Глава 22
Джейден
Тринадцать лет назад
– Джейден, ну почему ты вечно такой недовольный? – канючит сестрица, стараясь стащить меня с кровати за руку.
Пол скрипит под ногами, одна из стен ходит ходуном – парочка в соседней квартире развлекается вовсю, но Эмилии будто бы наплевать. Она упирается каблуками простых школьных туфель в ветхий паркет и кривится от натуги, а я не думаю даже шевелиться. Сижу и смотрю на нее с высоты кровати и собственного роста, лишь едва заметно вскинув брови.
В отличие от меня, Эмилия похожа на отца – от него она унаследовала не только замысловатую скандинавскую фамилию, но и бледную кожу, и светлые глаза, скорее голубые, нежели серые. А еще доброту и простоту, какими в Либерти-Сити не мог похвастаться практически никто. Ну ничего, от них не останется ни следа, когда ей исполнится лет тринадцать.
Как не осталось и у меня.
– А тебе какая разница? – усмехаюсь я и тяну ее на себя, как следует треплю по волосам, и усмешка медленно перерастает в довольную улыбку.
Ладно, может быть, немного доброты во мне и осталось. Как ни крути, я люблю младшую сестру – только она, если не считать повесы Ксандера, у меня и есть. От матери толку никакого: знай себе болтается по району в попытках примазаться хоть к кому-нибудь ради денег. Давно нашла бы себе дело, как большинство на районе.
Да, им рулят Отбросы, но у тех вечно находится работенка: что-то украсть, кого-нибудь осадить, а то и съездить на разборки в Овертаун или даже дальше, в нормальные районы Майами.
Но нет. Мать предпочитает и дальше торговать дряхлеющим телом или перебиваться на побегушках у дружков Бакстера Моралеса. И ладно бы от этого был толк, но ему, негласному королю Либерти-Сити, плевать и на нее, и на ее проблемы. Он ей даже не платит.
– Если и ты будешь вечно ходить с недовольной рожей, то я скоро повешусь! – восклицает Эмилия почти с той же возмущенной интонацией, что и мама иногда, но у сестрицы все равно выходит лучше.
Чище. Наивнее.
Ей всего одиннадцать, а она уже многое понимает: не обращает внимания на стуки и стоны из смежной комнаты, не задает лишних вопросов и не лезет к матери, когда та возвращается домой. И даже про школу не спрашивает.
– Миссис Мендоса сегодня на уроке сказала, что если мама не заплатит в следующем месяце, то я могу больше не приходить. Представляешь? Никакой школы! А что буду делать дома одна? На улицах почти не осталось ребят, поболтать не с кем, не то что...
Эмилия замолкает и обиженно надувает губы, а потом с силой бьет меня кулачком по плечу, но я не чувствую удара – силенок маловато, да и не собиралась она делать больно. Так, просто активно возмутилась. Я качаю головой в ответ и кошусь на приоткрытое окно.
С улицы доносятся крики и редкие звуки ударов. Не удивительно, что ребят там не осталось: в последнее время Отбросы все чаще устраивают разборки прямо на глазах у всех, пару раз я и сам пересекался с этими ребятами по дороге в школу. На меня они особого внимания не обращают, громилам Бакстера хватает и того, что пока что я не перехожу им дорогу.
А если и перейду, то в свои семнадцать я уже ношу во внутреннем кармане кожанки ствол, так что как-нибудь разберусь. В отличие от Эмилии и ее малолетних подружек. Сколько в Либерти-Сити осталось детей? Матери посообразительнее и побогаче давно попрятали своих по домам, а то и отправили в другие районы, к родственникам.
А наша мать будто и не переживает, что дочь когда-нибудь может попасть под горячую руку Отбросов. Или просто к какому-нибудь обдолбанному идиоту.
Улыбка сползает с лица, я свожу брови к переносице и наконец поднимаюсь с кровати. Эмилия с удивлением отскакивает в сторону и смотрит на меня огромными серо-голубыми глазами, а вокруг нее отчего-то клубится странное, незнакомое серебристое сияние. Я даже моргаю несколько раз, чтобы отогнать наваждение, но сияние не исчезает, а становится лишь отчетливее и ярче.
Какого черта?
– Привидение увидел, Джей? – со смехом спрашивает Эмилия и с любопытством оборачивается, но позади лишь стена. – Только не говори, что тебя отвлекают соседи.
Смеется сестрица заразительно, однако на этот раз я не поддаюсь. Прищурившись, стараюсь разобраться, что же все-таки вижу, но никак не могу сосредоточиться. Люди у дома кричат все громче: за обилием матов не разобрать, в чем соль очередного скандала, но один из голосов я все-таки узнаю. Голос матери. Черт, мы можем хоть один день пожить спокойно?
Как будто двух пьяных любителей потрахаться за стеной было мало.
– Может быть, – произношу я, прежде чем схватить куртку с постели и накинуть на плечи.
– Слушай, Эми, а пойдем-ка отсюда. Прошвырнемся по району, зайдем к Ксандеру. Рядом с ним вроде жила твоя подружка, нет?
– Виола! Она еще маленькая, но мы все равно ладим, – радостно отвечает она и бросается к дверям, напрочь позабыв и о моем недовольном лице, и о брошенных у кровати школьных учебниках.
На них я смотрю с долей сожаления. Эмилия заслуживает лучшего. Жить в нормальном районе, учиться в приличной школе и общаться с друзьями, когда захочет. Однако дать этого ей я не в силах. Пока я так слаб, пока мне всего-то семнадцать, мы заперты в помойке под названием Либерти-Сити и можем лишь мечтать о лучшей жизни. Но когда-нибудь... Черт, поскорее бы это «когда-нибудь» уже наступило.
Как обычно бывает в моменты радости, сестрица ничего вокруг не замечает. Чуть не сшибает стойку для одежды в тесной прихожей, неуклюже размахивает тонкой ветровкой в попытках просунуть руки в рукава, но улыбается ярко и довольно. Удивительно. Сколько раз Ксандер говорил, что братья обычно не ладят с младшими сестрами, я так ни разу и не понял, с чего бы это мне не ладить с Эмилией.
Да я готов был голову оторвать любому, кто обидит сестрицу. Буквально, если понадобится.
– Виола никуда не убежит, Эми, – смеюсь я, но быстро натягиваю на лицо знакомую маску мрачной задумчивости. – А ты переломаешь себе все, если будешь так вертеться.
– Ой, ну что ты как мама, – Эмилия показывает мне язык и приоткрывает входную дверь, – Виолу могут забрать родители, они часто ездят куда-то вечером. Так что надо поторапливаться! Это твой Сандер до ночи никуда не ходит.
– Ксандер, – хмыкаю я.
– Да. А так-то я знаю, что вы ночами где-то шатаетесь! И про пушку у тебя в куртке тоже знаю. Так что пошли к Виоле, пока я кому-нибудь не рассказала, – говорит она с такой гордостью, словно раскрыла тайну сотворения мира, а то и смысла жизни.
Было бы забавно, но мне сейчас вовсе не до забав. Эми до жути любопытная, обожает подслушивать все и всюду, но вот о таком дерьме ей лучше не знать.
Да только поздно уже.
Покачав головой и лишь благодаря силе воли не закатив глаза, я шагаю вслед за сестрой на пыльные улицы Либерти-Сити. Снаружи нас встречает знакомая вонь грязи, алкоголя и сигарет, смешанная с запахами пота и мочи. Типичный букет неблагополучного района, не хватает только мелочей вроде пороха и гари, как бывает по выходным. Или в особенно неудачные дни.
Кажется, сегодня как раз один из таких.
Стоит Эмилии сделать несколько шагов вверх по улице – вечно она бежит вперед, черт побери, – как ее хватает мужик в драной толстовке с эмблемой Отбросов. Перечеркнутый молнией череп трудно спутать с чем-то другим. Хочется приложить мудака головой о ближайшую стену, повалить на землю и избить ногами до полусмерти, однако я застываю на месте, едва заприметив пушку у него в руках.
Mierda.
– Ты глянь, рыбка сама заплыла к нам в руки, – хохочет мужик, покрепче перехватывая Эми, и приставляет дуло пистолета к ее бледной щеке.
Серебристое сияние вокруг вдруг становится гуще и едва не заслоняет собой и мужика, и его подельников, и маячущую неподалеку мать.
– И как, Габриэла, скажешь, что и теперь у тебя денег нет? Ты нам торчишь уже который месяц, а терпение у шефа не железное.
– Отпусти меня! – кричит Эмилия, пытается укусить мужика за руку, но только зря вертится.
Когда тот замахивается и лупит ее прикладом по виску, перед глазами у меня темнеет. Я так и стою на месте, как громом пораженный, но ничего вокруг не вижу: серебро заволакивает пыльную улицу, поглощает обмякшее тело сестры в руках Отброса и фигуру матери неподалеку, сжирает ее пронзительный крик. Мгновение, и серебро сменяется ослепительно яркой вспышкой.
Кажется, кто-то ударил прикладом и меня. Правое запястье обжигает адской болью, будто к нему приложили раскаленный прут, а крик Эмилии сливается с моим собственным и воплями матери. Что за дрянь здесь творится? Сквозь боль пробиваются отголоски сожаления: зря мы вышли из дома. А вместе с ними и решимость.
Больно или нет, я обязан помочь Эмилии. Сестрица не справится сама, да и куда ей? Ей всего одиннадцать лет, она и хотела-то только одного: встретиться с мелкой подружкой. А вместо этого что?
– У меня ничего нет, клянусь! – словно из-под толщи воды до меня доносится голос матери.
Ломкий, с истерическими нотками. Она рыдает.
– Не трогай ее, прошу, только не ее! Я найду деньги, просто дай мне немного времени!
– Слыш, разберись с пацаном, за нее возьмемся потом, – бросает мужик подельнику, но обмякшую в его руках Эми не выпускает.
Я с трудом могу разглядеть ее хрупкую фигурку и тонкую струйку крови на побелевшем то ли от страха, то ли от слабости лице.
– А ты, Габриэла, мне не заливай: шеф в курсе, скольких ты в районе обслуживаешь. Он тебя покрывает, а денег ты заносишь примерно ноль. Какого хера? Раскошеливайся давай, а то дочурка твоя отправится вслед за остальными должниками. А потом за сына возьмемся. Поверь, шеф найдет ему применение, он твои долги отработает.
– Хорхе, прошу!
– Рот закрой! Либо деньги, либо девка – выбирай, Габриэла. Что тебе дороже?
Мать задыхается рыданиями, а я прихожу в себя как раз вовремя, чтобы уклониться от цепкой хватки второго Отброса – темноволосого кубинца, едва отличимого от того, что сцапал Эмилию. Но глаза у этого неживые, стеклянные. Не иначе как он сидит на чем-нибудь куда крепче сигарет и выпивки. Как и половина Либерти-Сити, чтоб их.
Заехать ему по лицу пистолетом, опрокинуть на землю и придавить горло сапогом – чего проще? Но выходит так себе, хотя я трезвый и намного моложе. Наверняка и сильнее, просто соображаю с трудом. Перед глазами тут и там вспыхивают цветные пятна, а запястье и вся правая рука отзываются болью в ответ на любое движение. Из глаз едва не брызгают слезы, когда Отброс хватает меня за руку и пытается выхватить пистолет.
– У него пушка, Хорхе! – кричит он.
– Решила сынка на нас натравить? Вот это ты облажалась, Габриэла! – показушно смеется Хорхе, но в этом смехе слышится волнение.
Не ожидал, значит.
– Такого шеф не прощает.
Все происходит слишком быстро. Я подсекаю второго Отброса, вновь опрокидываю на землю и направляю на него пистолет – очередная ошибка, которую стоило бы предвидеть. В отличие от меня, люди Моралеса не колеблются и всегда бьют в цель. Пусть этот мужик и валяется у моих ног, Хорхе все равно спускает курок.
Оглушительный звук выстрела проносится по улице, вслед за ним летит пронзительный вопль боли – это мать валится на землю и давится слезами, лупит кулаками по грязи и скулит. А за тем, как падает хрупкое тело Эмилии, я наблюдаю словно в замедленной съемке. Серо-голубые глаза широко открыты, в них читается ужас, лицо и волосы забрызганы кровью. Она валится наземь, и руки ее изгибаются под неестественными углами. Моя маленькая сестра выглядит как брошенная, забытая хозяином кукла.
И это я ее не уберег. Это я потащил ее за собой. Я предложил ей свалить, пока не стало хуже. И как, не стало?
– Эми, – шепчу я, хотя хочется закричать. Голос быстро обретает силу: – Эми!
– Вали и его тоже, – бросает Хорхе и уже перезаряжает пушку.
Но плевать мне хотелось и на его пушку, и на жуткую боль в правой руке, и на вспышки серебристого света перед глазами. Я бездумно размахиваю руками направо и налево, отбиваюсь то ли от подваливших на выстрелы Отбросов, то ли от все тех же Хорхе с дружком. А может, даже от матери. Я едва соображаю, что делаю.
Тело больше мне не подчиняется. Меня обдает волной жара, а с кончиков пальцев один за другим срываются языки странного серебряного пламени. Разлетаются в стороны, перекидываются с одежды дружка Хорхе на землю, на нож у него в руках и на самого Хорхе.
Тот выбрал худшее время, чтобы сунуться ко мне. Ослепленный яростью, я готов уничтожить их обоих, а потом пройтись по Либерти-Сити и выкурить из своих нор оставшихся Отбросов. И так пока не доберусь до Моралеса.
За Эмилию я готов свернуть кому-нибудь шею. Или спалить дотла, раз уж у меня неплохо получается.
Когда у меня проснулись эти чертовы силы и почему на правом запястье, где недавно красовалась лишь пара старых синяков, теперь четко проступает угольно-черный узор – плевать. Главное, что теперь я могу их уничтожить. Семнадцать мне или нет, они не смогут ничего мне противопоставить. Им конец.
И раз они забрали у меня Эмилию, я заберу у них хотя бы жизнь.
– Твою мать, валим! – кричит Хорхе, но его дружок уже корчится на земле, схватившись за горло – одежда вплавилась в кожу и полыхает на несколько дюймов в высоту. – Блядь, какого хрена?!
Его я тоже достану. Понятия не имею, как мне это удается, но стоит только протянуть руку, и Хорхе вспыхивает как спичка, а улица утопает в его жутких криках. В воздухе стоит отвратительный запах паленой плоти, а позади испуганно бормочет мать. Я едва не поднимаю руку, чтобы такое послушное серебристое пламя поглотило и ее, но вовремя останавливаюсь.
Вонь забивается в нос, неожиданно приводит меня в чувство. Бросив взгляд на собственные руки, я замираю на несколько долгих мгновений: вокруг витает серебристое свечение, а правая рука от середины предплечья до основания ладони испещрена черными линиями. Переплетаясь, они складываются в витиеватый узор, чем-то напоминающий кельтские руны. Черт, да я настоящее чудовище.
Меченый.
Мать склоняется над бездыханным телом Эмилии, и меня как обухом по голове бьет: ее больше нет. Отбросы, будь они прокляты, оборвали ее жизнь ради денег. Ради, черт побери, денег. Она могла бы прожить десять, двадцать, да хоть девяносто прекрасных лет, а вместо этого...
Я делаю шаг вперед, но мать заслоняет тело Эми собой.
– Не подходи! – кричит она, дрожа от страха.
– Мам, не глупи, – хриплю я в ответ, нахмурив брови.
Чувствую, как на меня наваливаются боль и усталость, как к глазам подступают горячие слезы. Нет, реветь перед ней я уж точно не стану. Приходится проглотить это желание и сделать шаг вперед. Мать испуганно дергается, взгляд у нее прямо как у загнанной в угол бродячей собаки.
– Ты мог спасти ее! Раз ты... ты...
Договорить она не может, без сил падает на Эми и вновь заходится рыданиями. Черт. Да, я мог спасти ее. Мог бы просто остаться дома и послушать, что она хотела мне рассказать. А теперь никогда не услышу веселые рассказы сестрицы про школу; не узнаю, что рассказывала им на уроках миссис Мендоса; не увижу ее на улице с маленькой Виолой или в компании девочек постарше. Больше Эми никогда не разбудит меня утром и не скажет, будто от моей кислой мины в ужасе даже лимоны.
Эми вообще больше ничего не скажет.
Чертовы слезы все-таки бегут по щекам, но мне уже все равно. Так я и стою над содрогающейся от рыданий матерью и до боли стискиваю руки в кулаки. Пистолет вновь оттягивает карман, а метка жжет кожу. Я мог выстрелить раньше. Мог отвлечь их внимание.
Мог, но ничего не сделал. Черт.
– Давай я унесу ее домой, – надломившимся голосом произношу я и подхватываю сестру на руки, не обращая внимания на мать.
Та сопротивляется лишь в первые мгновения, а потом в страхе отскакивает в сторону. Боится, что я спалю и ее?
– Нужно свалить отсюда, пока не явились другие Отбросы. Сколько ты им должна?
Отвратительный вопрос.
– Около ста тысяч.
На этот раз я не говорю ни слова. Вот, значит, сколько стоила для нее жизнь Эми.
Бакстер Моралес заплатит гораздо, гораздо больше.