Эгедор или город пепельных людей

Лучший в мире кофе с пряностями в Эгедоре подают на Солнечной Алее возле Дома Мод. Рецепт довольно прост. Кардамон и бадьян растолочь в ступке. Имбирь натереть на терке. Пряности прогреть в сухой джезве, засыпать кофе, залить горячей водой, поставить на маленький огонь. Трижды дать шапке пены приподняться. Снять с огня, легко, но настойчиво постучать джезвой о стол, пока пена не посветлеет. Пить, глядя на деревья и высокие крыши. Единственным конкурентом маленькой кофейни, мог стать Магазин Снов Сильфа, но улица Тамары Абакелия лежала так далеко от уютного тепла Алеи, что об этом и речи быть не могло.

Ведьма ест шоколадный кекс. Фаби принесла ей раскаленный космос в небольшой джезве. Падальщику Гамельну сироп Мандрагоры: секрет в том, чтобы в конце добавить свежий тимьян. Сначала конечно подогреть в турке мед, аккуратно влить воду и добавить очищенный зубчик чеснока, разрезанный пополам. Добавить кофе и варить, не доводя до кипения. Когда кофе поднимется, снять с огня и дать ему несколько минут настояться. Процедить и вылить в чашку. Специально для Падальщика Фаби кладет на тарелочку несколько мараскиновых вишен. Звездочет пьет классическое еспресо и весь пачкается в ореховой пенке.

- Мне уже плохо, - Ведьма слаживает на тарелке все пергаментные формочки и вздыхает, - Может кто-то из вас хочет? Здесь еще парочка осталась.

- Так отнеси домой или Максу. Он тоже любит сладкое, - предлагает Падальщик.

- Нельзя. Эти Фаби сама сделала. Еще горячие.

- А, ну тогда конечно, нужно давится пока не стошнит, - Звездочет кривится, а сам уже тянется за кексом. - Мне вот интересно, когда свет начал так неестественно падать сюда?

- Прошлой, нет, еще позапрошлой зимой. Когда приезжали Гостьи из Парижа. Не знаю какие лампочки они подкрутили, но получилось забавно. Даже Угольный Бог решил ничего с этим не делать. Может, они еще вернутся, эти гости.

- А я думала Фаби балуется.

- Ей хватает места для творчества.

- Не знаю - не знаю, - бормочет Звездочет, - не нравится мне все это. Фаби она какая-то странная. И ее Солнечная Алея совсем не солнечная. Скорее темная. Похожая на черную дыру. Вы знаете что черные дыры имеют свойства схлопываться? - Звездочет стал невнятно говорить о времени, которое зарождается в миг Большого взрыва, о других вселенных, находящихся по ту сторону черных дыр, и о том, что пространство на самом деле состоит из десяти измерений. Он говорил непонятно и запинался через каждые два слова, видимо стараясь эти самые «слова» сложить в нечто более менее вразумительное.

- Нет никаких доказательств в поддержку теории о том, что черные дыры взрываются сами по себе, - Ведьма знала как Падальщик любит вести с ним эти споры, но сама часто оставалась в стороне.

Нине, все речи Звездочета казались абракадаброй. Она знала: все понимать вовсе не обязательно. Достаточно удобно устроиться в кресле и наслаждаться жизнью, пока мимо, расплываясь, проносятся новые миры Перта Перельмана (гений, миллиардер, филантроп). Он жил уже не совсем в Эгедоре, поэтому и человеком был не больше Нойбаунских Мотыльков. Звездочет постоянно думал о чем-то великом. Наверное, он так утомлялся именно из-за огромности, непомерности своих замыслов. Вот и сейчас вихрь иных земель подействовал на него. Создатель новых вселенных потер глаза, зевнул, извинился и объявил, что ему пора вздремнуть.

- Ага, как результат коллапса массивных звезд будешь поглощать окружающую материю, - Ведьма замечает ямочки на щеках Гамельна. Когда он смеется - становится почти красивым.

- Черные дыры не взрываются, но могут сливаться, испуская гравитационные волны, - оправдывается Звездочет.

Подходит Фаби. Она садится за столик справа от Ведьмы. Не далеко, но достаточно чтобы на нее смотрели сквозь пальцы:

- Слушайте, а сегодня же понедельник, правильно?

- Если ты спала хотя бы пару часов, а не работала в сатанинской секте, тогда бы знала что сегодня точно воскресенье, нормальные люди еще спят, а другие, соглядатаи вечности, на посту.

- Не ты ли собирался только что спать? - спрашивает Ведьма.

- И оставить вас на растерзание этой вот.. - Звездочет покосился на Фаби. Одевалась она броско: короткая юбка, цветные колготки, короткий топ, сверху куртка или трикотажная олимпийка, красила губы в красный, а тени размазывала чуть ли не до самых густых, сросшихся на переносице бровей. Волосы стригла всегда коротко, такой себе паж. Но главной изюминкой Фаби, считались ее серьги. Завсегдатаи кафе тоннами сносили ей дешевую бижутерию вместо мелочи. Лучшие собрания антикварок и секонд-хендов всея Эгедора: пусеты, гвоздики, капли, протяжки, нити, цепочки, геометричные серьги, серьги-люстры, шандельеры, жирандоли, медальоны, серьги в этностиле, каффы и еще неисчислимое множество всяких сережных подношений для любимой сказочницы города...

- Мне нужно что-то от тошноты, - в горле встал ком, а желудок сжался в протесте. Ведьма отвела взгляд от жалких остатков трапезы, чувствуя, что ее сейчас вырвет.

- У меня скопилась солидная коллекция медикаментов, - хвастливо делится Падальщик, - Диазепам, лоразепам, кодипар, диклофенак, викодин, дигидрокодеин, оксиконтин, перкоцет... Обожаю странные названия лекарств. По-моему, необычные названия тоже играют определенную роль в моем пристрастии - такую же роль для филателиста играют марки, выпущенные в чужих, далеких странах.

- Это конечно прекрасно, при условии, если у тебя припрятано в карманах что-то из ящика Пандоры, а так твой многолетний паноптикум бесполезен.

- Держи, - Звездочет положил цветную капсулу на блюдце с водой, - креатин.

- Как знал, - хохотнул Падальщик.

- В отличие от тебя, мне приходится пополнять запасы менее цивилизованным способом. Никто не верит что во мне умещается столько недугов, - Звездочет похлопал себя по голове, - мне помогают многие уловки, в том числе и простой шантаж. Оказывается, этот метод необычайно действенный. Записываюсь на прием к доктору, обычно пожилому, которому осталось несколько лет до пенсии. Постепенно упрашиваю его увеличить дозу. Как только он идет мне навстречу - все, он мой. Визиты учащаются, я прошу новые препараты, в больших дозах. В какой-то момент доктор отказывает, тогда я угрожаю пожаловаться на него в медицинский совет, властям, напишу в газеты. Врач уже влип по уши и сильно рискует. Поэтому, - он косится на Падальщика скаля зубы, - хочешь проверить у кого ассортимент больше?

- Господи, - Ведьма не может сдержаться и стонет глотая таблетку, - ты что, газет не читаешь, телевизор не смотришь? Конечно-же самая большая коллекция принадлежит Питеру и Мари-Джейн Адамс.

Заездочет кивает.

- Наверное, для газет и телевизора я слишком занят: пытаюсь понять скрытый механизм жизни, лежащий в основе Вселенной.

- Если мы заговорили про покойников, Адамсов считать нельзя. У них изначально династия. От зеленой лавки до Белявских - Адерманов. - Вставляет Падальщик.

- И да и нет. В отличии от Фердинанда, дедушка наших Азалии и Саллеха был типичным выходцем из Балканского полуострова. Может Румынии. Но точно не немец.

- В низших слоях общества, где распространены близкородственные браки, как правило, недооценивают значимость такой процедуры, как аборт. Он в Родительскую Субботу умер?

- Да, - отвечает Ведьма наморщив лоб, - при чем тут это?

- Уточняю. В Троицкую родительскую поминальную субботу, когда в храмах читается заупокойная Литургия, панихиды обо всех упокоенных, самоубийцы на этих службах не поминаются, - Звездочет одним глотком выпивает свое кофе, - забавно еще, что из-за роста числа самоубийств среди местных, церковью был принят чин о утешении скорбящих родственников лиц, прибегнувших к суициду.

- Это не молитва за самоубийцу, а молитвенная помощь его родным в час тяжелой утраты, - продолжает Ведьма.

- «Всё-таки как мудро устроено Богом, что будущее сокрыто от нас, иначе кто мог бы вынести жизнь?» - Падальщик говорит и смотрит, понял ли кто-то его аллюзию.

Ведьма уважает увлечение друга чтением старой литературы, но личные дневники, пусть даже выставленные на всеобщее обозрение она абсолютно не переносит. Падальщик понимает ее по-своему.

- Что? Не знал что эта тема тебя так волнует. Или дело в другом? Уход за блаженными, благотворительность, социальная ответственность. Тяжело, когда ты единственная, на 20 имперских миль, ведьма?

- Не знаю. А не грех ли издеваться над такими людьми? - взмахнув рукой Нина подносит пальцы к губам.

- По-моему, не грех, - отвечает он. - Так я справляюсь с ненавистью к самому себе в самые мрачные минуты жизни... Мне помогает смех и еще выпивка. Кстати, может, по пиву?

- Слушайте, - Звездочет на удивление здорово выглядит. Даже от привычного смятения духа следа нет, а взгляд, затуманенный Извечным разумом, смотрит на них изумрудами понимания и всеобщего познания. - Мы все, кто сейчас здесь, друзья. Но я вовсе не ожидаю, что мы все время будем говорить правду о себе самих. - Он не хотел слушать про самоубийц, духовные чины и пьянство. Этот разговор был всего лишь ширмой, за которой каждый прятал свой настоящий вопрос к Эгедору. - Хватит. Хватит копаться в чужих призраках прошлого. Давайте просто будем здесь и сейчас. Давайте пить кофе, слушать музыку, милейшего на всех мысленных и немыслимых мирах города, обсуждать Чаушеску, Мао Цзэдуна, Маргарет Тэтчер и прогноз погоды на завтра. Конечно, по сценарию у нас дождь. Облачно. Возможны странного вида туманности. Но все это меркнет в ясном свечении Армагеддона.

Ведьма немного помолчала и быстро потерла Звездочету предплечье, как будто он замерз и его нужно было согреть.

- Лааадно, - Падальщик откидывается на спинку стула. - Я думаю пора это обсудить. - Он красноречиво пялится на Ведьму. Она не ожидая что Гамельн поддержит «психопатию» Звездочета, смешавшись опускает плечи.

- И ты только что сам это решил, да? - пока Гамельн щелкает зажигалкой, Нина готовится к самому страшному. - Ну-ка, скажи, кто все придумал?

- Знаете, это мелочи и все случившееся потом с этим никак не связано. С другой стороны... все с чего-то начинается, понимаете? - взволнованно мямлит Звездочет. Ему нравится что друзья наконец-то обратили внимание на его слова. Конечно, ему все кажется, что они говорят о чем-то своем, личном, но он давно привык что разговоры Нины и Гамельна - это отдельная система, к которой у Звездочета просто нет пароля.

Он вынимает из карманов ключи; кошелек, из которого все время норовят высыпаться мелкие даймы, никели и пенни, четвертаки он рассовывеи по телефонам-автоматам - в старом городе, на перекрестке, в Туннеле, просто так; «Осиную фабрику» Бэнкса; зубную щетку; соль..

Ведьма переводит взгляд на блестевшие от дождя камни у себя под ногами. В голове тенями скользят мысли об опасностях, которые могут разгореться от маленькой искры, тлеющей в потайном уголке жилетки Звездочета, но она гонит их от себя. Вместо этого ядовито улыбается, глядя Падальщику прямо в глаза:

- Каждый день мы забываем тысячи мелочей, пусть это будет одна из них.

Он не отвечает сразу. Гамельн делает долгую затяжку, выпуская дым колечком и вяло стряхнув пепел с рукава. Уголок его рта дрогнул, будто он услышал невероятно забавную шутку.

- О, я все сообразить не мог, из-за чего ты на меня взъелась. Дело в..

- Нашел! - Звездочет напрочь проигнорировал их перепалку, целиком сконцентрировавшись на том, что держал в ладони. Он был абсолютно уверен: это - единственное, что имеет значение в данную секунду.

Нина и Гамельн замолкают, делая вежливую паузу.

- Канифоль? - Падальщик отвлекается от плавного течения видений в своей голове, снова сосредоточенно внемля Звездочету.

Звездочет однозначно достал не то, что ожидала увидеть Ведьма. Напряжение понемногу отпускает ее тело. Тихий, почти неслышный выдох вырывается из губ. Пальцы, судорожно сжавшиеся в кулаки на коленях, разжимаются и лежат теперь беспомощно и устало. Даже выражение лица меняется: резкие складки у рта и на переносице разглаживаются.

- Да! - сияет он. - Да! Канифоль! Ты совершенно прав! Это не просто кусок смолы, а «Cecilia». Канифоль для скрипок. Если поднести ее к свету фонаря в полумраке, внутри можно разглядеть навсегда вмороженные пузырьки воздуха, тонкие паутинки трещин, и легкую дымку, будто от тумана над озером в холодное утро. Ее поверхность отполирована до бархатистой гладкости тысячами прикосновений смычка и кончиков пальцев, храня тепло руки Марты Стюарт, что держала ее в последние минуты своей жизни.

- Блять.

Падальщик морщится. Горбатый, он наклоняется над столом, от чего становится похож на великана, прикованного к земле невидимой тяжестью. Не Атланта, держащего небосвод, а его жалкого брата, что вынужден нести на себе всю грязь мира.

- Откуда оно у тебя?

Звездочет не отвечает. Молчание становится густым, липким, как смола. И в этой тишине обрывки воспоминаний в голове Гамельна начинают складываться в ужасающую, чудовищную мозаику. Визит к Звездочету. Милая, ни к чему не обязывающая беседа. И эта самая канифоль, лежавшая тогда на полке среди прочих диковинок. Он видел ее.

- Теперь же будет война. И они перебьют друг друга, потому что раз Морок умерла, они сбросят на нас бомбу, и мы все погибнем. Знаете, что будет? Все будет, как было. Дома будут целые, и деревья, и даже кошки и собаки, а там, где стояли люди, будут просто валяться вещи. Шарфы. Пуговицы от пиджака. А нас всех не будет. Только Угольный Бог останется. Ему что смерть, что люди. А мы не справились. Финиш.

Сначала это даже не звук, а резкий, спазматический выдох, будто Звездочета ударили под дых. Потом из горла вырывается короткий, обрывающийся на полуслове хрип. Это не смех, а его уродливая пародия - сухой, нервный, сорванный кашель, полный такого леденящего недоумения и предательства, что аж физически больно слушать.

- А... ах... - он давится этим псевдо-смехом, зажимая переносицу пальцами, будто пытаясь вдавить обратно прорвавшуюся боль. Его плечи мелко, беспомощно трясутся. - Так вот... вот о каком... « голосе»... шла речь? - слова вылетают прерывисто, между этими жуткими, захлебывающимися всхлипами-смешинами. Он смотрит на Звездочета широко раскрытыми глазами, в которых нет ни злости, ни ненависти - лишь абсолютная, до глубины души потрясшая его пустота и нежелание верить в сложившуюся картину. Пока они цитировали Бодлера и говорили о пустяках, на полке лежало убийство.

- Смешные вы. - Он наконец открывает глаза, садится прямо и в последний раз поднимает руки ладонями вверх в жесте полнейшей капитуляции перед абсурдом происходящего. Голос его сиплый, сорванный. - Вы такие смешные долбо...