справить нужду.

– Иди, – он отстраняется и прижимается спиной к сиденью, раздвигая ноги. – Но разговор не закончен, – предупреждает он.

Я напрягаюсь, но встаю и хватаю с собой рюкзак. Мне вовсе не хочется в туалет, но я знаю, что собираюсь делать в нем. Я иду к нужной двери и жду, пока оттуда выйдут.

Спустя пару минут девушка выходит, и я захожу за ней, закрывая дверь на замок. Я быстро открываю рюкзак и роюсь на дне, выискивая косметичку. Я нащупываю ее и вынимаю, положив на раковину.

Я стягиваю через голову толстовку, оставаясь в черном топе с толстыми лямками и глубоким вырезом на груди. Мои волосы растрепываются и наэлектризовываются, из-за чего я быстро приглаживаю их. Я складываю толстовку и сжимаю ее под подмышкой, прежде чем открываю косметичку и вынимаю тональный крем со спонжиком.

Я поднимаю запястье, на котором отчетливо видны отметины пальцев Гарри, и накладываю большое количество тонального крема. С помощью спонжика я замазываю фиолетовые следы. Приходится нанести несколько слоев, чтобы ни единого пятнышка не осталось.

Я приближаю запястье к глазам и кручу его в разные стороны, присматриваясь, чтобы нигде не было видны синяки. Убедившись, что запястье выглядит чистым, я использую фиксатор, придавая стойкости тональному крему. В самолете слишком жарко, и мой небольшой грим может размазаться, и тогда Гарри увидит то, что не должен.

Убрав косметичку в рюкзак и поправив кулон-сердечко, я выхожу из туалета и возвращаюсь на свое место. Гарри поднимает голову, когда я протискиваюсь через него, создавая трение между нашими коленями.

Я улыбаюсь ему, плюхаясь на сиденье, и опускаю толстовку на стол, немного озадачив его. Он подозрительно оглядывает мой верх, уделяя внимание открытым участкам кожи и не замечает ничего особенного, отчего его лицо расслабляется.

– Ты действительно заболела? – Гарри тут же прижимает свою ладонь к моему лбу и хмурится. – Не горячий, – бормочет он.

– Всё уже прошло, – мягко убираю я его руку.

– Хорошо, – кивает он. – Чем займёмся?

– Предлагаю поспать, – я действительно вымоталась, и время приближается к полуночи.

– Подожди, прежде чем мы уснём, я хочу, чтобы ты приняла мой подарок, – Гарри наклоняется вперёд и тянет с пола под сиденьем свою сумку.

– Какой подарок? – не понимаю я.

– На день рождения. Я тебе так и не подарил, – он роется в сумке и вынимает небольшую квадратную коробочку.

– Оу, – смотрю я на подарок, который он протягивает.

– Должен же я ответить взаимностью, – улыбается он, демонстрируя слабые ямочки на щеках.

– Я просто принесла тебе торт и вино, – он преувеличивает ценность моего банального подарка ему на день рождения.

– Ты превратила дерьмовый день в приятные воспоминания. Я забыл, что такое настоящее день рождения, пока ты не пришла с моим любимым тортом.

— Я рада, что тебе понравились мои старания.

— Открывай коробку, рыжик. И с днем рождения, и все такое, — его лицо снова озаряет слабая улыбка.

— Спасибо, — я забираю розовую коробочку и развязываю белую ленточку.

Мне почему-то волнительно открывать подарок. Он от Гарри, и от этого внутри меня все сворачивается. Пока я тяну верхушку от коробки, мысленно пытаюсь угадать, что там. Но размер коробки маленький, и я предполагаю, что там какое-нибудь очередное украшение. Но как же сильно я ошибаюсь...

Я смотрю на содержимое, сначала ничего не понимая, но затем у меня в буквальном смысле отвисает рот. Должно быть, Гарри шутит надо мной. Он не может взять и подарить мне такую дорогую вещь, которую принято дарить своим девушкам, даже невестам или женам. Я ему практически посторонний человек, и с его стороны дарить такого рода подарки — необдуманный поступок.

— Ни за что, — отказываюсь я, возвращая коробку ему на колени.

— Нет, ты примешь мой подарок, — у Гарри сдвигаются брови, и он обратно всучивает мне коробку.

— Я не возьму его, — качаю я головой, закрывая коробку и тянусь к сумке под сиденьем, возвращая подарок туда, откуда он его достал.

— Ты не можешь отказаться. Это мой подарок, ты обязана его принять, — Гарри отбирает из моих рук сумку и вынимает коробку, вернув её на мои колени.

— Ты с ума сошёл, если считаешь, что я приму это. Такое не дарится чужим людям.

— Ты мне не чужая, — ему определённо не нравится то, что я сказала.

— Гарри, нет, — качаю я головой.

— Я настаиваю.

— А я настаиваю ещё больше.

— Хочешь обидеть меня? — использует он то, что сразу же вызывает реакцию на моём лице.

Он манипулирует мной с помощью трёх слов. Я сразу же с испугом смотрю на него и качаю головой. Но и принять такой дорогой подарок я тоже не могу. Гарри сделал это необдуманно. Я ему по сути никто.

— Я просто твоя подчинённая, — вздыхаю я громко, открывая коробочку и снова разглядываю содержимое.

— Ты не просто моя подчинённая. Ты мой рыжик, — улыбается он.

— Домашний питомец? — хмыкаю я, слабо улыбаясь.

— Вредная кошечка, — издевается он.

— О боже, меня сейчас вырвет, — хихикаю я.

— Так уж и быть, мой ручной котёнок, — делает мне он одолжение.

— Это ещё омерзительнее.

— Просто забирай подарок, радуйся ему и пользуйся на здоровье.

— Чёрт возьми, Гарри. И где машина? — беру я ключи в руки.

— Прилетит завтра, — его губы расползаются в широкой ухмылке.

— Ты больной, — качаю я головой, разглядывая марку машины.

— Если только тобой, — подмигивает он, специально выговаривая эту ванильную чушь.

— «Феррари Рома», — прочитываю я название на ключах.

— Он самый, рыжик.

Поверить не могу, что Гарри подарил мне машину за триста тысяч баксов! Он либо сошёл с ума, либо я не знаю, как ещё объяснить его мотив такого дорогого подарка.

— У меня есть машина.

— Знаю, «Форд Кортина». Я видел эту старушку. Она развалится по дороге, — усмехается Гарри.

— Не смей трогать мою машину! — строго смотрю я ему в глаза.

— Ты не собираешься избавляться от неё? — вскидывает он брови.

— Нет, это машина родителей. Я буду ездить на ней, пока она не заглохнет навсегда.

— А как же мой подарок?

— Ты действительно будешь перевозить машину по всему миру? — смотрю я на него.

— Ну свою же перевожу, — опять ухмыляется он.

— Ты просто больной на голову, Гарри, — издаю я усмешку.

— Надеюсь, тебе понравится эта крошка, — подмигивает он.

— Спасибо. Это самый дорогой подарок в моей жизни, — искренне благодарю я, всё ещё не готовая принять эту машину.

— Копейки, — отмахивается Гарри в шуточной форме.

Очуметь просто! У меня теперь есть «Феррари Рома» за триста тысяч мать его кусков! И я получила её совсем не за интимные услуги. Я даже ничего ещё не делала, кроме как целовалась с Гарри, чтобы заслужить такой подарок. Ему отсасывали столько девушек, я сама лично видела процесс, но я сомневаюсь, что хоть кому-то из них Гарри дарил машину или что-то ещё.

Я знаю, что он благотворительный человек и слишком добрая душа, когда дело касается людей, которые увязываются в беду. Но это уже чересчур. Я сама себе могу купить машину, но я просто пока этого ещё не сделала, чтобы не было никаких подозрений. Я стараюсь по максимуму скрывать от майора Купера, что у меня на счету более десяти миллионов долларов.

Даже Джулиет не в курсе, что мы с ней теперь богатые дамочки, которые могут позволить себе всё, что захотят. Она знает, что я теперь хорошо зарабатываю благодаря "аукционам", но она понятия не имеет, сколько идут нулей за единицей.

Я просто в шоке от подарка Гарри. Весь остаток перелёта я разглядываю кнопочные ключи и тру их пальцами, не веря, что они от моей новой машины.

Я больше не могу и слова связать. Я не замечаю даже, как проваливаюсь в сон, и перед глазами остаётся лишь чёрная пелена.