11 ложь
Прошла неделя.
Неделя была адом. Семь дней, которые растянулись в бесконечную череду борения с самим собой, где поражений было куда больше, чем побед. Дима ходил на сеансы, говорил правильные слова, кивал, когда Мелисса говорила о важности трезвости. Но внутри все горело. Боль, предательство, ярость — никуда не делись. Они жгли изнутри, требуя единственного известного ему способа заглушить их.
Были «прогулки до упаду», после которых ноги гудели, а мысли ненадолго умолкали. А были и ночи, когда он срывался. Снова находил этого ублюдка Костю, снова травил себя дрянью, чтобы на пару часов выпасть из реальности. А утром — чудовищный стыд, от которого хотелось провалиться сквозь землю. Он давил его новой порцией лжи — в первую очередь, самому себе.
Кабинет Мелиссы, очередной сеанс.
Дима сидел в кресле, стараясь выглядеть спокойным и собранным. Он даже надел чистую футболку. Внутри все замирало от страха и ненависти к самому себе.
— Как прошедшая неделя? — начала Мелисса своим обычным ровным тоном. — Нормально, — буркнул Дима, глядя в окно. — Тяжело, но держусь. Гуляю, как вы советовали. Помогает.
Он чувствовал, как его ладони потеют. Он лгал. И он знал, что лжет.
— Это хорошо, — кивнула она. Помолчала. Тишина в кабинете стала давящей. — Дмитрий, а что насчет тяги? Очень сильного желания вернуться к старому способу сбежать от боли?
Дима напрягся. Ловушка. — Бывает, — он сделал вид, что рассматривает свои ногти. — Но я справляюсь. Дышу. Отвлекаюсь. Все чисто.
Слово «чисто» прозвучало фальшиво и вымученно. Он сам себе не поверил.
Мелисса не стала его перебивать. Она просто смотрела на него своим спокойным, проницательным взглядом. Он выдержал его несколько секунд, потом не выдержал и отвел глаза.
— Знаете, — сказала она мягко, без единой ноты упрека, — работа с зависимостью — это как детектив. Ложь оставляет улики. Их всегда видно.
Дима почувствовал, как кровь отливает от его лица. — Я не вру, — он попытался вложить в голос обиду, но получилось только слабо и жалко.
— Я не обвиняю вас, — ее голос был по-прежнему ровным. — Я констатирую факт. Вчера вечером, примерно в одиннадцать. Вы были не здесь. Вы были там, где можно достать то, что вас временно усыпляет.
Он резко поднял на нее голову, глаза расширились от ужаса и злости. Как она могла знать? Он никому не звонил, ни с кем не виделся, кроме... — Вы... вы следите за мной? — прошипел он.
— Нет, — она покачала головой. Ее взгляд был не злым, а... устало-печальным. — Я смотрю на вас. Ваши зрачки сегодня чуть уже, чем на прошлом сеансе, но все еще не пришли в норму. Реакция на свет — вялая. У вас едва заметный тремор правой руки, который вы пытаетесь скрыть, сжимая ее в кулак. Вы изо всех сил стараетесь казаться собранным, но ваше внимание рассеяно, вы с трудом удерживаете нить разговора. Это классические признаки недавнего употребления стимуляторов и последующего «отхода». Вы не «чисты», Дмитрий. Вы врете. И самое главное — вы врете в первую очередь себе.
Она говорила не как следователь, а как врач, констатирующий симптомы болезни. И от этого было еще больнее. Его ложь, его жалкие попытки прикрыть свой стыд — они были такими очевидными, такими прозрачными для нее.
Вся его защитная броня разом рассыпалась в прах. Он сжался в кресле, словно от удара. Злость сменилась жгучим, всепоглощающим стыдом. Он опустил голову, пытаясь скрыть предательскую влагу, выступившую на глазах.
— Я... — его голос сорвался на хриплый шепот. — Я не могу... Это слишком больно... Понимаете? Просто пережить это... трезвым... я не могу...
— Я знаю, — тихо сказала Мелисса. — Это невыносимо больно. И химия — это самый быстрый, самый легкий способ убежать. Но это побег в никуда. Вы просто бежите по кругу, каждый раз возвращаясь в ту же самую точку боли, еще более разбитым и униженным.
Он молчал, сгорбившись, его плечи тряслись. Он был абсолютно голый перед ней, пойманный с поличным, разоблаченный и беспомощный.
— Вы не должны делать это в одиночку, Дмитрий, — ее голос прозвучал очень мягко, но твердо. — Ваша сила не в том, чтобы скрывать свои срывы и делать вид, что все в порядке. Ваша сила — в том, чтобы признать их. Мне. Себе. Сереже. Позвать на помощь, когда чувствуете, что не справляетесь. Прямо сейчас, в этом кабинете, вы безопасны. Вы можете говорить правду. Вся ваша ложь закончилась.
Он поднял на нее заплаканные, полные стыда глаза. — Мне... мне вчера было так плохо... — выдохнул он, и это было первое по-настоящему честное признание за всю сессию. — Я не выдержал. Мне казалось, я сойду с ума.
— И что вы почувствовали сегодня утром? — спросила она, не спуская с него взгляда. — Еще хуже, — он сглотнул. — В тысячу раз хуже. Потому что ко всему прочему добавился еще и этот... стыд.
— Вот видите, — очень тихо сказала Мелисса. — Вы только что совершили самый важный шаг за всю нашу работу. Вы сказали правду. И мир не рухнул. И я не стала вас презирать. Я здесь. Я все так же на вашей стороне. Против вашей боли. Против вашей зависимости. Но не против вас.
Дима смотрел на нее, и по его лицу текли слезы, которых он больше не мог сдерживать. Это были не слезы жалости к себе, а слезы облегчения. Облегчения от того, что можно не лгать. Что его увидели — всего, всего, всего — и не оттолкнули.
Он был по-прежнему в глубокой яме. Но впервые кто-то протянул ему руку не для того, чтобы вытащить одним рывком, а для того, чтобы просто быть рядом, пока он сам будет искать точки опоры, чтобы начать карабкаться.
862 слова