Сентимент | 18+

Третий год в «Убежище» должен был бы сделать меня спокойнее. Дом был прочным, брак — тем более. Но когда я, измотанный двухнедельной битвой в суде, зарулил поздно вечером на подъездную дорожку и не увидел в окнах привычного теплого света, что-то холодное и тяжелое сжалось у меня в груди.

Все в доме было темным и безмолвным. Не сработал датчик движения у входа. Не гудела музыка, которую Алия обычно включает, работая над чертежами. Тишина была неестественной, гробовой.

«Уснула, — попытался я убедить себя, выскакивая из машины и почти бегом направляясь к двери. — Просто уснула раньше».

Я резко толкнул дверь. Прихожая была погружена во мрак.
— Алия?

Ответом мне — тишина. Сердце заколотилось где-то в горле, учащенно и громко. Я сбросил портфель, не включая света, прошел в гостиную. Лунный свет слабо серебрил контуры мебели. И тогда я увидел ее.

Она лежала на полу, у большого дивана, свернувшись калачиком. Рядом валялась опрокинутая чашка, и темное пятно чая растекалось по светлому дереву. Лицо ее было мертвенно-бледным, веки сомкнуты.

Мир сузился до точки. До этого пятна на полу. До ее неподвижной фигуры.

— Алия! — мой крик прозвучал хрипло и не своим голосом.

Я рухнул на колени рядом с ней, трясущимися руками ощупывая ее лицо, шею, ища пульс. Кожа была холодной и липкой от пота. Сердце бешено колотилось под моими пальцами, слабое, частое.

— Милая, что с тобой? — я заговорил с ней, тормоша, сам не помня, что говорю. — Прошу, открой глаза. Дыши. Господи, только дыши...

Она слабо застонала, ее веки дрогнули.
— И... тан? — ее голос был тонким, слабым, как паутинка.

— Я здесь, любовь моя. Я здесь. — Я уже доставал телефон, чтобы звонить в скорую, слепо тыкая в экран. — Все будет хорошо, держись.

Но ее рука вдруг ухватилась за мою запястье с неожиданной силой.
— Нет... Стой...

— Что значит «стой»? Ты больна! Ты лежишь на полу! — я почти кричал, отчаяние и страх сжимали горло.

— Не скорая... — она с трудом приоткрыла глаза, и в их стеклянной глубине я увидел не боль, а... изнеможение? — Это... не болезнь.

— Тогда что?! — мое терпение лопнуло. — Что это, Алия? Говори, ради всего святого!

Она сделала глубокий, прерывистый вдох, ее пальцы все еще впивались в мою руку.
— Помнишь... ты неделю назад смеялся... что я сплю как сурок?
Я кивнул, не понимая. Да, она последние дни была какой-то сонной, вялой. Я списал на усталость.

— А сегодня... этот запах тухлой рыбы от твоего сэндвича с тунцом... — она поморщилась, и ее снова на секунду передернуло. — Я... я чуть не потеряла сознание на кухне. Потом... тошнота... все плывет...

Она говорила обрывками, и я, как детектив, складывал эти кусочки в голове. Необычная усталость. Тошнота. Обостренное обоняние. Головокружение.

Щелчок. Громкий, оглушительный.

Мозг, привыкший анализировать факты и выстраивать логические цепочки, на секунду отказался принимать очевидное. Потом волна понимания накрыла меня с такой силой, что я сам едва не рухнул рядом с ней на пол.

— Ты... — мой голос сорвался. Я смотрел на ее бледное лицо, на ее полузакрытые глаза, на нашу сцепленные руки. — Ты не больна?

Она медленно, с трудом покачала головой, и в уголках ее губ дрогнуло подобие улыбки.
— Врач... подтвердил сегодня утром. Я хотела... красиво рассказать. Когда ты вернешься... а потом... стало так плохо...

Весь мой страх, вся паника, сжавшиеся в ледяной ком в груди, вдруг растаяли, уступив место чему-то такому огромному и оглушительному, что я не мог дышать. Не болезни. Не несчастный случай. Не потеря.

Жизнь. Новая жизнь.

— Ты беременна? — прошептал я, и это прозвучало как молитва.

Она кивнула, и на этот раз улыбка стала чуть шире, хоть и усталой.
— Седьмая неделя. Доктор сказал... что такой токсикоз... это в пределах нормы. Просто... моя норма оказалась слишком... драматичной.

Я не помню, как оказался на полу рядом с ней, как обнял ее, прижал к себе, чувствуя, как ее худое тело безвольно обвисает у меня на груди. Я смеялся и плакал одновременно, целуя ее влажные от пота волосы, ее лоб, ее закрытые веки.

— Ты испугала меня до смерти, — я бормотал, зарываясь лицом в ее шею. — Я думал... я думал, тебя хватил удар, или сердце... Черт возьми, Алия...

— Прости, — она прошептала. — Я не хотела.

— Ничего, — я выдохнул, и мое дыхание наконец-то выровнялось. — Ничего. Главное, что ты... что вы... в порядке.

Я осторожно положил ладонь ей на еще плоский живот. Там, под тонкой кожей, билась жизнь. Наша жизнь. Плод нашего «Убежища», нашей выстраданной любви, нашего «сейчас».

— Знаешь, — я сказал, глядя ей в глаза, в которых уже появлялись привычные мне огоньки, — для человека, который проектирует убежища, ты выбрала весьма драматичный способ сообщить, что мы строим еще одно. Самый главное.

Она слабо рассмеялась.
— Говорила же... я не умею делать что-то просто.

— Слава Богу, — я прошептал и снова притянул ее к себе, уже не отпуская. Убежище было полным. Теперь — в самом прямом смысле.

Я не отпускал ее с пола еще долго, просто сидел, прижимая к себе, чувствуя, как дрожь в ее теле понемногу утихает, сменяясь глубоким, уставшим расслаблением. Адреналин отступал, оставляя после себя странную, хрустальную ясность. Каждая деталь в комнате казалась проявленной до болезненности: узор древесных волокон на полу, пылинки, пляшущие в луне над опрокинутой чашкой, биение ее сердца под моей ладонью.

— Ладно, — наконец прошептала она мне в грудь. — Полагаю, пол — не лучшее место для будущей матери. Помоги добраться до дивана, архитектор.

Я осторожно, как хрустальную вазу, поднял ее на руки. Она была такой легкой. Слишком легкой. Тот самый холодный страх снова кольнул меня под ребра.

— Тебя действительно рвало? — тихо спросил я, усаживаясь с ней на диван и укрывая пледом. — Ты ничего не ела?

— Пыталась, — она слабо махнула рукой. — Все, что попадало внутрь, тут же просилось обратно. Доктор выписал какие-то таблетки, но они, кажется, только усугубляют сонливость.

Я посмотрел на нее — на синяки под глазами, на прозрачную кожу на скулах. И понял, что был слепцом. Все эти дни она не просто «уставала». Она таяла на моих глазах, а я, увлеченный своей «важной» работой, даже не заметил.

— С сегодняшнего дня ты под круглосуточным наблюдением, — заявил я, и в голосе прозвучала та самая сталь, которую она так не любила. Но сейчас это был не контроль. Это была необходимость. Первозданный инстинкт. — Я отменяю все дела. Все.

— Итан, нет... — она попыталась возразить, но я уже доставал телефон.

— Луиза, — сказал я, как только на том конце взяли трубку. Голос у меня был ровным и командирским. — Мне нужна твоя помощь. Срочно.

Через сорок минут на пороге стояла не только Луиза с огромным термосом в руках, но и Юнос, с лицом, выражавшим готовность к штурму.

— Что случилось? — выпалила Луиза, влетая в гостиную. — Ты сказал «срочно» и «Алия» в одном предложении, мы примчались, нарушив все ПДД!

Я поднял руку, призывая к тишине, и кивнул в сторону дивана, где Алия, прикрыв глаза, все еще лежала, укутанная в плед.

— Она... — я сглотнул, внезапно понимая, что произнести это вслед за «срочно» будет звучать нелепо. Но было поздно.

Юнос нахмурился, оценивающим взглядом окинул бледную Алию, потом меня.
— Она больна? — его голос стал низким и опасным.

— В некотором роде, — я провел рукой по волосам. — Она... мы... беременны. Седьмая неделя. А у нее жуткий токсикоз. Она не ела весь день, чуть не потеряла сознание.

Наступила мертвая тишина. Луиза замерла с открытым ртом, термос в ее руке накренился. Потом ее лицо исказилось.

— Ты, идиот! — она прошипела, шлепнув меня тем самым термосом по плечу. — Ты вызвал нас посреди ночи, чтобы сообщить, что у твоей жены токсикоз?! Я думала, у нее рак! Или ты подрался!

— Он думал то же самое, — слабым, но насмешливым голосом проговорила Алия, не открывая глаз. — Застал меня без сознания на полу. Драматично, да?

Луиза перевела взгляд на нее, и ее гнев мгновенно растаял, сменившись профессиональной деловитостью. Она отставила термос, подошла к дивану и опустилась на колени.

— Ладно, ладно, проходимцы, — проворчала она, ощупывая лоб Алии. — Рассказывай. Что ела? Что пила? Рвало сколько раз?

Пока они обсуждали медицинские подробности, Юнос подошел ко мне. Он молча смотрел на меня, и в его глазах я прочел странную смесь понимания и... жалости?

— Напоминаешь меня, — тихо сказал он. — В тот день, когда Луиза рассказала про Лиану. Тоже был готов стену головой проломить от беспомощности.

— Я не беспомощен, — огрызнулся я. — Я все контролирую.

— Да-да, — он усмехнулся и похлопал меня по плечу. — Именно это и беспокоит. Расслабься, Харрисон. С этим не повоюешь. Только терпение и куриный бульон. Луиза, — он повернулся к жене, — я поеду, раздобуду тут то, что не пахнет тухлой рыбой. Может, простые сухари или имбирь.

Он ушел, а Луиза тем временем уговорила Алию сделать несколько глотков бульона из термоса. Казалось, это помогло. Цвет понемногу возвращался к ее щекам.

Когда они наконец уехали, в доме снова воцарилась тишина. Я устроился на полу у дивана, положив голову рядом с ее плечом, и просто смотрел на нее. На тонкую веточку вены у нее на виске. На легкое движение век под сомкнутыми веками.

— Итан, — она коснулась моих волос. — Ты все еще дрожишь.

Я и правда дрожал. Мелкой, глухой дрожью, идущей из самого нутра.

— Я испугался, — признался я, и голос мой снова предательски дрогнул. — Когда увидел тебя на полу... я подумал, что теряю тебя. Снова. И на этот раз навсегда.

Она открыла глаза и посмотрела на меня. В ее взгляде не было ни раздражения, ни усталости. Только глубокая, бездонная нежность.

— Не потеряешь, — она прошептала. — Мы просто строим пристройку к нашему «Убежищу». Самую важную. И, кажется, эта стройка будет с особыми условиями.

Я рассмеялся, горьковато и с облегчением одновременно, и прижался губами к ее ладони.

— Какими бы ни были условия, я готов. Я буду дежурить у двери. Буду носить на руках. Буду читать вслух книги по архитектуре твоему животу, если это поможет.

— Только не Ницше, — она слабо улыбнулась. — А то вырастет маленьким циником.

— Договорились, — я поцеловал ее ладонь снова. — Только Витрувий и Ле Корбюзье.

Она закрыла глаза, и ее дыхание наконец стало ровным и глубоким, по-настоящему спокойным. Я сидел рядом, все так же держа ее руку в своей, и смотрел, как лунный свет очерчивает ее профиль. Страх не ушел полностью. Он притаился где-то в глубине, как холодная тень. Но теперь у него был достойный противник — безумная, оглушительная, всепоглощающая надежда.

Наше «Убежище» готовилось к новому жильцу. И я, Итан Харрисон, бывший мастер по побегам и контролю, наконец-то понял, что самая большая сила — не в том, чтобы избегать угроз, а в том, чтобы защищать то, что действительно важно. Даже если эта угроза — всего лишь утренняя тошнота, а защита — просто быть рядом. Всегда.