Поцелованная тьмой

Может ли измениться мышление человека за пару дней? Может ли невинность уживаться с жаждой смерти, страсти и свободы? Я не знаю... Моё сердце бушует, но разум остаётся сильнее. Я понимаю, что должна сосредоточиться на спасении своей семьи, на том, ради чего живу — но сердце рвёт и мечет, мечется, как пойманная в клетку птица. Моя вера порицает ложь, предательство. Я не хочу обманывать Домиано, не хочу втираться к нему в доверие. Это противно мне, это не моё. Я не имею права лгать человеку, даже если он — самое чудовищное порождение этого мира.
С этими мучительными мыслями я открыла глаза. Бледные лучи солнца пробивались сквозь лёгкую тюль, скользили по полу, цеплялись за шелковые подушки. Воздух был пропитан ароматом апельсиновой цедры и тяжёлым запахом старого дерева. Я приподнялась на локтях и увидела, как спокойно дышит во сне Керасим. Его лицо было безмятежным, словно он и не жил в этом мире боли и жестокости. Парень двадцати двух лет, ростом чуть выше меня, с каштановыми кудрями, небрежно упавшими на высокий лоб. Густые брови нахмурились от яркого света, тонкие губы дрожали, шепча что-то несвязное во сне. Он был худощав, но сильнее и выносливее многих обученных воинов. Для меня он всегда был братом, тем, кого Всевышний не дал моей семье.
Я вспомнила, как впервые увидела его, когда мне было всего пять. Отец привёз его из восточных стран вместе с другими мальчишками, искалеченными варварским обычаем. В нашей вере подобные надругательства запрещены. Тело дано человеку Всевышним — и никто не смеет отнимать то, что ему даровано. Потому отец спасал таких детей, привозил их во дворец, даруя выбор: стать воинами государства или обрести свободу. Керасим выбрал службу.
Я сидела тогда на каменных ступенях у старой дворцовой прачечной — место, куда редко заглядывал кто-либо. На ладони лежали украденные у повара жареные каштаны. Внезапно я услышала лёгкие шаги и подняла голову. Передо мной стоял мальчик с корзиной белья. Его глаза — небесно-голубые, пронизывающие насквозь — смотрели на меня с изумлением.
— Салам... А ты кто? — тихо прошептала я, встретившись с его взглядом.
— Ва'салам... Меня зовут Керасим. А ты? — так же шёпотом ответил он.
Я улыбнулась краем губ, чуть наклонив голову. Тогда я, возможно, впервые ощутила странное, щемящее чувство — может, то была детская влюблённость, когда думаешь, что красивее мальчика на свете нет. А ведь он и был первым, кого я увидела.
— Я Лола. Будем дружить? — протянула я ладошку с остывшими каштанами. — У тебя волосы такого же цвета, — заметила я.
Он смутился, осторожно взял каштаны, словно боясь их уронить.
— Спасибо, Лола, — его улыбка была самой чистой и светлой, какую я только видела. — Давай дружить.
Так началась наша дружба. Я уговорила отца сделать его моим слугой, и с того дня мы были неразлучны. Вместе постигали языки, учились писать, читали стихи. Помню, как в одну из ночей мы сидели на крыше дворца, считая звёзды, и он рассказал мне свою историю.
У Керасима была бедная семья. Отец пас овец, мать с трудом продавала помидоры с крошечного участка. Но однажды кто-то украл всё стадо. Урожай погиб. Голод подступил к их дому, и отец продал своих детей влиятельным людям Востока. Сестру отдали японской «Якудзе», и, как бы жестоко это ни звучало, она, скорее всего, уже мертва. А его — продали в Ближний Восток, в семью «Ариф», известную жестокостью.
Он рассказывал, как их с другими мальчиками загнали в подвал. Пахло гарью. В камине алело пламя, в котором накалялись железные инструменты. Керасим рыдал, вспоминая, как его положили на деревянный стол. Мужчины держали за руки и ноги. Старик без наркоза отрезал то, что принадлежало ему от рождения, прижигая рану раскалённым железом. Его крик, наверное, разрывал тогда небо. И он не понимал, как остался в живых. Ему оставили лишь узкое отверстие, чтобы мочиться... Я плакала вместе с ним.
Это было варварство. Живодёрство. За гранью человеческого. Я слушала, как девушкам тоже калечили тела, чтобы они не могли чувствовать удовольствие, лишая их самой сути жизни. Почему люди не боятся Всевышнего?
Люди отца спасли Керасима и других детей. Так мы и встретились. Я знаю — он счастлив сейчас. Но сердце разрывается от боли: он никогда не сможет иметь ни жены, ни детей... Это страшно. Это обидно.
Мои мысли прервал громкий крик за дверью. Я вздрогнула. Керасим вскочил, закрывая меня собой. Я в панике натянула плед, укрывая голову. В этот момент дверь с оглушительным грохотом сорвалась с петель. Я, затаив дыхание, увидела его. Домиано. Лицо перекошено яростью, волосы взъерошены, глаза сверкают, будто в них бушует буря. Только они выдавали, что он не спал всю ночь.
— Что, чёрт вас дери, тут происходит? — процедил он сквозь зубы, прожигая Керасима взглядом.
— Что ты себе позволяешь, Домиано? Я не одета! Выйди отсюда! — выкрикнула я, дрожащим пальцем указывая на дверь.
— Ты смеешь раздавать приказы в моём доме? Спишь со своим кастратом в одной постели, раздетая... и передо мной стыдишься предстать? — его голос был густ, словно густой яд. — Смотрю, ты хорошо устроилась, принцесса.
Он сделал шаг, другой. Керасим не отступал, заслоняя меня собой, но Домиано его почти не замечал. Его бешеный взгляд снова скользнул по мне и вернулся к моему другу. Резким, отточенным движением он схватил Керасима за грудки и впечатал его в стену так, что я ясно услышала хруст.
Я зажала рот, чтобы не закричать. Домиано был слишком силён. Даже если бы Керасим захотел, он не смог бы противостоять этому монстру.
— Нет! — заорала я, подбегая к нему. Плед вцепился в мою ладонь, тяжелый, неудобный, но я не могла отпустить его — казалось, если он упадёт, всё вокруг развалится вместе с ним. — Прошу тебя, не трогай его. Я попросила Керасима лечь на пол рядом со мной. Мне было страшно... страшно до оцепенения от самой мысли, что ты, Домиано, можешь вот так ворваться ко мне посреди ночи. Мне нужен был хоть кто-то рядом... хоть кто-то живой.
Я шагнула ближе, но он лишь сильнее сдавил горло Керасима, приподнимая его над полом, словно не человека, а мешок с тряпьём.
— Ради Бога, отпусти его, Домиано. Он больше не будет спать здесь! — обречённо выпалила я, голос мой дрожал, предательски предвещая слабость.
Домиано прикрыл глаза, и с пугающим спокойствием разжал пальцы. Тело Керасима рухнуло на пол с глухим, страшным стуком. Он тут же закашлялся, судорожно хватая ртом воздух, а я опустилась рядом, обнимая его за плечи, поглаживая по спине. Мне хотелось верить, что это хоть немного его успокоит.
— Одевайся. Ты со мной пойдёшь на приём. — холодно бросил Домиано, покидая комнату, даже не удостоив меня взглядом.
— Прости меня, Керасим, прости... — шептала я, поднимая его с пола. Бледное лицо друга было искажено болью, а на шее расплывался багровый след.
— Лола, ты не виновата. Этот дон слетел с катушек. — хрипло ответил он, протирая покрасневшее горло.
Я опустила взгляд в сторону гардеробной, уже забитую вещами. Бог мой... От самых вульгарных до широких восточных одеяний. И всё это — для меня. Я вытащила чёрное платье свободного кроя и платок того же цвета. Моя броня. Моё укрытие.
— Как там мои сёстры? — спросила я, голос дрожал, а сердце болезненно сжималось.
— Наида отказывалась есть после твоего исчезновения. Только когда узнала, что ты жива, согласилась попробовать еду. А Аида... она была в отчаянии. Она верила, что ты сильная и справишься.
Я криво усмехнулась. Эти девочки — мой воздух, моя кровь. Наида младше меня на три года, Аида — на год. А Фатима... Малышка Фатима, которой недавно исполнилось два года... улыбчивая, тёплая... Боже, как же я по ней скучаю.
— Я вернусь к ним, Керасим. — твёрдо пообещала я.
Он одобрительно ухмыльнулся и кивнул.
— Боже... он ничего с вами не сделал? — обеспокоено шепнула Долорес, заглянув в комнату. Глаза её метались по помещению, словно ожидая увидеть кровь.
— Нет, всё хорошо. Не пойму, что он так взъелся из-за Керасима. — цокнула я, выходя из ванной, уже одетая в чёрное платье.
— Сама не понимаю, Лола. — Долорес задумалась. — Ты не будешь завтракать?
— Нет. Наш монстр требует, чтобы я сопровождала его на какой-то приём. Покорми Керасима, прошу. — я слабо улыбнулась и вышла.
Домиано появился в холле в сопровождении Адриано. Я спустилась с лестницы, чувствуя на себе прожигающий взгляд. Он подошёл так близко, что мне пришлось отступить и взглянуть снизу вверх. Лицо его оставалось безразличным.
— Ты забыла скрыть своё лицо. — произнёс он бесстрастно, взял край моего платка и аккуратно прикрыл лицо.
— Вы хотите взять её с собой, Босс? — хмуро спросил Адриано.
— Да. Весь преступный мир должен узнать, что у Домиано Риччи теперь есть драгоценный бриллиант Аравии. — на его губах скользнула тень улыбки. Я почувствовала, как сердце упало куда-то в живот.
В машине я с трудом держала себя в руках. Сколько ещё этой неведомой дороги? Я уже изнемогала от голода и тревоги.
— Ты не должна ни с кем разговаривать, ясно? — вдруг послышалось.
Я сжала зубы. Он ещё смеет приказывать?
— Да, хорошо. — равнодушно ответила я, пожимая плечами.
Увидела его прищур в зеркале заднего вида.
— Лола, ослушаешься — я накажу тебя. Не отходи от меня ни на шаг. Там будут очень плохие люди.
— Хуже тебя никого не будет. — прошептала я зло, зная, что он услышал.
Когда машина остановилась, Домиано вышел, любезно открыл мне дверцу. Я осмотрелась. Сзади подъехали ещё несколько автомобилей, одна — с Адриано. Значит, охрана.
Перед нами возвышалось величественное здание с длинной лестницей и роскошным входом. Мужчины приоткрыли двери, и я заметила, как они сжались, увидев Домиано. Лица их бледнели, словно перед самой смертью.
Внутри зал был огромным, шумным, наполненным мужчинами и женщинами. Женщины в дорогих платьях, мужчины с бокалами и сигарами, дымящими прямо в лицо своим собеседникам. Мне стало не по себе. Я не привыкла к такому разнузданному безобразию.
Я чувствовала, как жар от ладони Домиано обжигал сквозь ткань платья, даже не касаясь меня. Мы шли вперёд, под взглядами. Живая музыка лилась в воздухе — медленная, мелодичная, чужая. Всё напоминало кошмарный сон.
— Мой дорогой Босс, приветствую вас, — к нам подошёл высокий, подтянутый мужчина лет сорока восьми. Его лицо, заострённое, будто вырезанное из серого камня, озарилось холодной усмешкой. — Я польщён тем, что вы всё-таки удостоили нас чести принять моё приглашение, — он слегка склонил голову, блеснув золотыми зубами.
— Добрый день, Арнольд, — стальной голос Домиано пронзил пространство между нами, и моё тело вновь покрылось мурашками. Как он это делает?.. В его голосе таился лёд, способный обжигать. — Как же я мог отказаться от такого потрясающего приёма? — в его словах звучал откровенный сарказм, колючий, как лезвие бритвы.
Что-то здесь не так. Воздух дрожал от едва сдерживаемого напряжения. Казалось, между ними витала старая, пропитанная кровью ненависть, которую невозможно было замаскировать любезностями.
— Позволите познакомить меня с вашей интересной спутницей? — Арнольд опустил глаза, разглядывая меня с неприкрытым интересом.
— Конечно, я же совсем забыл, — равнодушно отозвался Домиано, и его слова прозвучали так, будто я — вещь, случайно оставленная на столе. — Это одна из четырёх дочерей правителя Аравии, короля Асада, — громко произнёс он, и все головы обернулись на нас. Шепоток, полон удивления, пополз по залу, будто змеи в высокой траве.
Я чувствовала их взгляды на себе: пронзительные, колючие, алчные. Чужие лица, чужие глаза, чужие намерения.
— Не может быть, — Арнольд хищно оскалился, сделав шаг ко мне. — Ты действительно могуществен, Домиано, раз смог заполучить недоступное для всего человечества, — восхищённо прошептал он, не отрывая от меня глаз.
— Для меня нет ничего невозможного, — хмыкнул Домиано, скользнув по нему презрительным взглядом с ног до головы. — Она та самая, которую этот ублюдок прятал от всех долгие годы.
Я зло взглянула на него. Как он смеет так говорить о моём отце? Злость разлилась по венам, сердце стучало так громко, что казалось — его слышит весь зал.
— Что? Он же прятал инвалидку, зачем она тебе сдалась, Домиано? — интерес Арнольда мгновенно погас, словно свеча на ветру. Ах, вот как... Инвалидка, значит?
— Салам вам, дорогой Арнольд, я вовсе не инвалидка, — любезно произнесла я, стараясь не дрожать. Все взгляды вновь приковались ко мне. Лицо Арнольда вытянулось, зрачки расширились. Я подняла голову, и наши взгляды встретились. В этот момент я почувствовала жар, исходящий от Домиано — тяжёлый, давящий. Он был зол. Чертовски зол. Я не выполнила своё обещание.
— Домиано, ты слышал? — Арнольд буквально задышал в предвкушении. — Ты уже видел, что скрывается за этими тряпками? Домиано, отдай её мне, и я клянусь, что мы закопаем топор войны навсегда.
Я замерла, расширив глаза. Мой взгляд метался между безразличным лицом Домиано и Арнольдом, который пылал жадностью, словно полоумный. Взгляд Домиано, скользнувший по мне, был холоден, будто я — всего лишь разменная монета. Моё тело предательски дрожало. Я не хотела, чтобы он отдал меня Арнольду. Я ошибалась. Хуже Домиано мог быть только Арнольд.
— Топор войны, говоришь? — в голосе Домиано мелькнул интерес, от чего по моей спине побежал холодный пот. Арнольд сделал шаг ко мне, и я, не раздумывая, отступила, спрятавшись за могучую спину Домиано. Он не шелохнулся, но я увидела, как напряглись его плечи, будто в любой момент он готов был вцепиться врагу в глотку.
Прошу... Домиано... Не соглашайся.
— Да, Домиано. Столько лет наши семьи убивали друг друга, и только мы с тобой смогли довести эту войну до холодной. Если ты отдашь мне эту девчонку, я признаю тебя лидером всех мафий мира. Мы вместе захватим Аравию и покончим с ними, — тараторил Арнольд, задыхаясь от нетерпения. Он напоминал безумца из фильмов о психбольницах. Только это происходило наяву.
Я осторожно сжала ткань идеально отглаженного пиджака Домиано. Пожалуйста... Повернись... Посмотри мне в глаза... Не отдавай...
Он медленно обернул голову через плечо, будто услышав мои беззвучные мольбы. Я подняла взгляд, вцепляясь глазами в его чёрные, глубокие, как сама ночь. Я впервые в жизни была готова умолять. Домиано — это не чудовище. Он — моя единственная защита. Моя стена. Моя крепость. Пока отец лежит между жизнью и смертью, только он может удержать меня от гибели.
Я жалобно замотала головой, мысленно выпрашивая: оставь меня с собой.
Домиано закрыл глаза, на мгновение задержал дыхание... и повернулся к Арнольду.
— А кто тебе сказал, что я хочу зарыть топор войны, недоумок? — его голос, хриплый и глубокий, как раскаты грозы, разнёсся по залу. Я вздрогнула. — Я буду лидером всего мафиозного мира, Арнольд. А если ты откажешься преклониться передо мной — я убью тебя голыми руками.
Я осторожно выглянула из-за его спины и встретила взгляд Арнольда — бешеный, налитый кровью. Домиано это заметил. Резким движением он притянул меня за край платья назад.
— А её ты никогда не получишь. Она моя, — эти слова резанули моё сердце, словно лезвие. Острые, безжалостные, и всё же... я не могла не признать: от них сердце билось сильнее, громче, будто готово было вырваться из груди.
Он повернулся ко мне, не глядя, и коротким кивком указал на выход. Я не посмела перечить. Мне было жутко страшно.
Мы вышли из здания, словно из капкана, и расселись по машинам. Домиано вёл на высокой скорости. Он был зол. Я чувствовала это кожей, каждым нервным окончанием.
Мне было стыдно. До боли в горле.
— Домиано, прости меня, — тихо проговорила я, зажимая между пальцами ткань платья. Он медленно повернул голову в мою сторону и несколько долгих секунд пристально смотрел на моё лицо, лишь изредка бросая короткие, почти равнодушные взгляды на дорогу. Казалось, будто ему всё безразлично, будто он спокоен до ледяного равнодушия. Но стоило мгновению смениться — и я прокляла свои наивные мысли.
— Я тебе приказывал не открывать свой рот, чёрт тебя возьми! — взревел он на весь салон, его голос оглушительно разнёсся под потолком, заставляя меня судорожно зажать ладонями уши. — Зачем ты закрываешь то, чего у тебя нет?! Может, ты действительно инвалидка, чтоб тебя? Может, у тебя нет ушей?! Ты хоть понимаешь, что теперь он не оставит тебя в покое?! Он захочет тебя отыметь, как последнюю шлюху, а когда ему надоест — скормит тебя своим пираньям!
Каждое слово будто кромсало моё сердце, резало кожу, оставляя кровоточащие раны. Я чувствовала, как слёзы горячими потоками катятся по щекам, предательски вырываясь наружу. Мне было стыдно. Мне было больно. Я прикусила губу, чтобы не всхлипнуть вслух, но тщетно — боль душила.
Домиано, шумно выдохнув, вдруг протянул мне платок. Я дрожащими пальцами взяла его и вытерла заплаканное лицо, громко всхлипывая.
— Он не тронет тебя... пока ты мне не надоешь. Молись, чтобы этого не случилось, принцесса, — процедил он сквозь зубы, а в его голосе читалась неугасимая злость. — А сейчас мы едем в другое место. Ты меня разозлила, мне нужно остыть.
Я молча всхлипнула, спрятавшись взглядом за окно. За ним расстилалась ночная Сицилия — прекрасный, чарующий город, в чьих огнях тонуло всё вокруг. Даже сейчас, среди этой тревоги, неоновые огни переливались багровым и золотым, а от их отражения на мокром асфальте становилось не по себе. Они будто напоминали кровь.
Машина остановилась у небольшого здания, у дверей которого стояли два громилы. Их суровые, каменные лица даже не вздрогнули, когда Домиано вышел из машины. Я последовала за ним. Он резко прикрыл моё лицо своей ладонью, прижимая к себе. Я почувствовала, как в нём всё пульсирует от ярости.
Амбалы молча расступились, впуская нас внутрь, однако их взгляды, полные неприязни и подозрения, вонзались в меня, как иглы. Я опустила глаза, но по полу скользили отголоски неонового света: розовые, багровые, фиолетовые. Всё внутри мерцало размытыми пятнами, создавая ощущение кошмара наяву.
Мы двинулись вперёд. И вот я увидела: три сцены с шестами, на которых обнажённые женщины извивались в странных, грубых, вызывающих движениях. Это нельзя было назвать танцем — скорее, агонией тела, в которой выпяченные ягодицы и движения бёдер замыкались в грязном круге. Мне стало не по себе. Щёки вспыхнули от жара, когда какой-то потный мужчина засунул купюры в трусики одной из них.
— Что это? Зачем ты меня сюда привёл? — зло зашипела я, вцепившись взглядом в его спину, будто этим могла прожечь в ней дыру.
— Ты сама виновата, принцесса, — бросил он холодно, поднимаясь по лестнице. Я вынужденно последовала за ним, сердце бешено колотилось. Кажется, ноги перестали мне повиноваться.
Мы оказались в закрытой комнате, посреди которой стоял шест. Пахло спиртным, дешёвым парфюмом и перегретым воздухом. В уголке, притенённом мягким светом, сидела девушка в наряде, который нельзя было назвать одеждой.
— Добрый вечер, мой господин, — соблазнительно пропела она, подходя ближе. Даже Мишель выглядела бы перед ней святой. — Желаете чего-нибудь новенького? Или как обычно? — томно спросила она, посмев коснуться его пиджака.
Меня передёрнуло. Боже, да меня сейчас стошнит.
— Как обычно, — равнодушно отозвался Домиано, не отводя от меня взгляда. Его чёрные глаза впивались в моё лицо, изучали, пронзали, оставляя холодный след.
Девица хихикнула, подскочила к какому-то устройству, включила отвратительную, вульгарную музыку, от которой мне захотелось сжаться в комок. Она грациозно виляла бёдрами, направляясь к шесту, а потом принялась на нём крутиться, раздвигая ноги, будто это было делом жизни.
— Нет! Я не буду смотреть на это, увези меня домой! — закричала я, зажмурившись и прикрывая глаза ладонями.
— Открой глаза и смотри, — прорычал он, хватая меня за край платья. Я замотала головой, отчаянно вцепившись в собственное лицо. Слышала, как он тяжело дышит. Чувствовала, как тащит за собой, притягивая к креслу.
Приоткрыв одну ладонь, я увидела, как он развалился в кресле, лениво наблюдая за мной снизу вверх. Его томный, тяжёлый, полный какого-то хищного желания взгляд ощупывал меня с ног до головы. Почему? Он даже не знает, что скрывается под этим платьем. Что с ним? Почему этот взгляд будто обжигает?
Домиано молча взял бутылку с янтарной жидкостью, открыл её и сделал глоток, не отрывая от меня взгляда. Жар растёкся по моему телу, а в животе медленно нарастал странный, тревожный жар.
Что со мной происходит?..
— Я хочу увидеть тебя, разденься, — скорее просит меня, чем приказывает.
Я шумно выдыхаю, сжимаю ладони в кулаки, чувствуя, как внутри всё сжимается в тяжёлый узел.
— Я не могу, Домиано, нельзя, — закрываю глаза, пытаясь унять дрожь в голосе. — Я могу показаться только своему мужу... это часть моей веры, ты не можешь ничего с этим поделать, — стою на своём, хоть и понимаю, чем всё это обернётся.
Он молчит, и в этой тишине слышно, как играет музыка за дверью и как где-то щёлкает зажигалка. Затем его голос, резкий, наполненный злостью:
— Ты не смеешь мне отказывать! — снова взрывается он. Я съёжившись от этого крика, чувствую, как ком подступает к горлу. Я хочу домой. Хочу выбраться из этой липкой, отвратительной атмосферы, пропитанной запахом алкоголя, дыма и пота.
— Отвези меня к Керасиму и Долорес, прошу тебя! — всхлипываю я, бросая взгляд на девушку, которая уже полностью обнажённая вальяжно двигается у шеста. Глаза жгло от унижения.
— Уйди отсюда. Адриано за дверью, — бросает Домиано. Я не стала ждать повторения, выскочила из комнаты, словно из клетки, хватая воздух ртом.
— Адриано... увези меня отсюда, прошу... — шепчу, встретившись с его нахмуренным взглядом. Он всё понял без слов. Лишь кивнул.
Когда я переступила порог своего нового дома, моё дыхание постепенно выровнялось. Сердце всё ещё билось в груди, но паника отступала.
Из кухни с торопливыми шагами выбежал Керасим. Я бросилась к нему, крепко обнимая, вдыхая родной, тёплый запах — запах дома, запах человека, которому можно доверять.
— Они запретили мне сопровождать тебя... Он же ничего не сделал тебе? — обеспокоенно спросил он, отстраняясь, чтобы заглянуть мне в глаза.
— Всё хорошо, Керасим... — только это и смогла выдавить я, стараясь не расплакаться.
На наши голоса прибежала Долорес. Боже, как же я была счастлива её видеть. Её мягкий взгляд, тёплая улыбка — всё это разом согрело меня.
— Моя дорогая девочка, ты не голодна? — участливо спросила она, поглаживая меня по голове.
— Я бы не отказалась от той рыбы, что вчера ты мне готовила, — попыталась я улыбнуться.
Когда накрыли на стол, я попросила их остаться со мной. Нам пришлось долго уговаривать Долорес нарушить правила и просто насладиться ужином в компании. В итоге она сдалась, и вечер стал светлее. Я почувствовала, как тревога отступает, а настроение теплеет от домашней пищи и тихих разговоров.
— Он заставил меня смотреть, как ему танцуют стриптиз... Вы представляете?! — закатила я глаза, уже в своей комнате, лёжа на кровати рядом с ними. Мы обсуждали всё на свете. Дверь починили, и я радовалась каждому маленькому удобству в этой новой жизни.
— Да что ты... — удивлённо прошептала Долорес. — Как невоспитанно со стороны Босса, — добавила она, качая головой.
— Я уверен, он бы больше никогда не взглянул на стриптизёрш, если бы один раз увидел, как танцует Лола, — с гордостью проговорил Керасим. Я засмеялась. Долорес нахмурилась, не понимая.
— Лола не рассказывала тебе, что она танцует танец живота? — продолжил он.
— Нет... я никогда не видела такие танцы, — с интересом ответила Долорес. Я улыбнулась.
— Лола, станцуй для нас! — с широкой улыбкой попросил Керасим. А кто я такая, чтобы отказывать? Хватит с нас грусти. Я хочу жить, чувствовать, смеяться.
— Долорес, у тебя есть магнитофон? — спросил Керасим. Та быстро закивала и выбежала из комнаты.
— Ты думала, я приду сюда с пустыми руками? — хитро ухмыльнулся Керасим, доставая из сумки несколько дисков с арабской музыкой. Я в изумлении открыла рот, не веря своим глазам.
— Керасим! — закричала я, захлопывая в ладоши.
Долорес вернулась с небольшим магнитофоном. Я вставила диск, готовясь нажать кнопку. Вдруг вспомнила:
— У меня нет костюма... — нахмурилась я, поджав губы. Забежала в гардеробную и выбрала чёрную юбку, обтягивающую бёдра и расклешённую у ног. На верхней полке нашла чёрный топ, идеально подчёркивающий грудь.
Вышла из гардеробной под одобрительный свист Керасима и внимательный, оценивающий взгляд Долорес.
— Тебе не хватает вот этого, — Керасим протянул мне пояс с монетками. Я завязала его на бёдрах, ощущая приятную тяжесть металла.
Нажимаю кнопку — и комната наполняется звуками арабской музыки. Тонкие переливы струн, звонкие удары барабана, горячий ритм. Вот оно — то, чего мне не хватало.
Смеясь, встаю на носочки, начинаю быстро покачивать бёдрами. Монетки звенят, а восхищённые возгласы Долорес заставляют меня смеяться ещё громче. Поднимаю руки за голову, двигаю ими плавно, будто рисую волны в воздухе. Да, это моя стихия. Здесь, в этот момент, я свободна. Никто не приказывает. Никто не угрожает.
Я кружусь, бёдра продолжают свой мягкий, уверенный танец. Грудь вздымается от дыхания, движения становятся всё плавнее, а тонкая талия словно плывёт из стороны в сторону. Поворачиваюсь спиной, выгибаюсь, откидывая голову назад, мои тёмные локоны почти касаются пола.
Поднимаю руки вверх, разводя их в стороны, снова рисуя в воздухе волны. Медленно выпрямляюсь и встречаю два заворожённых взгляда. Музыка стихает. Со смехом смахиваю пот со лба, чувствуя, как сердце колотится от восторга.
Я жива. Я дышу. Я дома.
— Моя дорогая, это было прекрасно, Керасим был прав, — восхищённо произнесла Долорес, прикрывая губы ладонью.
— Спасибо, — весело смеюсь я, забегая в гардеробную. Надеваю расклешённую юбку, скрывающую мои щиколотки, и лёгкую кофточку с длинными рукавами. Сердце ещё радостно стучит в груди после танца, но вдруг до меня доносятся какие-то приглушённые голоса за дверью. Я напрягаюсь, прислушиваюсь.
— Что здесь происходит, Долорес? Что за песни тут играют? — голос. Грубый, тяжёлый, пропитанный злостью. Это Домиано. Пьяный. Обозлённый. Всё моё тело напряглось, дыхание перехватило.
— Простите, господин. Я не заметила, что вы пришли. Ло... — она запнулась, прокашлялась, — Принцесса танцевала для нас с Керасимом. Она... она невероятно танцует, — воодушевлённо проговаривает Долорес, не ведая, что обрекает нас всех. И тут же обрывается.
— Что ты сказала?.. Она танцевала для тебя и этого засранца? — в его голосе нарастает ярость. Моё сердце бешено застучало, в груди стало холодно. Я слышу тяжёлый глухой удар... и стон Керасима. Мир на мгновение замирает.
Срываюсь с места. Поспешно накидываю шаль на голову, на ходу цепляю край юбки. Выбегаю из гардеробной — и застываю. Передо мной картина, от которой холодеет кровь.
Домиано стоит, возвышаясь над Керасимом, который держится за разбитый нос. Кровь сочится между пальцев, капая на пол. Лицо Домиано перекошено яростью.
— Как ты посмел смотреть на её тело? — зло прошипел он.
— Домиано, что ты творишь? Ты пьян, пожалуйста, пойди спать, — осторожно произношу я, стараясь удержать голос от дрожи. Его взгляд впивается в меня. Он резко разворачивается и хищной походкой, тяжёлой, угрожающей, начинает приближаться.
— Когда я просил раздеться для меня, ты не сделала этого... но для этих жалких тварей ты не только разделась, но и танцевала, как последняя шлюха?! — взрывается он, взмахивая рукой. Его ладонь останавливается в сантиметрах от моего лица. Я зажмуриваюсь, ожидая удара... но он не приходит. Только ощущение мерзкого холода и липкого страха.
Боже, он действительно хотел ударить меня?.. Это уже не человек... это чудовище. Ему нужно лечиться.
— Ты помнишь, что не последовала моему приказу? — его голос стал ледяным, словно режущим по коже.
Я слабо киваю.
— И что я обещал, если ты меня ослушаешься?
— Наказание... — шёпотом отвечаю я, не открывая глаз.
Он довольно кивает, издавая мерзкий звук, от которого передёргивает.
— Да... я тебя накажу, — усмехается он, отворачиваясь.
Схватив Керасима за шкирку, он волоком тащит его из комнаты. Я бросаюсь следом.
— Домиано, оставь его, прошу тебя! Пожалуйста! — умоляю я, почти рыдая. Долорес следует за мной, в панике, шепчет, чтобы я замолчала, что от моих слов только хуже будет.
Но я не могла. Я не имела права молчать.
Домиано вышвыривает Керасима за дверь, на залитую дождём лестницу. Ливень идёт стеной, холодный, пронизывающий до костей.
— Он будет спать сегодня там, — равнодушно бросает он, даже не взглянув на меня.
Я смотрю на него, и моё сердце сжимается от ненависти.
— Ты не посмеешь... — прошипела я, делая шаг вперёд.
— И что же ты сделаешь, принцесса? — хмыкнул он, опуская взгляд сверху вниз.
— Я пойду за ним. А ты останешься таким же жалким монстром. Никто не полюбит тебя. Ты всегда будешь одиноким, никому не нужным мужчиной, которого боятся все, но никто — никогда — не полюбит... — разочарованно произнесла я, чувствуя, как голос срывается, но не от страха — от отвращения.
Развернулась и шагнула в ливень. Прохладные капли мгновенно пропитали юбку и кофту, липли к телу. Шаль промокла, казалось, стала прозрачной, но мне было всё равно. Холод сковывал руки и шею, вода струилась по лицу. Лужи хлюпали под ногами.
Я добежала до Керасима, обняла его, пытаясь хоть как-то укрыть от дождя. Его лицо было в крови и воде, волосы прилипли ко лбу.
Я вжалась в него, шепча что-то успокаивающее, а сама думала о том, как могла так ошибиться в человеке.
Я правда считала, что у Домиано есть сердце... Хоть что-то живое. Но сейчас я поняла: у него вместо сердца — пустота. Пустота и жажда власти.
Ненавижу тебя, Домиано Риччи. Всем сердцем ненавижу.

————————————————————