Глава 16
Цитата: «Ты пахнешь как мой следующий плохой поступок». — Не сказал Хёнджин вслух, но очень хотел.
Ресторан был дорогим, пафосным и насквозь пропитанным запахом денег и трюфелей. Хёнджин, заказав столик у окна с видом на ночной город, чувствовал себя как рыба в воде. Вернее, как акула в аквариуме с золотыми рыбками.
Феликс же, сидя напротив, выглядел слегка потерянным. Он ковырял вилкой в своем стейке из тунца, украшенном какими-то микроскопическими съедобными цветами.
— Что-то не так? — наклонился к нему Хёнджин, понизив свой бархатный бас до интимной, вибрирующей октавы. — Не нравится? Закажем что-то другое. Целый океан к твоим услугам.
— Нет, нет, всё вкусно, — поспешно ответил Феликс, заглатывая кусок. — Просто... не очень голоден.
— Надо было заказывать тебя на ужин, — томно заметил Хёнджин, делая глоток красного вина. Его взгляд скользнул по губам Феликса, потом опустился на открытый воротник его рубашки. — Говорят, ты очень... сочный.
Феликс поперхнулся водой.
— Хёнджин! — он покраснел до корней волос. — Что это вообще значит?
— Комплимент, малыш, — ухмыльнулся Хёнджин, откидываясь на спинку стула. Он был огромным, мощным, и его уверенность заполняла всё пространство вокруг. — Просто констатирую факт. Ты выглядишь чертовски аппетитно. Чану невероятно повезло.
Феликс смотрел на него с чистым, неподдельным недоумением. Его мозг, отлично считывавший опасность в перестрелках, напрочь отказывался расшифровывать эти намёки.
— Спасибо?.. — неуверенно произнес он. — Ты тоже... очень... большой. И сильный.
Хёнджин закатил глаза с театральным вздохом, но улыбка не сходила с его лица.
— Боже, ты просто ребёнок. Невинный, чертов ребёнок. Ладно, — он сменил тему, указывая на тарелку вилкой. — Ешь свою рыбу. Расти большой и сильный, как я.
Феликс наконец расслабился и улыбнулся. Это он понимал. Братскую заботу. Он принялся за еду с новым рвением, а Хёнджин наблюдал за ним с видом голодного волка, который только что добровольно отказался от ягнёнка. Пока что.
---
В это время в квартире Минхо царила совершенно иная атмосфера. Воздух был густым, тяжёлым и сладковатым от запаха возбуждения, пота и чего-то уникального, что исходило от Джисона — дикого, пряного, сводящего с ума аромата омеги на жаре.
Они не дошли до спальни. Джисон был прижат к стене в прихожей, его ноги обвивались вокруг бёдер Минхо, который, придерживая его одной рукой, другой срывал с него одежду. Рот Минхо был прижат к его шее, к тому месту, где пульсировала жилка, а от его губ исходил низкий, непрекращающийся рык.
— Ты пахнешь так, будто хочешь, чтобы я тебя сожрал, — просипел Минхо, впиваясь зубами в его кожу, оставляя красные, влажные отметины.
— Может быть... — задыхаясь, выдохнул Джисон, его пальцы впивались в спину Минхо, сминая ткань футболки. — Может быть, я и хочу.
Они с грохотом повалились на диван, сбросив на пол журнальный столик. Минхо оказался сверху, его колено раздвинуло ноги Джисона, прижимая его к подушкам. Его глаза были тёмными, почти чёрными от желания и инстинктивной, животной потребности пометить, присвоить, заявить свои права.
— Ты знаешь, что происходит, да? — его голос был хриплым, обрывистым. — Ты знаешь, что значит этот запах? Что ты со мной делаешь?
Джисон в ответ лишь обнажил шею в универсальном жесте подчинения и вызова одновременно. Его собственный запах стал ещё гуще, ещё слаще, пьяняще-наркотическим.
— Перестань говорить... — он прошарил рукой между ними, с трудом расстегивая пряжку ремня Минхо. — И делай уже что-нибудь.
Минхо не заставил себя ждать. Его руки были грубыми, требовательными. Он не ласкал — он брал. Срывал остатки одежды, обнажая горячую, трепещущую кожу. Его прикосновения оставляли синяки, его поцелуи — следы. Он вдыхал аромат Джисона, как утопающий — воздух, с глухим стоном теряя последние остатки контроля.
— Чёрт, Джисон... — он прижался лбом к его плечу, его тело напряглось как струна. — Я не... я не смогу быть нежным.
— Я и не прошу, — Джисон выгнулся навстречу ему, его ногти впились в его плечи. — Я не хочу нежности. Я хочу тебя. Весь твой гнев. Всю твою ярость. Всю ту боль, что у тебя внутри. Отдай мне всё.
Это было похоже на взрыв. На битву. На падение в бездну. Звуки были грубыми, влажными, животными: прерывистое дыхание, хриплые стоны, глухие удары тел о мягкую спинку дивана. Минхо кусал его губу, пока та не заалела, а Джисон отвечал ему тем же, царапая его спину, впиваясь пятками в его поясницу, заставляя двигаться глубже, жёстче, быстрее.
Они не говорили о любви. Не было места нежным словам. Был только raw, неприкрытый инстинкт, жажда, потребность слиться воедино в этом яростном, пронзительном катарсисе. Чтобы забыть. Чтобы почувствовать. Чтобы быть.
Когда волна наконец накрыла их, смывая всё в белое, беззвучное ничто, Минхо прижал Джисона к себе с такой силой, что тому перехватило дыхание. Его рык был низким, горловым, полным possessiveness и чего-то такого дикого, что заставило Джисона содрогнуться вновь.
Они лежали в тишине, в полном беспорядке, прислушиваясь к бешеному стуку своих сердец. Запах теперь был другим — насыщенным, смешанным, ихним.
Джисон первым нарушил тишину, его голос был прокуренным и разбитым.
— Ну что... Готов признать, что я твоё самое большое слабое место?
Минхо издал нечто среднее между смехом и стоном и провёл рукой по его мокрой спине.
— Заткнись. Или я придумаю, как заткнуть тебя снова.
В его голосе не было угрозы. Было обещание. И где-то очень глубоко — та самая нежность, о которой он говорил, что не способен на неё. Но она была. Прячась под слоями ярости, боли и дикого, всепоглощающего инстинкта.