Ставка

Холод. Холодная неотапливаемая квартира слишком мала, чтобы в ней хоть у кого-то было своё личное пространство. Я сижу за своим письменным столом, аккуратно выводя в прописи буквы, но у меня то и дело не получается, я выхожу за контур пунктира, паста мажется по белым листам. Мама вздыхает:

— Возьми ручку в правую руку, ничего не будет размазываться.

Покорно беру ручку в другую руку, но становится ещё хуже, и мама молчит, когда я, даже неосознанно, снова берусь за письмо левой рукой. Мама тоже левша, но ей это не нравится, она говорит, что хотела бы быть правшой, но в детстве у неё не было того, кто смог бы её переучить, так как она выросла в детском доме. Мама рассказывала о нём страшные вещи, а потому я с ранних лет до жути боялся оказаться там.

— Дома еда есть?

— Есть, сейчас разогрею.

Отец приходит с работы как обычно, злой, уставший, с ничтожными копейками в карманах. Пропивает ли он деньги, прячет ли их, я не знал. Отец работал много и тяжело, по его словам, он действительно возвращался домой поздно, но матери денег он не давал. Вернее, давал, но строго контролировал, чтобы все деньги были потрачены на меня или продукты, а не на всякий женский хлам, как он выражался.

Отец не скупился на моё содержание, он был горд, что у него родился сын. Несмотря на то, что жили мы не в самых лучших условиях, у меня всегда была приличная одежда, отец следил за моим питанием, полностью снабдил меня всем необходимым для школы. Я выглядел как обычный ребёнок, а вот мама... Отец не ставил её ни во что. Работать ей запрещалось, он хотел, чтобы она сидела дома и вела хозяйство. Одежда для неё покупалась крайне редко, потому она почти не выходила из дома, ведь было не в чем.
С отцом они почти никогда не разговаривали, чаще всего ссорились в надрывных криках, а потом отец запирал её в комнате, оставляя без еды и воды на долгое время. Когда он уходил на работу, я вытаскивал из-под дивана ключ и отпирал её. Приносил ей еду и воду, говорил о том, что она может быть свободна, пока отец на работе, но она лишь пила воду, ограничивалась небольшим перекусом и снова просила её запереть.

Выглядела мама в такие дни особенно плохо. Как ни странно, я ни разу не видел её слёз. Слышал, как плачет — да, но не видел. Для меня самого слёзы с того времени были чем-то чуждым.
«Настоящий мужчина не должен плакать, сынок, а пресмыкаться перед женщиной — тем более, помни это и не давай в будущем какой-то суке управлять тобой», — наказ отца я помнил так, словно когда-то его высекли на груди и в памяти тоже.

— Сынок, иди в зал, там позанимайся. Мать ничему хорошему не научит.

Слушаюсь. Ухожу. Знаю, не надо подставлять ни себя, ни мать. Стены тонкие, сосредоточиться на прописи не получается, мешает их разговор.

— Сейчас Ирсен придёт. Иди и приготовься, приведи себя в порядок, смотреть на тебя уже противно.

— Мне больше не во что переодеться.

— Я купил тебе платье. Смотри, не износи, другое нескоро куплю. Я Ирсену скажу, чтоб одежду не портил.
Следует пауза. Слишком долгая, и я невольно прислушиваюсь сильнее, рука замирает на недописанной букве.

— Я не буду этого делать. Не хочу.

— Надеюсь, мне это послышалось. Иди, не зли меня.

— Мне надоело, больше я не стану ублажать тебя и твоих друзей.
Следует бьющийся звук, который больно режет уши: отец разбил тарелку, из которой ел. Не знаю, что я делаю, но я срываюсь с места и бегу на кухню. Он стоит ко мне спиной, он меня не видит, а мама при виде меня бледнеет и теряет свою смелость. Знала бы, что я прибегу — ни за что бы не пошла против воли отца. Я не знаю, зачем вообще она каждый раз сопротивляется. И так ведь ясно, что только себе хуже делает...

— Закрой рот, чёртова шавка. Я сказал тебе идти в комнату, какого чёрта ты всё ещё здесь? — она стоит, она не уходит, она смотрит на меня, но её лицо не выражает ничего, одно пустое холодное безразличие, сквозь которое я не вижу никаких других живых чувств. Она не сдвигается с места, и отец хватает её за волосы, её колени подгибаются от сильного рывка, но она тут же встаёт на ноги.

Отец толкает её к стене и задирает подол её поношенной ночной рубашки, грязной от вечного пота и пыли, мама одними губами шепчет мне беззвучное: «Уходи». Но я не двигаюсь с места от парализующего меня страха и оцепенения. Я знал, что отец регулярно осквернял мать, порой даже разделяя своё удовольствие со своими друзьями. Они закрывались в комнате, в которой отец часто запирал маму, и оттуда слышалось всё то, что семилетнему ребёнку слышать не полагается. По их грязным фразочкам я мог явственно представить в своей голове образы того, что они делают с моей матерью. Но я не слышал ни звука, который издавала бы моя мать. Ни криков, ни плача, ни просьб о помощи — ничего. А сейчас я смотрел на это своими глазами: отец расстёгивал ремень на своих штанах, мама закусила до крови губу и отвернула от меня голову. Её взгляд уставился в окно безжизненно и сухо. В уголках её глаз не скопились слёзы, даже отчаяния в них не было. Она лишь плотнее сжала челюсть, когда отец сделал то, что собирался.

— Пока Ирсен придёт, я успею отыметь тебя ещё несколько раз, тварь, — отец запрокидывал голову, отец наслаждался её телом, сжимал её горло, а я так и смотрел, пока, наконец, не раздался звонок в дверь, и я не заставил себя вернуться в комнату и сесть за прописи. Сесть за прописи. Как будто ничего не было. Как будто так и должно быть.

                                        ***
— Господин, Лиён сегодня отправилась в университет, мне следить за ней?

— Спасибо, Ечжун, не нужно. Можешь быть свободен на сегодня.

Я сбрасываю трубку. Куколка наконец-то осмелилась выйти из дома во второй раз. В первый раз я не решился её трогать, решил дать ей время смириться и молча наблюдал, как она неспешно идёт по улице, направляясь в психологический центр. Я уже немного успокоился после того, что случилось. Решил бы я забрать её раньше, наверняка, не контролируя себя от злости на её братца, отправил бы девчонку на тот свет. Но ей пока слишком рано умирать.

Несмотря на то, что мне не терпится приехать и забрать её прямо сейчас, я решаю дать ей время до конца хотя бы предпоследней пары. Кто знает, вдруг в университет она больше не вернётся?
Джин дорого заплатит сначала за прошлое, а потом и за то, что решился пойти против меня. Это надо же быть таким наивным глупцом, чтобы накатать на меня заявление в полицию. Ясное дело, почему его так долго не хотели принимать, наверное, потому, что я как бы "спонсирую" там всё полицейское отделение.

— Какая жалость, куколка. Твой братец опять облажался, а платить опять тебе.

Интересно, насколько безгранична его тупость и насколько велика твоя добросердечность? Простила ли ты его и насколько велико женское сердце?

Женское сердце. Может быть, женское отсутствие хоть каких-то мозгов. Безусловно, так не у всех. Но мне вечно вспоминается Чора. Ушла к моему заклятому врагу, прекрасно зная всю историю, и чем оправдалась? «Каждый человек заслуживает счастья», «Сердцу не прикажешь, я люблю его...»
При воспоминании об этом я скривился. Да, может, все люди заслуживают счастья, но не все его берегут, и Джин своё не сберёг. Судьба дала ему две попытки, и он проиграл дважды, а счастье не безгранично, оно имеет лимит. И он свой исчерпал. А от мысли, что этого человека можно любить, меня едва не тошнило. Откуда взяться этим светлым чувствам? Из чего они появились? Из того, что однажды он своими руками, своей подлой душой убил человека? А потом проиграл сестру, и она его всё ещё любит. Всё ещё слепа, всё ещё не видит, какой он ничтожный. Может, сердцу и не прикажешь, но мозги-то должны хоть иногда работать. Посмотрим, о какой любви ты запоёшь, Чора, когда он проиграет и тебя. А я непременно знал, что это случится, рано или поздно.

                                        ***

Все студенты расступаются передо мной, а шёпот между людьми настолько тих, но он всё же слышен.

— Чонгук.

— Это Чон Чонгук.

— Что он здесь забыл?

— В жизни он лучше, чем на фото.

— Может, у него здесь девушка или сестра?

— А может, он спонсирует наш университет?

Я прохожу в нужную мне аудиторию и с порога вижу Лиён. Она сидит за своим местом в наушниках, но её взгляд перемещается ко мне, и она замирает. Я уверен, она перестаёт дышать, когда вынимает наушники и смотрит на меня так, как будто в первый раз видит.

— Профессор...

— Пак.

— Профессор Пак, у меня к вам просьба: не могли бы вы отпустить одну девушку, Ким Лиён? У меня к ней очень важное дело, — я достаю из кармана купюру, поворачиваясь полубоком так, чтобы люди перед нами не заметили того, как двумя пальцами я опускаю деньги профессору в карман пиджака. Пожилой мужчина несколько раз задумчиво кивает, а потом всё же говорит:

— Ким Лиён, вы можете быть свободны.

По аудитории ползёт шёпоток, а Лиён медленно, словно оттягивая своё неизбежное время, складывает вещи в сумку. Идёт ко мне, опустив голову, не смотрит. Я тоже не желаю сейчас здесь что-то выяснять. Беру её за локоть, крепко, но не больно. Выхожу из аудитории, студенты перед нами расступаются, освобождают путь.

— Отпусти её сейчас же, Чонгук! — противный знакомый голос, от которого я прикрываю глаза, силясь справиться с раздражением. Джин направляется к нам с Лиён, и я отпускаю девушку, делая шаг в сторону, а она стоит на месте, не спешит спрятаться за спину братцу-защитнику, меня это удивляет. Джин сам хватает её за руку и закрывает собой. От мысли, что он её трогает, мне хочется разорвать ублюдка прямо на месте.

— Ты её не получишь, подонок!

— Кажется, Лиён, твой братец тебя даже за человека не считает. Ты для него вещь. Ставка.

Я с довольным лицом смотрю, как Джин багровеет от злости. Он всё же не может себя контролировать и бросается вперёд с желанием меня ударить, но я отбрасываю его к стене, пиная в живот. Слышится визг Лиён, не могу отказать себе в удовольствии и снова пинаю его, студенты ошарашенно скрываются из моего поля зрения, я чувствую на себе руки Лиён. Джин сплёвывает кровь на пол.

— Кстати о ставке. Она увеличилась. Теперь твоя сестра будет год ублажать меня и делать всё, что я захочу.

— Не бывать этому, — Джин пытается подняться, но ещё один удар возвращает его на место. Он держится за разбитую губу и нос.

— И что ты сделаешь, заявление напишешь? — я хватаю его за шкирку и приподнимаю с пола, сжимая его горло, смотря, как он задыхается. Это приносит мне удовольствие.

— Нет, нет, Чонгук, прошу тебя не, надо. Я пойду с тобой, сделаю всё, что ты захочешь, только не трогай его, тебе ведь я нужна, а не он! — Лиён заливается слезами, прижимаясь щекой к моей спине, и я всё же отпускаю щенка; тот падает на пол, сгибаясь по полам.

— Идём, куколка, нам с тобой предстоит наверстать упущенное, — я хватаю её за руку, но она упирается ногами и с жалостью смотрит на меня.

— Чонгук, прошу, дай мне немного времени попрощаться с братом. Мы нескоро увидимся, я... Я не сбегу. Это бессмысленно, пожалуйста, дай попрощаться.

Я сдаюсь. Отпускаю её руку, киваю в сторону кряхтящего Джина. Уверен, если бы я тут сейчас не стоял, Лиён бы уже давно на колени перед ним бросилась, зализывая его раны, но сейчас и подойти к нему без моего разрешения боится.

— Хорошо, прощайтесь.

— Можно… Наедине? Я не сбегу, правда, я обещаю.

Страх в твоих глазах говорит это за тебя, куколка.

— Я подожду у выхода.

Я ухожу, но идти на улицу стремительно не намерен. Спускаюсь на пролёт ниже, прислоняюсь к стене, стоя на ступеньке, и рявкаю на студентов, чтобы утихли и скрылись. Прислушиваюсь.

— Лиён, зачем ты едешь с ним?

— А что мне остаётся? Год — не вечность. Я переживу. Вернусь, и всё будет как прежде.

Ты сама-то себе веришь, куколка?

— Уходи, Лиён. Через чёрный вход, убегай отсюда, пусть лучше он убьёт меня.

Как благородно.

— Нет, Джин. Он меня найдёт, нам с ним не тягаться. Я вернусь через год, я обязательно вернусь.

— Я вытащу тебя оттуда раньше. Я не оставлю тебя на целый год с ним, Лиён. Я обещаю.

Дальше следует тишина, видимо обнимаются. Затем показывается силуэт Лиён. Она видит меня и замирает, понимая, что я всё слышал. Но эмоции на её лице также быстро пропадают, она подходит ко мне, я приподнимаю её подбородок.

— К твоему сожалению и моей радости, у твоего брата ничего не выйдет.

— Я знаю.

И столько ненависти в глазах, ведь как бы сильно она ни хотела казаться безучастной, у неё не выходит. И мне это нравится, я ощущаю её по-настоящему живой.

— Я скучал, Лиён, — я накрываю её губы своими, она не отвечает, но и мне не препятствует, пока я кладу руки на её талию и прижимаю к себе, но она упирается ладонями мне в грудь, и приходится остановиться.

— Не здесь, пожалуйста.

Нехотя всё же понимаю, что она права. Уже завтра СМИ будут кричать о произошедшем сегодня, не нужно быть гением, чтобы это понять. Я делаю от неё шаг назад, но, оказавшись не в кольце моих рук, Лиён едва не падает на пол, и мне приходится её придержать. Я жду, пока она немного успокоится и твёрдо будет стоять на ногах. Не убираю от неё руки, и мы вместе направляемся к машине.