Эгедор или город пепельных людей

Внутри Замка царил полумрак. Батареи давно не работали, а воздух был пропитан холодом, как будто стены здесь умели запоминать зиму. Полки у стены заставлены книгами - старыми, пожелтевшими от времени, некоторые Звездочет нашел в подвалах бомбоубежища, другие - в пыльных лавках, гаражных барахолках, редких ярмарках. Камин погас, но он не стал его разжигать, лишь бросил пиджак на спинку кресла и вытащил из кармана горсть мятных леденцов.

В глубине комнаты стоял проектор. Звездочет поставил пленку, запустил механизм, и на стене ожили тени. Древний черно-белый фильм, что он когда-то подобрал в заброшенном кинотеатре, снова показывал свои призрачные сцены.

Звездочет сел в кресло и прикрыл глаза. Его вечера всегда проходили именно так, если в Эгедоре не случалось ничего «сверхъестественного», или его не забирали в город. За окном кричали птицы, в коридорах поскрипывали доски, а где-то далеко, в ночном городе, продолжали твориться вещи, о которых лучше не думать.

Иногда он играл на контрабасе..

Окна в гостиной были занавешены. После шумной поездки с Василиском, Ведьмой и Максом, комната казалась неестественно мрачной.

Голубой свет лампы падал на растворившиеся во мраке фигурки. На полках в шеренгу выстроились оловянные бюсты безликих масонов, чьи пустые глазницы отливали ртутным блеском; обугленные фрагменты башни Вавилона, будто вывезенные с раскопок под грифом «секретно»; фарфоровые младенцы в скафандрах, каждый с выгравированной на пузе формулой нейтронной бомбы; кристаллические глаза ящеров, аккуратно помещённые в баночки с этикетками на латыни; миниатюрные черепа, украшенные барельефами из "Кодекса Войнича", выложенные в витрине из тонированного стекла; бронзовый глобус без Австралии, стоящий на трёх ножках в виде человеческих рук с перепонками. Среди всего - одинокая музыкальная шкатулка. Последний раз ее заводила Азалия, но это было давно.

- Бу.

Падальщик вышел из-под лестницы, где прятался в тени. Он не собирался пугать Звездочета - знал: тот заметил его сразу, как переступил порог.

- Ты опять здесь, - вздохнул Звездочет, откидывая капюшон. В его волосах запуталась звёздная пыль, и глаза сверкнули, как две неуверенные кометы. - Слышал о драке в "Ля Флор"?

- Слышал, - хмыкнул Падальщик. - Опять.

- Ну конечно, опять, - Звездочет махнул рукой с театральной усталостью. - Лисята и Нюхатели цветочков.

- И всё из-за... чего?

- Кто-то толкнул кого-то, кто-то слишком громко процитировал Бодлера. «Tu m'as donné ta boue et j'en ai fait de l'or». Ты дал мне свою грязь - я сделал из неё золото. Кто-то наступил кому-то на хвост. Кла-а-ссика.

- А нам-то что? - спросил Падальщик.

- Вот именно. Ничего. А всё равно сидим и обсуждаем, как будто это имеет значение.

Он подошёл к окну, прислонился к стеклу лбом. Туда, где ночь медленно слипалась в туман.

- Три дня назад у меня был гость, - сказал Падальщик. - Мы сидели у Сильфа, в "Магазине Снов". Пили чай.

- Рыжий был пьян?

- Он, как всегда, пытался говорить о вещах, которые сам не понимал. А я - притворяться, что понимаю меньше, чем хотелось бы.

Звездочет усмехнулся, потом вдруг стал серьёзным.

- А на следующий вечер мы смотрели кино. У Саллеха. Был я, Саллех, его сестра, ведьма, Макс, Василик и... мальчик. Тот странный, новый сосед Василиска. Я думаю, он один из этих... ну, ЭТИХ. - Звездочет заговорщически понизил голос, словно их мог кто-то подслушать.

Падальщик закатил глаза.

- Любитель же ты надумывать лишнего.

- Надумывать, - скорчившись протянул Звездочет, - А если у него глаза на затылке? Я видел, как он не моргал целых четыре сцены подряд. А - а потом.. А потом налил чай в кактус! Кактус! - Он замолчал на какое-то время и задумчиво добавил: - Впрочем, кактус выглядел благодарным.

Падальщик ничего не ответил. Он давно понял: чем меньше ты даёшь реакции, тем быстрее Звездочет переходит к следующему витку своей одержимости.

Заметив, что расспросов не будет, Звездочет осунулся.

- Так ты пришёл - зачем? - спросил он, почти с обидой, точно Падальщик нарушил их воображаемый «договор».

- За этим разговором. Чтобы напомнить, как выглядит незначительность. Смекаешь?

- Race d'êtres rampants, nés d'une autre Géhenne,
Dans les replis fangeux d'un vieux monde condamné... - прошептал Звездочет, встав и поняв руку, делая вид что читает с потолка.

- Порода ползущих тварей, рождённых в чужом Геенне,
В гнилых складках проклятого мира, - перевел Падальщик. - Хочешь подраться? Прости, Звездочет, - с неподдельным сожалением произнес он, - я не в настроении. Да и какой из тебя лисёнок? Так, гиена огненная.

- Ха! - оживился тот. - Огненная гиена звучит куда лучше. Может, заведу себе новый астральный облик. Или хотя бы татуировку. - Он замер. - Хотя нет. Я слишком сильно боюсь игл. И своей кожи. Вдруг под ней - не я?

Падальщик отвернулся, чтобы скрыть улыбку. С ним невозможно было говорить по-человечески. Но без него - одна тишина.

Тем временем Звездочет продолжал.

- Я чувствую, как пространство чуть-чуть подогнуто, как будто кто-то согнул бумагу в кармане. Время пузырится. Кто-то дышит с той стороны зеркала. Оно давно там живет. Ждет. Может, кто-то пробрался в Лисью Нору... вышел на охоту. Или... или это что-то, что только прикидывается охотником. Что-то, что примеряет чужие повадки, как маску, а под ней - даже не лицо. Только воронка. И голод.

Глаза Звездочета прищурились, он уставился в темноту за окном, где даже тени казались испуганными. Он прошёлся по комнате, прикасаясь к предметам, проверяя их на подлинность.

- Ты чувствуешь. В городе запах железа. Пыль поднимается в том месте, где никто не ходил. И я снова слышу голос... - он склонил голову, - говорит, что осталось четыре дня. Точно четыре. Потом всё начнётся. Или закончится. Одно и то же, в сущности.

Лицо Звездочета просияло улыбкой.

- Так что, если я завтра превращусь в дерево, не удивляйся. Главное - не поливай меня уксусом. Я все еще помню, как это было в прошлый раз.

Падальщик потер переносицу.

- Может, тебе поспать?

- Спать? - Звездочет посмотрел на него с изумлением. - В такую ночь? Когда у домов отрастают ноги и старые друзья начинают дышать сквозь почтовые ящики? Нет. Сейчас - самое время быть странным. Пока ещё можно. Пока еще мы.

***

Улица Тамары Абакелия в Эгедоре  это отрывок из старинной открытки, пожелтевшей от времени. Узкая, слегка извилистая, она вьётся между домами неровной брусчаткой, отполированной тысячами шагов и воспоминаний. Слева и справа поднимаются дома. Фасады покрыты выцветшей штукатуркой, из-под которой порой проступают камни. Деревянные балконы нависают над улицей, усыпанные цветами в глиняных горшках. Некоторые балконы скрипят, когда на них выходит кто-то в халате с чашкой чая, чтобы встретить утро. Окна в резных рамах, местами покосившиеся, с витражами, сквозь которые на улицу льётся мягкий свет. По стенам кое-где вьётся плющ, а во дворах за коваными воротами слышен смех, звон бокалов и запах кофе с кардамоном.

На углу улицы притаился магазин снов. Его веранда выходит прямо на тротуар, всего на два-три столика. Здесь подают густой черный кофе по-восточному, домашнее печенье и мягкий сыр сулугуни с тыквенным вареньем. Внутри - кирпичные стены, лампы с абажурами, деревянные полки с книгами и пластинками. Иногда по вечерам кто-то играет на пианино, и музыка медленно растекается по улице, словно туман.

Рыжий сидел под балконом у двери одного из домов. Редкий солнечный день пах горячим асфальтом и бензином, оседал на коже сигаретным дымом и липким смогом, оставлял на языке яркий химозный привкус дешёвых конфет и прогорклого масла. Для него улица Тамары Абакелия дышала забвением и смертью.

Из колонки на одном из балконов играло радио. Рыжий записал: «Разведывательный корабль «Тайфун», оборудованный боевым синтетом с полным эмоциональным спектром, на службе Международной Исследовательской Корпорации, путешествует по мирам с целью промышленного шпионажа. Что может пойти не так?»

Новая заметка для «Ночного пульса» успешно отправилась телеграммой в общий чат скитальцев.

Шли часы.

У Рыжего все сильнее болели ступни, икры и поясница, но жаловаться ему не хотелось. Постепенно он перестал смотреть через перила, и вверх, в небо, вместо этого уставилась себе под ноги. Рыжий чувствовал себя потным и несчастным. Он думал о французской революции, слушал Words of Wisdo Денниса Брауна, щелкал орехи - бесконечное и утомительное дело без всякого смысла. Как и вся его жизнь, впрочем.

Каждый раз, когда мать переводили на новое место, он давал себе слово измениться, любой ценой стать другим человеком... даже если - нет, в особенности если - это значило, что придется изображать кого-то, кем он не был. В прошлом году, когда они жили в больнице святого Патрика, он поехал к Лисятам. Пока все собрались в Норе, Саллех пригласил его к себе. Он не стал удовлетворять парня руками, а взял в рот. Тогда он подумал, что вот теперь все изменится. Но нет.

Ничего не изменилось.

Рыжий услышал шелест полиэтилена сверху. Его мать стояла на балконе в одном халате. Он удивился увидев Донну так рано. Это его испугало.

Один раз, за ужином, она вскрыла вены кухонным ножем и с гордостью заявила, что Адам скоро вернется, ведь он не может бросить мамочку в беде.

Сейчас у нее был такой же сумасшедший взгляд, и Рыжий не имел ни малейшего понятия, как ей помочь, поэтому просто следил за ней храня тревожное молчание. Его поразило, насколько уместной, если не откровенно аллегоричной была эта сцена: они вдвоем, как обычно вместе и одновременно порознь, а между ними сплошной шум.

«Скоро придет Нина, даст ей лекарства, мне нужно все лишь немного подождать», - повторял про себя Рыжий.

Он словил на себе взгляд ее синих, бездонных глаз. Таких самых, как и у него самого. В них отобразилась целая вселенная замешательства, униженности и пустоты.

А потом Рыжий подумал, что сейчас ему выпал идеальный момент выяснить, что же так гложет Донну. Если спросить осторожно, если вопрос попадет в точку, если ему просто повезет, она может рассказать все. Рыжий откашлялся:

- Мама? Это я, Адам. Ты.. ты узнаешь меня?

Лишь бы это не стало причиной его сожалений в будущем.