8. Холодная осень
Деревья в Нойбауне сочились сыростью и замерли в безмолвии, которое окутывало Ниточную фабрику, обособляя ее от окружающей местности. Листва, выщелоченная ранними морозами и теперь уже бесполезная, догнивала на земле, поблескивая влагой. Зима поднималась решительным шагом.
Щиты, установленные между деревьями, казалось, предостерегали ее:
«Район Цветочников. Внимание! Опасно для жизни! Проход воспрещен. Лучники стреляет без предупреждения».
А вместо подписи - символический череп и две скрещенные кости.
Беспрерывно моросящий дождь не давал просохнуть курточкам Цветочников, которые в этот предвечерний час, стояли под дырявым навесом на перроне около фабрики. У этого перрона, называемого «станцией Туннель», кончался железнодорожный путь, проложенный от городской черты на севере до лесных пределов на юге.
Цветочники наблюдали как работники ночной смены, словно заключенные, выстраивались для переклички - необозримая масса, командными окриками собранная в гигантский точный квадрат.
Лай и Шолох тайком перешептывались. Кто-то принес новость, что дело Уве передали дальше. Возможно, в этот раз, никто не закроет глаза на странное «исчезновение» подростка.
- Ты уже знаешь? - спросил Шолох, Лай кивнул.
- Говорят, они создали укрепление в Норе.
В их перешептывание вмешался Щука, стоявший за ними.
- Это еще ничего не значит.
Не получив ответа, он заморгал, уставясь в затылок Лаю. На всегда простодушно-удивленном лице, с круглым ртом и круглыми глазами за стеклами очков в черной оправе, отразилось возбуждение от неожиданного известия. Другие цветочники тоже перешептывались, но Тень прервал их беседу, прошипев: «Тише!». От зубчатых стен башенок приближалось несколько лучников. Перешептывание замерло, а возбуждение спряталось за каменными лицами.
Это и вправду еще ничего не означает.
И все-таки. Благодаря решающему голосу в «скальди», убыточники пришли в движение.
Цветочники ничем не выдавали волнения, вызванного этим известием, продолжали наблюдать за рабочими.
Ровные ряды автомобилей на фабричной парковке скрылись под тяжелым слоем снега, приглушающим редкие звуки уходящего дня. Люди, сутулясь под порывами ледяного ветра, молча тянутся к электронному контролеру, их дыхание клубилось в морозном воздухе. Они механически стряхивали с обуви смерзшуюся грязь, одинокие блеяния звучали глухо - эхо в пустом зале. Сонные и неприметные, они ждали, пока дозы кофеина, никотина или ликера согреют их застывшие тела и позволят дотянуть до первого перерыва, когда можно будет ненадолго ожить.
Квадрат стал навытяжку.
Все в темно-синих куртках с длинными рукавами, в такого же цвета штанах и темных тканевых шапочках закрывающих волосы. Прозвучал единый удар руками по швам брюк. Банер с часами внутри фабрики пробил 19:00.
На фабрике всегда все шло по заведенному распорядку, как если бы время здесь остановилось. Четкое, выведенное до автоматизма исполнение этой рутины, могло свести с ума кого угодно.
Каждое утро электрички одна за другой покидали вокзал, унося пассажиров к окраинам города. Они скользили по рельсам сквозь серые рассветы, минуя бесконечные поля застройщиков, где бетонные коробки обрастали свалкой. Дальше тянулись вишневые сады шаманов - дикие рощи, где ветер шептал старые баллады, напевал бардовские стихи, а искривленные ветви деревьев тянулись к небу, пытаясь удержать невидимую волну. Затем проглядывал старый район, центр Нойбауна, с его тесными улицами, крохотными гаражами, зловонным болотом перед зубчатыми стенками разрушенных башенок и именитый шрот - кладбище потрепанных, разбитых, изорванных машин.
Когда промышленный канал фабрики казался совсем уже близок, электричка останавливалась в Туннеле - никогда не доезжая до конца, к каменному перрону Цветочников. Люди выхолили во тьме подземного лабиринта, подсвечивая фонариком вытоптанную в грязи дорожку.
Шолох, сбитый с толку, растерянно посмотрел на Лая. Рабочие выдыхали черный дым.
- Ну это нормально, - пробормотал парень. - По сравнению со Стекольным заводом это ерунда. - Лай потер перчаткой нос, щеки у него горели. - Ты же уже был там, да? Всех новичков туда водят, показывают «наследие предков», - Шолох пожал плечами. Ему было стыдно признаваться, что среди всего множества рисунков на блоках и внутренних стенах завода, запомнил только серую мозаику. - Из-за стеклянной крошки в воздухе они кашляют кровью.
- Ч-то? Как это?
- Ну, кровью, - как ни в чем не бывало повторил Лай.
- Главное чтоб план выполнялся, - поддавшись вперед Щука со вкусом сплюнул на стальные балки рельс. - Все остальное херня.
***
На станции стало зябко и тихо. Ветра не было. Где-то вдалеке прогремел грузовик. Пятнадцать человек, все как один стройные, длиннорукие, пучеглазые - окаменели под большой черной тучей, нависшей над Нойбауном.
- Может, на болото пойдем? - безнадежно предложил Шолох.
- Холодно, - равнодушно сказал Лай.
Возле промышленного канала, возились братья Презерман - Аарон и Зельман. С конца лета, они пытались сделать текилу: таскали из дома обрезки суккулентов, мужественно жевали их и сплевывали кровяно-зеленой кашей в бочку с дождевой водой. Где-то они прочитали, что именно так получилась текила - якобы кому-то на диком западе однажды пришла в голову мысль попробовать забродившую воду из плевательниц.
Рабочие регулярно вычерпывала воду из бочки и, брезгливо морщась, поливала ею кривые декоративные вишня возле болота.
- Эй, Презерман, вы Марту сегодня еще не видели? - окликнул их Тень.
Братья повернулись к нему и, как по команде, замотали головой. Тень вздохнул. До темноты оставалась целая вечность. Он не определенно махнул им рукой, и сутулясь побрел к дороге под туннелем.
Марта жила в большом доме в частном секторе прямо на границе с застройщиками. Она была младшей дочерью. У нее был старший брат, который пропал, когда ей было семь. Три раза в неделю она приезжала в Нойбаун на частные уроки музыки: зимой водитель привозил ее и увозил домой, а когда теплело, она отпускала его и обратно шла пешком в сопровождении Цветочников.
Поэтому три раза в неделю по вечерам они ждали ее на станции. Тень аккуратно принимал из ее рук кофр со скрипкой, осторожно притормаживая всякий раз, когда она останавливалась, чтобы перевести дух: Марта хромала, изящно подтягивая иссохшую ногу в глухом черном ботинке. Нюхатели цветочков по-свойски называли ее Морок.
Тень авторитетного отца, умиротворенная замкнутость девушки, которую многие принимали за высокомерие, и хромота действительно не добавляли ей популярности, но Цветочники этого не замечали. Они были без ума от Марты, от ее тихого мелодичного голоса, нежно-ядовитых шуток, от серых взрослых глаз. А главное - Марта их пугала.
Те, кто не отстал по пути, свернул в переулок, за гараж или на свалку, приходили в ее дом, садились за накрытый матерью стол в пропахшей вишневым табаком столовой.
В холодные времена, которые становились все длинней, вежливо говорили о книгах и университете, мучительно долго пили горячий сладкий чай, терпеливо обжигая языки, чтобы наконец услышать спокойный голос:
- Спасибо, мама, мы пойдем.
И они выскакивали из-за стола, кубарем неслись в прихожую, путались в шнурках, куртках, чтобы тут же скатиться с крыльца в пряный вечерний сумрак.
И ждать, когда Марта начнет говорить.
- Может, она сегодня не придет? - Лай, как и все, шел за Тенью, молча ожидая, когда же покажется девушка.
Щука косо посмотрел на него, а потом перевел взгляд на Тень.
- С это вдруг? Ты что-то знаешь? - Щука нахохлился, сжимая руки в кулаках. На нем была вязанная шапка-ушанка, сиреневая курточка, испачканная в болотной мути, и покрытые точкой рабочие перчатки. Ему недавно исполнилось 20 лет, он уже начал подрабатывать в одной из коморок Нойбауна, сварщиком.
- Все хорошо, - Тень обернулся, но не замедлил шаг. - Почему ты так думаешь, Лай?
- Ну, почти восемь. Марта, еще никогда не опаздывала. Может, она заболела? У кого-то есть ее номер? Мы можем позвонить ей и узнать все ли в порядке.
Теперь не только Щука, но и другие цветочники смотрели на Лая, как на сумасшедшего.
- Что? - Тень обнажил острые, похожие на волчью пасть, зубы. - Скажи мне пожалуйста, - он в два шага приблизился к парню, - ты же в курсе что в лесу не работает связь?
- Да, но мы недалеко от центра, можно же сойти с тропы и ...
Тень не прервал Лая ни словом, ни жестом - но в какой-то момент воздух между ними стал глухим и вязким. Лай осекся, сам не понимая, почему. Тогда Тень медленно поднял голову и уставился на него с холодным, изучающим вниманием.
- Продолжай, - тихо сказал он.
Лай не смог.
Тень вытянулся в полный рост - теперь он возвышался над всеми, даже над громилой Деткой, и мрак в его лице казался почти осязаемым. Он не сводил глаз ни с одного из мотыльков, и пока по очереди вгрызался взглядом в лица, рука лениво скользнула к поясу.
- Я знаю, что мы все, давно не были на сумрачном перекрестке, - он наткнулся на теплый, ничем не омраченный взор Шолоха, - кроме тебя... Ты, должно быть еще не забыл главных столпов Нойбауна, Шолох. Процитируешь их нам? Пожалуйста.
- Никогда не палить в лесу костры. Остерегаться шаманьих садов. Внимательно смотреть на номер электрички, когда выезжаешь из старого города. Обязательно возвращаться на том же маршруте, и никогда не задерживаться дольше, чем до полуночи. Не ввязываться в конфликты с Лисами. Занимать только четные лавочки, комнаты, столики. Приходить на все вечерние собрания у станции. Каждые два дня меняться с дежурными лучниками на башенках. Не есть ягод у болота. Никогда не заговаривать с безликими. Никогда не сходить с заячьей тропы.
- Да, Шолох, ты все верно сказал. А теперь Лай, ответь: когда ты последний раз общался с Саллехом?
- Причем здесь..
Щука дернул парня за руку, поднимая рукав курточки. От запястья и выше, предплечье Лая покрыли ярко-желтые пятна.
Если Тень вздрогнул, то другие не заметили это.
- Это ты был на башенках в тот вечер, когда кто-то прокрался на территорию Стекольного завода.
- Да, но..
Удар пришелся прямо в нос. Лай закашлялся выдыхая черный дым. Щука брезгливо толкнул парня в лужу, тот не удержавшись упал на колени в грязь.
- Разденьте его.
***
Прежние истории Мотыльков были безыскусными, наивными и бронебойными: зеленые глаза, красные пластинки, девочка-не-подходи-к-телефону, кладбища и трамваи с черными шторками - детский фольклор. Они рассказывали их для затравки - идиотскими голосами, подсвечивая лица фонариком, прыгая друг на друга и подпихивая локтями, завывая на кульминационном «отдай мое сердце!», грубо гогоча и постепенно затихая.
А потом начинала говорить Марта.
Ее истории были по-настоящему страшными - пугающими до холода в надкостнице. Она рассказывала их своим мягким спокойным голосом так обыденно и просто, потому что все ее истории были правдой - по крайней мере, они так выглядели, и видит Бог, они бы никогда не стали проверять.
В один из вечеров она рассказала о статуе с тремя дерущимися мальчишками, которая стояла на кольцевом развороте в тупике у закрытого въезда в Эгедор. Марта рассказала, что эту статую заказал генерал Мицкевич, бывший сослуживец ее отца, живший когда-то в доме на отшибе: мальчики - сыновья Мицкевича, которых убила его жена, их собственная мать, потому что ей показалось, что это больше не ее дети, а чужие, которые сначала убили ее мальчиков, а теперь притворяются и хотят убить ее, поэтому она завела их в сарай и по очереди расстреляла из табельного пистолета мужа, а потом повесилась рядом сама. Мицкевич нашел их вечером, вышел из сарая совершенно седой, выбил право закопать их прямо тут, в городе, поставил безымянный памятник, спалил собственный дом и уехал навсегда.
Ее рассказам не было конца: потайная газовая камера под теплицей у пожилых Веберов, трагическая тайна семи сыновей директора школы, истинная причина вдовства графини Ольской (Нина говорила, она застала мужа в постели с собственной племянницей, племянницу спустила с лестницы, а мужу стала трижды в день подсыпать отраву в питье, от которой у него плавились внутренности и чернели конечности, пока однажды он просто не остался лежать в кровати горсткой бесцветного пепла, которую Лора случайно рассыпала по комнате, и теперь она каждый день моет, моет, моет полы и стены и стирает белье, на котором уже давно никто не спит, каждый день стирает.)
Казалось, что о каждой семье, о каждом уголке городка она знает свою, другую историю, узнав которую, Нюхатели Цветочкрв никогда не смогут смотреть на них по-прежнему. Истории эти обрастали именами, датами, деталями, которые бесповоротно делали их реальными и оттого ужасными - настолько, что даже дома, лежа в постели, они прокручивали их в голове снова и снова, пытаясь успокоить колотящиеся сердца.
И никогда не задавались вопросом, откуда она все это знала: знала, и все тут.
Страшнее Мартовских рассказов были только Мартовские рассказы про провал, чуть дальше их «Туннеля», возле которого они все время отчаянно балансировали во время наших прогулок.
Провал был запретной территорией. И Мотыльки бы не сунулись туда под страхом смертной казни - да никто из города туда не совался.
В рассказах о Провале Марта отпускала поводья и пускалась во все тяжкие, порой превосходя саму себя: страшные стоны, которые доносятся из Провала по ночам, странные следы, остающиеся иногда на песке ровно на его границе, тихо падающий из ниоткуда в июне снег, который видел ее брат, о чем рассказал на ужине, а потом исчез. После таких вечеров Мотыльки добирались домой на ватных ногах, малодушно успокаивая друг друга. Уснуть они не боялись: новая реальность оказывалась страшней любых снов.
***
Небо было туго обтянуто серыми низкими облаками, вдали что-то надсадно громыхало. Дождь продолжал лить.
Тень бежал впереди, а за ним, цепочкой, бесшумно двигались его мотыльки. Навстречу по дороге со стороны Нойбаума, стремительно ехал грузовик, вроде тех, на которых приезжали люди в рабочих костюмах.
Наконец он дошел до дома Марты. Свет не горел, калитка была открыта. Внутри был полный развал - казалось, что жильцы дома покидали его в спешке.
- Они уехали? - Тень услышал жалобный голос Дантеса.
- Нет, их съел генерал Мицкевич, - раздраженно сказал он, - конечно, они уехали, вопрос куда и почему.
Со стороны раздался сдавленный вопль младшего Презермана.
Внизу, по склону от линии стройки, стояли мотыльки. Прямо на границе с лесом младший Презерман безвольно открыл рот и в ужасе смотрел на обломки ограды и стену деревьев перед собой. Абсолютно черных деревьев.
- Почему они теперь черные, почему они черные, почему они такие черные? - заскулил старший Презерман. На него никто не смотрел.
За спиной снова громыхнуло - очень близко и отчетливо, а с дороги вкрадчиво потянуло запахом паленой шерсти.
- Пошли, - скучным голосом сказал Тень.
Они молча подошли к разломанной ограде и сделали шаг вперед; лес послушно проглотил их.
В Нойбауме наступила ночь.