Буря

Господи. И вот опять. Всё по-новой.
Я стояла напротив деревянной двери, переминаясь с ноги на ногу.
Что мне сказать? Просто зайти и выдать дежурное: "Привет, я Лив. Я из Аризоны."
Хотя какая Аризона? Я же из Техаса.
Но ведь приехала я из Аризоны.
Все эти города, штаты, переезды — как один длинный беспамятный сон, в котором ты теряешь себя понемногу с каждой новой школой.
Из потока мыслей меня резко выдернул толчок в плечо.
— Эй! —я обернулась.
Куртка.
Первое, что я увидела — это чёрная кожанка, потертая на локтях и плечах, с нашивкой в виде черепа, торчащей, как незажившая рана. Волосы взлохмачены, как будто он не расчёсывался с утра. Или специально так. Улыбка, как у тех, кто уже видел, как ты будешь падать, и ждал этого с попкорном.
— Что стоишь? Там не кусаются, — он говорил легко, будто мы знакомы.
— Пошли, — он взял меня под руку, будто так и надо, и завёл в класс. Без пафоса, без вопросов. Просто — пошли.
Он исчез между рядами, не оглянувшись.
А я... осталась. Почти одна.
Передо мной — класс. Учитель с поднятыми бровями.
Ряд за рядом — лица. Чужие. Скучающие. Пронзающие.
Я встала на месте, как кролик перед фарами.
Хватит. Ты умеешь. Умела.
Я сжала ремень сумки и сделала шаг вперёд.
— Привет... — сказала я, — Меня зовут Лив. Я новенькая.
Где-то на задней парте кто-то хмыкнул.
Я не посмотрела, но знала — это Куртка.
Учитель, мистер Олдридж, кивнул.
— Садись... Лив. Можешь занять свободное место рядом с... Максом.
Макс оказался тем самым парнем, который сидел у окна, весь в музыкальных значках, с кучей браслетов на руках. Он поднял глаза и тепло улыбнулся.
— Ну, привет, девочка-буря, — прошептал он, когда я села рядом,— Он тоже так смотрел на дверь, когда пришёл в первый раз.
— Кто?
Парня прервал учитель, который оживлённо что-то рассказывал у доски, жестикулируя так, будто преподавал не английский, а драму. Макс только ухмыльнулся и сделал вид, что внимательно слушает.
Я попробовала сделать то же самое. Не думать. Просто смотреть вперёд. Делать вид, что всё нормально. Что мне всё равно. Что я не чувствую, как по спине ползёт взгляд с задней парты.
Куртка.
Он больше ничего не сказал. И не смотрел в мою сторону.
По крайней мере, не когда я поворачивалась.
Но ощущение, будто он всё ещё там — не исчезло.

Звонок.
Вот оно — моё спасение.
Я выбегаю из класса, будто кто-то открыл клетку.
Воздух в коридоре не лучше, но хотя бы он не давит на грудь, как десятки взглядов.
Я останавливаюсь возле своего шкафчика. Щёлк — и он открывается.
Можно просто спрятаться за дверцей. Хотя бы на минуту.
— Я Макс! — я вздрогнула и повернула голову. Это был тот парень, с которым я сидела на английском.
На руке — десяток браслетов, на лице — улыбка.
— А ты, значит, Буря!
— Вообще-то я Лив, — я захлопнула шкафчик и хмуро посмотрела на него.
Он собирался что-то сказать, но в этот момент я почувствовала это.
Ужас. Лёгкий, как холодок по спине.
Я повернулась.
Позади меня стоял он.
Куртка.
Спокойный. Молчащий. Смотрел будто насквозь.
У моих ног лежал скомканный лист бумаги.
Маленький, как будто вырванный из блокнота.
Я подняла с пола бумажку.
Скомканная, грязная, как будто кто-то носил её в кулаке весь день. Расправила.
Пусто.
Серьёзно?
Я удивлённо посмотрела на него.
Куртка стоял, прислонившись к стене. В его глазах — ровно ноль извинений. Он просто...
подмигнул.
— Он такой со всеми, — сказал Макс и пожал плечами. — Очень дерзкий.
— Похоже на диагноз, — пробормотала я, но невольно улыбнулась.
Макс посмотрел на меня, прищурившись.
— Так, Буря, откуда ты вообще явилась на нашу тихую Джорджию?
— Я... я... — запнулась я.
Слова в горле путались, как обычно, когда пыталась объяснить себя.
Я из Техаса... но я не хочу быть из него. Сейчас... я из Аризоны.
— Финикс. Аризона
Макс кивнул, не задавая лишних вопросов.
И это было... странно приятно.

— Ты играешь на чём-нибудь? — Макс решил разбавить неловкость.
Я кивнула.
— На гитаре. Лет с пяти. Папа научил.
Он явно впечатлился.
— Это супер!
Пауза. Потом, как будто между прочим:
— Приходи в пять, в музыкальный класс. Мы там с ребятами иногда репетируем.
Он наклонился ближе и понизил голос:
— Он — наш солист, —Макс указал подбородком на Куртку.
Куртка стоял у стены, листая что-то в телефоне.
Ни взгляда, ни улыбки, как будто происходящее его не касается.
И всё равно он будто знал, что о нём говорят.
Я улыбнулась.
Невольно. Тихо. Почти себе.

— Мам, какого чёрта?! — Я распахнула входную дверь. Слишком резко, слишком громко, но по-другому не могла.
Вот он — дом.
Здесь я должна быть в безопасности.
Но после всего — я нигде не чувствую себя в безопасности.
— Ливиана, ты как со мной разговариваешь? —
Голос мамы с кухни.
Она сидела там в домашней одежде, будто и не вставала с утра.
На столе — бутылка. Почти пустая.
Вино. Опять.
— Мама, час дня! Ты... мы же договаривались. Мы же... — Я не договорила. Просто развернулась и почти бегом поднялась наверх.
Щёлк. Дверь. Замок.
Комната. Пусто.
Живём в этом доме уже три недели, но здесь ничего нет. Ни книг, ни фото, ни запаха, ни тепла.
Это не моя комната.
Я тут — просто гость.
Только две вещи мои по-настоящему.
Акустическая гитара — висит на стене.
Электрогитара — в углу, на стойке.
Я медленно подошла, сняла её и бережно убрала в чехол, как будто она может почувствовать мою тревогу.
Потом подошла к зеркалу.
Посмотрела.
Долго.
Всё не так.
Лицо. Волосы. Тело. Взгляд.
Я не такая. Я — не я.
И всё сильнее хотелось закрасить это всё.
Зачеркнуть. Перекрасить.
Стать видимой. Или невидимой.
Только не такой, какой я есть сейчас.

— Пап... мне больно.
Я подняла ладони, показала ему стёртые подушечки пальцев.
Красные, горящие, как будто гитара выжигала во мне что-то большее, чем просто звуки.
Папа присел рядом, посмотрел внимательно.
Улыбнулся.
— Ну, нотка... не минорься.
Он всегда использовал музыкальные термины.
Будто наш с ним язык был не из слов, а из аккордов и пауз.
Он бережно взял мою руку, поцеловал подушечки пальцев.
Словно этим поцелуем мог заглушить боль.
Иногда — действительно мог.
 
Теперь я — на лавочке.
Перед школой. Люди проходят мимо, но я их не вижу. Воспоминание накрыло, как волна. "Как раньше — уже не будет." Эта фраза вписана в меня, как грифель под кожей.
Она приходит тогда, когда особенно тихо.
По щеке скользит слеза.
Одна. Тихая. Упрямая.
На плечо ложится чья-то рука. Тёплая, лёгкая.
Я вздрагиваю и поворачиваюсь.
Это Макс.
— Всё хорошо? — Макс посмотрел на меня чуть внимательнее, чем просто из вежливости.
Я кивнула.
Не хотела говорить. Всё сказали мои глаза и плечи, сдавленные гитарным ремнём.
Я поднялась с лавочки. Он — рядом.
На моём плече гитара.
В его руках — пара потрёпанных барабанных палочек.
— Так ты у нас барабанщик, значит? — я
попыталась перевести тему, слабо улыбнувшись.
Он кивнул, будто понял, что мне нужно немного тишины.
Мы вместе вошли в школу, свернули влево и спустились в полуподвал, где находился музыкальный класс.
И тут...
Всё внутри сжалось.
Уши пронзила до боли знакомая мелодия.
Ноты врезались, как иглы. Сердце — замерло.
Я знала эту песню.
Это папина.
Песня про меня.
Та, что он писал по ночам, играя, думая, мечтая.
Та, что звучала, когда всё было... живым.
Как?
Как она оказалась здесь, в Джорджии?
Как её играет Куртка?
Он стоял в полумраке сцены.
Уверенный. Закрытый. Весь в себе.
Пальцы скользили по грифу гитары, будто они знали, что делают.
Я подошла.
Сначала медленно, потом быстрее. Словно тянуло.
Он поднял глаза.
И впервые — встретился со мной взглядом.
Я замерла напротив него.
Музыка стихла.
Он всё ещё держал гитару, но пальцы уже оторвались от струн.
Всё замерло — даже воздух.
— Отк... откуда ты знаешь эту песню?!
Слова сорвались раньше мыслей.
Слишком резко. Слишком открыто.
Внутри — боль. Но я спрятала её за бровями, сдвинутыми в гнев.
Он повернулся ко мне и, будто ничего особенного, сказал:
— Услышал в YouTube.
Так... просто.
Словно это обычная мелодия.
Не часть моей жизни. Не часть моей памяти.
Я не ответила. Только медленно кивнула.
Сжала ремень гитары на плече.
Глубоко вдохнула, чтобы не выдать голосом трещину.
— Крутая песня, кстати, — он снова взял гитару.
Собирался играть дальше, но на секунду задержал взгляд на мне.
Что-то в его лице изменилось.
Чуть-чуть. Едва заметно.
Будто он понял: для меня это — не просто песня.
Но спросить не решился.

— Хей, Буря! — ко мне подбежал Макс. Лёгкий, будто всегда на бегу.
Я обернулась. Всё ещё немного потрясённая тем, что только что услышала.
— Ты уже познакомилась с Аароном?
Аарон.
Так вот как его зовут.
Куртка — это Аарон.
Имя прозвучало, как финальная нота в песне.
— Как в Библии? — я посмотрела на него с прищуром.
Макс кивнул и хмыкнул:
— А ещё у меня брат — Моисей.
Он широко улыбнулся, будто и сам не верил, насколько это забавно.
Я чуть усмехнулась.
Смех не выбил боль, но на мгновение приглушил её.
Я достала гитару из чехла. Металл струн блеснул в свете лампы.
Аарон.
Как странно произносить его имя. Раньше он был просто Курткой. Лицом. Настроением.
Теперь — человек с именем.
И с этой песней. Он снова играл её.
Ту самую.
Грустную, слишком личную. Слишком мою.
Я не выдержала. Пальцы легли на струны, будто сами знали, что делать. Я подыграла ему —сначала несмело, почти в шёпот. Потом — увереннее. Я закрыла глаза. Пальцы сами нашли путь. Аккорды вытекали один за другим. Мелодия текла, как река, знакомая с детства.

— Ну как тебе, Нотка? — папин голос, нежный, родной. Тепло рук.
Я — у него на коленях: он всегда так делал. Даже когда это уже казалось странным — для моего возраста, для моего роста.
Но для него я всегда была Ноткой.
— Папа, это шикарно! Ты написал песню про меня — и это так круто!
Я обняла его, прижалась к груди, слушая, как стучит его сердце.
Словно в нём тоже была музыка.
Он крепко обнял меня в ответ.
Тихо. Тепло.
Как будто хотел защитить от всего мира.

Песня стихла.
Последний аккорд повис в воздухе, как выдох, который не хочется отпускать.
Я открыла глаза.
Аарон уже не играл. Он смотрел на меня. Не как обычно — не с ухмылкой, не с вызовом. А будто впервые по-настоящему увидел. В его взгляде не было слов. Только пауза. Но в этой паузе было больше, чем в любом вопросе.
— Ты знаешь эту песню? — наконец сказал он. Тихо. Без напора.
Скорее как утверждение.
Я кивнула, не глядя в глаза.
Просто посмотрела на струны, будто именно они требуют ответа.
— Красивая, — добавил он.
Без лишнего. Без наигранности.
В этот момент за спиной хлопнула дверь.
— Это было офигенно! — вбежал Макс, сияя. —Вы как будто читали мысли друг друга!
Я выдохнула. Почувствовала, как отпускает.
Реальность вернулась. Звуки, свет, люди.
Я повесила гитару на плечо и подошла к окну.
Снаружи солнце уже клонилось к закату.
Оно было таким же, как в Техасе. Но здесь — чужим.
А за спиной раздался голос Аарона:
— Если ты когда-нибудь захочешь сыграть со мной снова... просто скажи.
Я лишь хмыкнула.
Я подошла к Максу:
— Прости, но мне пора.
Он нахмурился, как щенок, которому закрыли дверь перед носом.
— Но ты же можешь ещё чуть-чуть посидеть с нами?
Я выдохнула.
— Макс, сори.
Я вышла из класса.
Коридор школы был длинным и пустым.
Только мои шаги.
И... ещё чьи-то.
Я почувствовала это сразу — будто кто-то наступает на мой след.
Резко обернулась.
— Что тебе нужно?— Он стоял в паре шагов.
Опять этот взгляд.
Опять он — Аарон.
— У тебя всё хорошо? — спросил он. Тихо. Почти по-настоящему.
Я чуть склонила голову. Улыбнулась.
Не радостно. А так, как улыбаются, когда не хотят плакать.
— Не твоё дело.
И развернулась. Шаг — другой. Выдох.
Я вышла из школы.

— Лив, надо поговорить.
Я только вошла в дом.
Мама сидела на лестнице. В халате. Смотрела на меня, как будто ей вдруг стало не всё равно.
— О чём? — я остановилась. — Что, мам? Ты хочешь извиниться за всё свои поступки? Или за то, что забрала меня у папы?
Голос дрожал, но я держалась. Пока.
Она встала.
— Лив, что с тобой происходит? Где моя милая, нежная девочка? Ты такой не была!
Вот оно.
Одно предложение — и всё внутри обрушилось.
Эти слова...
Они врезались прямо в грудь.
Громче, чем крик. Тише, чем шёпот.
Словно нож, медленно вонзённый между рёбер.
Я смотрела на неё — как на чужую.
— Ты меня не знаешь, — я сказала это тихо.
А потом — громче, чтобы она услышала наконец:
— И никогда не знала.
Я прошла мимо неё.
Поднималась по ступенькам, будто через вязкую боль.
В каждой ноге — тяжесть.
В комнате захлопнула дверь. Почти со всей силы.
Слёзы — не предательские.
Честные. Солёные. Горькие. Настоящие.
Она меня не знает.
И знать никогда не хотела.

Я лежала на кровати, лицом в подушку.
Комната была тихой. Почти глухой.
Из-за приоткрытого окна врывался лёгкий запах мокрого асфальта — пахло первым дождём.
Он начался внезапно, как будто небо тоже не выдержало.
Капли мирно били по подоконнику.
Далеко за окнами гремело. Сначала приглушённо. Потом громче.
Гроза была где-то рядом, но не внутри.
Внутри — уже давно.
Комната до сих пор казалась чужой.
Белые стены. Стол, который не вдохновляет.
Гитары — единственные знакомые здесь.
Электрическая в углу, в чехле.
Акустическая — молчала, вися на стене, как напоминание о прошлом.
На полу — рюкзак. Не распакованный. Как и чувства.
Лив не плакала. Уже нет.
Глаза были сухими. Но внутри было пусто, как в переигранной песне, которую крутили слишком часто.
В голове не было мыслей. Только ритм дождя.
И один вопрос, глухо стучащий в висках:
"Если даже дома нет, где мне быть собой?"
Она лежала, не двигаясь.
Как будто если не шевельнуться — ничего не сломается.
Но всё уже было треснувшим.

И вдруг — в голове зазвучала та самая песня. Снова. Как будто она никогда не заканчивалась.