Кодекс предателя

Цитата: «Семья — это не те, с кем тебя связывает кровь. Это те, с кем ты прошёл через огонь и воду, и вышел обожжённым, но держась за руки». — Минхо, глядя на спящего Джисона и понимая, что нашёл своё место во вселенной.

Возвращение было похоже на глоток свежего воздуха после долгого затворничества. Чёрный внедорожник Хёнджина, покрытый пылью дорог и отдалённых городов, резко затормозил у их дома. Он и Джисон вывалились из него — уставшие, потрёпанные, пахнущие бензином, порохом и свободой.

Джисон, неся в руках какой-то странный, свёрнутый в рулон трофей, сразу помчался в душ с криком: «Я пахну как бензоколонка и победа!». Хёнджин остался в гостиной, скинул куртку и потянулся, с наслаждением хрустя позвонками.

Дверь из спальни открылась, и появился Феликс, заспанный, в его огромном свитере. —Вы вернулись, — он улыбнулся, и в этой улыбке было столько облегчения и тепла, что у Хёнджина ёкнуло сердце.

— Вернулись, солнышко, — он открыл объятия, и Феликс буквально впрыгнул в них, прижимаясь лицом к его груди, вдыхая его знакомый, родной запах, смешанный с дорожной грязью.

— Всё нормально? — спросил Феликс, его голос был приглушён тканью футболки.

— Всё идеально. Разобрались. — Хёнджин отстранился, чтобы посмотреть на него. Его руки легли на его щёки. — Соскучился по тебе, чертовски.

Он поцеловал его. Глубоко, жадно, с той грубоватой нежностью, что была его визитной карточкой. В этом поцелуе была вся тоска по дому, вся радость возвращения, вся преданность, которую словами было не выразить.

— А у меня для тебя кое-что есть, — прошептал он, отрываясь и доставая из внутреннего кармана куртки маленький флакон в тёмном стекле. — Поймал запах в одном крошечном магазинчике в горах. Подумал — это твой запах. Дикий. Сладкий. С опасностью.

Феликс взял флакон. Это были духи. Не из тех, что рекламируют в глянцевых журналах. Это было что-то уникальное. Он брызнул на запястье и поднёс к носу. Пахло дымом, кедром, чем-то горьковатым и… чем-то неуловимо своим. —Это… идеально, — прошептал он. — Спасибо.

— Не за что, — Хёнджин снова притянул его к себе, burying лицо в его шее, вдыхая новый аромат, смешавшийся с его собственным. — Теперь ты будешь пахнуть мной. И домом.

---

В это время другой внедорожник, больше и бронированнее, тихо подкатил к воротам особняка Чана. Ворота бесшумно открылись, пропуская его внутрь.

Чан вышел первым, обошёл машину и открыл дверь. Он бережно помог выйти Соён, которая держала на руках тёплый конверт с дочерью. Юри спала, её крошечное личико было безмятежным.

Они вошли в дом. Тихий, огромный, но уже не казавшийся таким холодным. Он пах детской присыпкой, молоком и… жизнью.

Чан снял с Соён пальто, его движения были уверенными и бережными. Он помог ей устроиться на диване в гостиной, подложив подушки под спину. —Всё хорошо? — тихо спросил он, садясь рядом и проводя пальцем по щёчке Юри.

— Всё прекрасно, — улыбнулась Соён. Она посмотрела вокруг — на свой дом, на мужа, на дочь. — Мы дома.

Это слово — «дом» — прозвучало так естественно. Это больше не была тюрьма, не было местом искупления. Это было просто домом. Их крепостью. Их убежищем.

Чан обнял её за плечи, и они сидели так в тишине, слушая ровное дыхание своей дочери. Вся боль, весь ужас прошлого остались где-то далеко, за толстыми стенами. Здесь и сейчас было только это — тихое, прочное счастье, выстраданное и заслуженное.

---

Минхо стоял на балконе своей квартиры, курил и смотрел на ночной город. Возвращение Хёнджина и Джисона нарушило тишину, но ему было не до сна.

В голове прокручивались кадры, как плёнка — яркие, обрывочные, болезненные. Его первые дни в стае — голодный, злой пацан, которому протянул руку Чан. Первые «мокрые дела», после которых его тошнило в подворотне. Взлёты. Падения. Предательство. Боль. Одиночество в той самой комнате, когда он был готов на всё, лишь бы это закончилось.

А потом… свет. В лице Джисона. Его дурацкие ухмылки, его безрассудная храбрость, его абсолютная, безусловная вера в него, даже когда он сам в себя не верил. Джисон, который вломился в его тьму с дурацким париком, громкой музыкой и своей ебанутой, прекрасной любовью.

Он чувствовал лёгкое прикосновение сзади. Тёплые руки обняли его за талию, и щека прижалась к его спине. —О чём думаешь, котик? — прошептал Джисон, его голос был сонным.

— О том, что я, наверное, самый счастливый ублюдок на свете, — честно ответил Минхо, не оборачиваясь.

Джисон рассмеялся — тихо, счастливо. —Ну конечно. Потому что у тебя есть я.

Минхо развернулся в его объятиях и посмотрел на него — на его спутанные после душа волосы, на его сияющие глаза, на его глупую, прекрасную улыбку. —Да. Именно поэтому.

Он наклонился и поцеловал его. Медленно, нежно, без привычной urgency. Это был поцелуй-благодарность. Поцелуй-осознание. Поцелуй человека, который наконец-то нашёл своё место в мире и не собирается его отпускать.

— Пойдём внутрь, — сказал Минхо, обнимая его за плечи. — На улице холодно.

Они легли в кровать, и Джисон сразу прилип к нему всем телом, как осьминог, зарывшись лицом в его шею. —Я так рад, что мы дома, — прошептал он.

— Я тоже, щенок, — Минхо провёл рукой по его спине. — Я тоже.

Он лежал и слушал, как дыхание Джисона становится ровнее и глубже. Он смотрел в потолок и думал о том, что его жизнь — это лоскутное одеяло, сшитое из боли, предательства, потерь, но также из безумной верности, странной дружбы и этой… этой невероятной, исцеляющей любви. И он не стал бы менять в ней ничего. Потому что всё, что было, привело его сюда. К этому моменту. К этому человеку. К этому дому.

---

На следующее утро все собрались в огромной кухне особняка Чана. Было шумно, тесно и по-домашнему беспорядочно. Хёнджин пытался приготовить яичницу на сковороде, которая была явно ему мала. Феликс наливал кофе. Чанбин и Сынмин о чём-то спорили на своём странном языке. Чан стоял у плиты, держа на руке Юри, и показывал ей, как готовится бекон, на полном серьёзе объясняя процессы Maillard reaction.

Соён сидела за столом и смотрела на них всех. На свою странную, безумную, прекрасную семью. И улыбалась.

Джисон, влетев в кухню как ураган, обнял сзади Минхо, который резал фрукты. —Доброе утро, семья! — прокричал он на всю кухню.

Все как-то разом обернулись и ответили ему — кто кивком, кто ухмылкой, кто криком: «Выключи уже этот чертов бекон, он горит!».

И в этот момент, среди этого хаоса, запаха жареного бекона, кофе и детской присыпки, среди смеха и споров, каждый из них понял одну простую вещь. Они прошли через огонь и воду. Они предавали и прощали. Они ломали и строили заново. Они теряли и находили.

Но в конце концов они нашли друг друга. И построили этот дом. Не из бетона и стекла, а из доверия, прощения и этой ебанутой, непобедимой любви. И это был единственный дом, который имел значение. Потому что он был их.