5 глава.
Отходить ото сна Мирасаки была тяжело, в какой-то степени даже неприятно. Усталость от перенесенной кары давила обратно в перину, заставляя кутаться в теплое одеяло. Зачем вставать...? Ах да, готовить завтрак, убрать на кухне, помочь леди Олдрейн с вязанием и разобрать книги в библиотеке.
Каждый день в Особняке находилась куча дел, с которой справиться мог только сам Мирасаки. Иногда казалось, что это Доминик нарочно придумывает что-то такое, чтобы екай не скучал на своем "поводке" и занимался делами, в которых можно было отключить мысли. Возможно, так и было, но какая ему разница? Он дворецкий, и это его обязанность ― следить за домом.
Конечно, Мирасаки не был похож на типичного дворецкого в Англии, скорее наоборот: он был абсолютно всеми рабочими в этом доме: повар, горничная, садовод, библиотекарь, ремонтный мастер и остальные иже с ними. Он умел все и не знал почему.
Хотя, если так подумать, Сетта даже не помнил, как оказался в особняке и как обернулся демоном.
― Долго еще спать собираешься? Уже около двенадцати часов, ты все проспал, ― раздался чей-то голос над головой.
― Кто ты, и зачем явился по мою душу? ― недовольно простонал Мирасаки, пряча лицо в подушке.
― Ачария Виджай, брат мой, ― с насмешкой хохотнул тот, кто говорил свыше. ― Альфред сказал тебя разбудить, потому что острый рис от Бао Лана им, конечно, понравился, но это явно не блюдо на завтрак.
Двенадцать часов... Двенадцать часов!? Неужели его настолько вчера убило, что он пропустил собственный звоночек о том, что нужно вставать? Почему не сработало чутье на время, почему он не услышал сигналов Доминик? Что вообще происходило с ним? Что вчера, что сегодня.
Под смешливым взглядом одного наглого ракшаса, екай, шатаясь, но все же молча, поднялся с постели, недовольно заметив, что уснул в ханьфу, которое теперь требовало глажки. Вздохнув, он щелчком заставил одеяния перекочевать со своего тела на плечики, а вторым вернул себе строгий классический костюм. Главное вовремя разгладить одежду, пока Биншань не заметил, что происходит с его подарком.
― Биша, кстати, видел, что ты уснул в ханьфу, можешь начинать молиться за упокой своей души, — хихикнул Ачария и исчез из покоев екая.
Если видел, что спал в ханьфу, значит приходил к нему ночью. Мирасаки был уверен, что Биншань сидел с ним допоздна и задумчиво пил чай, расшифровывая для Альфреда очередной трактат. Время от времени он наверняка переводил взгляд на беспокойно разметавшегося в кровати Мирасаки, колдовал над ним со своими древними печатями, которые знал только он и какой-то род медиков-заклинателей: Шэнь, Инь, Вэнь ― Мирасаки не помнил, но был уверен, что его точно подвергали магическому воздействию.
Спиной он вдруг ясно ощутил чужой взгляд, как будто кто-то смотрел сквозь него. Хотелось пошутить, что вспомни клинок, так он прилетит тебе в спину, но стоило обернуться, и шутка пропала.
Сзади не было вообще никого, никто не стоял или сидел в кресле у стены.
Только из стены на Мирасаки смотрел глаз. Белый, как сама стена, будто барельеф, но при этом он смотрел прямо на него, как живой.
― Доминик, это что за фокусы? ― он отступил к кровати, пялась на этот глаз, который внезапно обернулая по всей глазнице и снова вперился в Мирасаки.
Дом никак не отреагировал на его слова. Ошарашенный екай продолжал смотреть, как странный глаз вдруг пополз по всей стене, а после скрылся совсем.
Секунда передышки, и демон выскочил из комнаты, и сбежал в гостиную, где сидели все. Биншань играл в шахматы с господином Олдрейном, Ачария развлекал Джерушу, а Бао Лан, обернувшись белым тигром, лежал подле Маргариты, жены господина.
― Кто-нибудь видел глаз на стене? ― выпалил он, усевшись прямо на пол возле мурчащего тигра.
― Глаз? ― подал голос Альфред, двигая одну из фигур на доске. ― Доминик решил увидеть то, как он выглядит изнутри?
― Если честно, я не уверен. Он просто явился в мою комнату и пялился на меня около пяти минут, а после уполз.
― Что ж, ― последовал ответ. ― Пускай ползает. Наконец-то спустя 20 лет нашей жизни здесь, он решил посмотреть, как мы выглядим.
― Я надеюсь, что он не заявится в нашу спальню, ― вторила Альфреду Марго, поглаживая Бао Лана за ушами. ― Не хотелось, чтобы столь могущественное создание застало меня в неглиже, ахаха.
― Главное, чтобы он не напугал Руш, она у нас на редкость чувствительная, ― где-то отозвался Ачария, в этот момент щекотавший девочку, смеявшуюся попеременно с задорным тяфканьем ― пережиток волчьей сущности.
Завязался диалог, все перекидывались репликами связанными, то с политикой, то с продажами, то с забавными историями. Они были похожи на одну большую семью ― удивительно, что этих приятных людей не пугало прямое соседство с опасными демонами, пусть и на вид они были безобидны.
Биншань ― старый кинжал, острый, способный убить без капли жалости. Ачария ― ракшас, насмешливый джин, питающий некоторые взгляды на человеческие жизни. Джеруша ― пусть маленькая, но все же ликантроп, девочка-оборотень. Мун Бао Лан, мудрый корейский тигр, был наверно не столь опасен, как остальные. Он сам, Мирасаки Сетта, екай-дворецкий, не помнящий ни как сюда попал, ни как стал демоном, казалось никакой опасности не представлял, кроме той, что запросто мог отравить всего одним укусом отравленных клыков или в порыве ярости метнуть кухонный нож.
Но самым опасным из них был Доминик, огромный демон-особняк, приютивший их всех и сегодня впервые явивший свой взгляд именно Мирасаки.
На самом деле никто из них не знал, чем был особняк в истинной своей сущности. Биншань предполагал, что в свои годы Доминик был статный мужчиной, возможно аристократом. Такой вывод он сделал, обнаружив в одной из заброшенных комнат старый портрет. Джеруша высказала жуткую мысль, что Доминик по сути ничто, он и есть этот дом, и другой сущности не имеет. Их такая теория заставила тогда передернуться — неприятно было думать, что они живут в теле огромного демона.
Говорить об этом Альфреду и Маргарите даже не пришлось. Как только они въехали, а счастливой пятерке пришлось раскрыть свои сущности ради их же безопасности, они стали строить теории, что особняк вообще дух черепахи или еще какое-то древнее существо, ходили и гладили стены и перила, предлагая Доминик с ними пообщаться, и радостно хохотали, когда чувствовали волны отклика от большой сущности. Самому особняку были интересны как люди, так и демоны, поселившиеся в нем.
― Слушайте, а кто-нибудь, кроме, логично, Альфреда и Маргариты, помнит, как оказался здесь? ― произнес Мирасаки, выныривая из своих мыслей. ― Вас, если я правильно помню, сюда привел Фрикаделька, но другой вопрос про нас...
― Ты не помнишь, как оказался в Доминик? ― удивлённо переспросил Биншань.
― Что странного такого...? Я даже не помню, как демоном стал, если говорить честно...
Гробовое молчание сгустилось в плотную тишину, давившую на уши, и, признаться честно, на самом деле Мирасаки понимал их удивление. Екай был самым старым обитателем особняка и жил здесь с самого детства ― ему было около тринадцати лет, когда он проснулся в своих покоях с белыми стенами, не задаваясь никакими вопросами. Его словно интуитивно настроили на то, что теперь он ― дворецкий, а значит должен делать это и то, а кто он — уже неважно. Он жил здесь кучу лет, пока не появился Биншань, потом Ачария, а дальше Бао Лан и Джеруша. Только тогда, когда их стало больше, они стали думать, почему они здесь и зачем. Каждый из них помнил, как именно попал в особняк, но не Мирасаки. Он не помнил ничего.
Даже своего прошлого имени.
Но как его звали?
Мирасаки не заметил, как снова ушел в свои мысли, а окружающие тактично продолжили беседу, стараясь не отвлекать. Его состояние было похоже на транс, екай все сидел и смотрел в одну точку. Он даже не думал ни о чем, в голове царила блаженная пустота, пока перед глазами плыли цветные мушки. Зачем было о чем-то думать, если можно было откинуть голову на мягкий подголовник кресла и просто замереть, растворяясь в заботливой ауре дома...
Но тут с улицы донеслась музыка, и исполнение ее принадлежало рукам той, что вчера заняла весь его вечер.
― Ила! ― Мирасаки вскочил с кресла, даже не замечая того, что в гостиной никого не было.
Его волновала лишь та, что была там, на улице, которая пришла сюда вновь, чтобы сыграть мелодию, манившую его душу. И он поспешно направился навстречу ей, нетерпеливо ожидая еще одной встречи.
Екай вернул вместо костюма ханьфу, уже заботливо отглаженного ― вероятно, Биншань не выдержал вида бедных одежд и решил взять все в свои руки ― и вышел на крыльцо, где в свете закатного солнца виднелась фигурка прелестной музыкантши, перебирающей струны своей гитары и сидящей на уже излюбленной ею скамейке.
― Здраствуй, Ила, ― мягко произнес он, как только она окончила играть. ―Я думал, что ты уже не придешь.
— Негоже так много дум на себя брать, господин. В особенности, когда дело касается вещей, которые вам неподвластны, — Ила, игриво усмехнувшись, приглушила струны рукой и открыла глаза, осмотрев демона с ног до головы.
Ох, ну и приятно было же видеть его лицо вновь. Такое возбужденное, радостное, слегка запыхавшееся. Сразу можно было сказать: её здесь ждали. И от этого становилось тепло на душе.
Девушка похлопала по месту рядом с собой на скамье и взглядом проследила за тем, как мужчина послушался её, присаживаясь рядом. На лице появилась ещё одна лукавая ухмылка. Она явно знала, какое влияние оказывала на этого беса, и совершенно бесстыдно этим пользовалась. Вчерашний вечер Ила обдумывала очень тщательно. Было времени достаточно: перед сном, до того, как они с Навином заснули вместе, потом после выступления, во время того, как они все с тем же мальчишкой прогуливались по городу. И чем больше она думала, тем больше вопросов у неё возникало, связанных с Мирасаки, с этим таинственным домом, который ещё вчера с радостью принял её внутрь, несмотря на то, что девушка была совершенной незнакомкой. Одно чудо другого чудесней. И до чего же было любопытно разузнать, что вообще творится у неё под носом.
— Но переживать не стоило. Я не могла не вернуться. Слишком уж вы меня заинтриговали, господин. Только вот днём и вечерами времени нет — всё по городу выступаем. Пока людей на улицах достаточно. Зарабатывать на хлеб чем-то ведь нужно. Потому выбираемся играть для себя в сумерки, — пальцы пробежались по струнам, извлекая из недр инструмента лёгкую вибрацию, которая разлилась по телу мягким теплом, — Так что ждать меня раньше этого времени как минимум бессмысленно. Бродячие музыканты хоть и свободнее обыкновенных людей, а как-никак придерживаются какого-то рабочего распорядка. Зато...
Последовала небольшая пауза, и девушка сделала ещё один лёгкий и медленный удар по струнам, наслаждаясь звучанием, а затем переводя взгляд на рядом сидящего екая, открывая глаза.
— Как я посмотрю, у бесстыжих демонов вроде вас времени полно, чтобы раздумывать над всякой ерундой, — она слегка смеётся от своего же острого замечания, и озорно прищуривается, — Наверное, мне должно льстить то, что из всей той ерунды, что есть вокруг нас, вы выбрали забить себе голову именно мной. А ведь мы даже и не знакомы толком. Имени-то вашего я до сих пор не ведаю, — небольшая пауза, — Господин.
Последнее слово произнесено медленнее, будто нараспев. Девушка смаковала это прозвище на языке и будто насмехалась над ним.
―― ...Мне забила голову не совсем ты, скорее то, как ты играла для меня тем вечером. И я рад, что ты здесь — хорошая музыка мне нравится больше, чем просто общество людей, — довольно хмыкнул он, когда Ила вновь остановила игру. ― Это больше похоже на допрос. Пользуешься моей слабостью к музыке, как ужасно... Что же до имени... Мирасаки, — со смешком произнес демон и повернулся к девушке, смотря в ее лучистые глаза. ― Этого достаточно, чтобы ты продолжила играть для меня?
Музыкантша слегка фыркнула, когда он сказал, что его интересовала лишь ее игра на гитаре, и с трудом сдержала порыв закатить глаза. Видимо, сегодня не только она была в хорошем расположении духа.
Мелодия в ту же секунду продолжилась, и Мирасаки блаженно откинул голову. Он почти мурча нежился в волнах неги от музыки, зовущей его душу уже не в глубокий лес, а в бескрайнее зеленое поле с полевыми цветами, где бесконечно сладко пахло медом.
— Достаточно уже того, что я нахожусь здесь, — отвечает она с легкой ухмылкой. Ила не могла видеть лицо екая или его действия, так как глаза были закрыты. Но она чувствовала, как тот растворяется в музыке, могла поспорить, что ещё бы чуть-чуть, и из его груди вырвался облегчённый вздох, сопровождаемый тихим стоном удовлетворения.
Из-под умелых пальцев вновь струёй льётся музыка. И кажется со стороны, что девушка не говорит ничего такого провокационного или неприемлемого, но тем не менее, в воздухе царит какая-то очень уж напряжённая атмосфера. Причём, эта напряжённость не ощущалась как-то дискомфортно. Скорее это было чувство, которое заставляло дыхание слегка замедлиться, мир вокруг на миг потускнеть, в всё внимание сосредоточить на её речах и движении пальцев по грифу, будто ожидая подвоха. Приятная тяжесть предвкушения. Она давит тебе на голову, словно пресс, но это чувство настолько захватывает и заставляет азарт разыграться в крови, что голова почти идёт кругом. А все эти внимательные, изучающие взгляды, что она метала в сторону Мирасаки, расслабленная и уверенная улыбка, чего только стоили. Она знала, что делает. И намеренно накаляла атмосферу.
В прошлый раз именно её удалось смутить этому наглому демону, но сейчас дела обстояли иначе.
В тот вечер она была слишком расслаблена, беспечна. Сейчас же действовала сдержанно, расчетливо. Пыталась подгадать момент, когда он ослабит бдительность и расслабится. Для этого хотела использовать музыку в перерывах между фразами, а затем и вовсе решила замолчать, чтобы позволить ему насладиться своей "магией" — если вчера он был подвластен её чарам, что сейчас может пойти не так, верно?
Мелодия продолжалась ещё пару минут, пока вновь не завершилась, но на этот раз — уже обрывисто. Будто оставалась незаконченной. Она ждала, пока он вновь заговорит. Мирасаки должен был понять, что музыка продолжится, но только после его вмешательства.
Но на удивление, вместо того, чтобы прервать словесно, демон протянул руку к гитаре и мягко вытянул ее из-под пальцев музыкантши под ее недоуменный взгляд. Он не помнил не правильно положения, ни сложных переборов, но ему дико хотелось играть самому, также как и тогда, когда его фея доверительно вручала в его руки гитару, а сама вставала плясать вокруг него. Пальцы коснулись струн и мягко потянули за них, вызывая легкую трель.
Сперва Ила хотела противиться — гитара, вроде как, не её вовсе, и было верхом наглости мало того, что эксплуатировать инструмент самой, так ещё и позволять другим людям касаться его. Но с другой стороны... Её гложило любопытство. Неужели этот демон сам умеет играть? Раз да, то зачем тогда просит играть других? Почему сам не наслаждается собственной музыкой?
И она решила отпустить. Все-таки, было слишком интересно увидеть, чем всё это закончится.
А екай, тем временем, играл, в своей голове продолжая представлять образ своей любимой. Движения Деи были легки и подобны легкому ветерку в жаркий летний день ― ощущение легкой свежести возбуждало азарт, и он смотрел на нее, смотрел на прекрасную фею, задорно хохотавшую в безудержном танце. Пальцы уже давно скользили по струнам на чистом автоматизме, Мирасаки некогда было смотреть за тем, как он играет ― зрелище пред его глазами было важнее в тысячу раз.
Неожиданно для Илы, музыка, которую играл ёкай, была хороша. Но чего-то не хватало. Нет, не то, чтобы не хватало. Что-то препятствовало тому, чтобы музыка смогла назваться прекрасной. Даже если сочетание звуков было гармоничным, мелодия всё равно была фальшивой.
Девушка внимательно следила за движениями рук, положением тела и выражением лица Мирасаки — всё это выглядело будто неестественно. Будто что-то сковывало, не давало играть так, как нужно, будто музыка лилась, не позволяя мужчине в полной мере насладиться ею. Вместо того чтобы излить душу, он лишь сковывал ее, оставляя лишь маленькую щелочку для того, чтобы позволить чувствам пробиться. Пытался зацепиться за уже существующий образ, повторить его. И это жутко раздражало.
Музыка не терпит попыток ее сковать. Музыка — инструмент свободы. Вот, во что хотелось верить Иле. И то, что сейчас было предоставлено ее слуху — невыносимо. Словно скрежет песка о стекло.
Но внезапно музыка приостановилась.
― Сыграй еще раз, прошу, — произнес екай, не открывая глаз.
Он протянул Иле гитару обратно, но внезапно та его остановила, сжав его запястье.
— Нет. Ты ещё не закончил, — говорит она строго, вставая со своего места и обходя лавочку вокруг. Она заметила слегка недоуменный взгляд на себе, но не придала этому значения. Теперь она стояла позади екая, положив руки к нему на плечи. Как она и предполагала, всё его тело было сковано, словно от боли. С глубоким вздохом она наклонилась ниже, прижимаясь телом к спине екая.
— Я не позволю тебе подобным образом издеваться над музыкой, — сказала она, смотря на то, как плотно, будто отчаянно, мужчина прижимал к себе инструмент. Он делал это так же, когда и играл, — Расслабься. Дай гитаре воздуха. Ты заглушаешь ее пение своей скованностью.
Она ставит инструмент в нужное положение и проводит рукой по напряжённым мышцам правой руки.
— Просто позволь ей повиснуть. Она должна лежать свободно, чтобы позволять звуку двигаться без препятствий, — девушка схватила его за запястье и легко потрясла его руку — всё напряжение наконец начало спадать. Тогда она переключилась на другую руку, — Отставь локоть в сторону, не прижимай его к своему корпусу. Так ты позволишь кисти двигаться более раскрепощенно.
Лёгким движением она вновь помогла Мирасаки с положением руки.
— Это уже больше похоже на правду, — наконец, улыбаясь, говорит она, и затем кладёт свою ладонь поверх его левой, направляя ее и плавно водя по грифу гитары. Показывая, как нужно. Другой рукой она проводит по струнам, позволяя звуку разойтись теплом по ее телу, которое, казалось, она могла передать ему.
— Я слышу, как тебе больно, Мирасаки. Но это не значит, что эта боль должна осквернять то, что ты создаешь своими руками.
Она чувствует, как руки екая опускаются, и знает — он внимательно ее слушает. Наблюдает. Возможно, скованность в его теле была как-то связана и с ней самой. Она не знала. Но...
—... Перестань гнаться за какими-то определёнными образами. Позволь себе жить и двигаться дальше.
Интересно, как давно кто-то, кроме Биншаня, говорил ему в лицо говорили о его разбитости? Кажется это довольно давно.... Мало у кого хватало смелости заговорить с мрачным японцем-дворецким о его личности, качествах и поступках. Он был тем собеседником, с которым вели диалоги только о себе, но мало слушали его самого. Екай словно смирился с этим, позволяя изливать свою душу только рядом с Бишей.
Ила была первой, кто так нагло и бесцеремонно ворвался в его душу, вытаскивая занозы и осколки, которые в нем оставило все его прошлое — Дея, секта, цепи....
Тяжелый выдох вырвался из его груди.
Пальцы умело брели по грифу, пока девушка задумчиво всматривается в пустоту. Она не замечает, что буквально дышит в шею екаю, не чувствует жара, который от него исходит, и как он напряжённо за ней наблюдает. Слышит, как стучит его сердце, но не придаёт этому никакого значения. Сейчас сосредоточиться следовало только на одном.
— Музыка — отражение твоей души. Так позволь же ей заполнить ту брешь, которая находится у тебя в груди. Тогда тебе станет легче, — она тянется рукой к ладони екая и вновь ставит её на гриф, чуть сжимая и затем отстраняясь, позволяя ему двигаться самому. — Просто попробуй.
― Хорошо, сейчас, ―говорит мужчина и выпускает еще один тяжелый вздох.
Расслабиться вновь казалось невозможно, но стоило почувствовать, что девушка рядом с ним наоборот желает помочь ему, как руки снова обрели легкость и запорхали над струнами вновь. Мелодия пошла уже намного легче, но все равно было что-то не то.
В груди что-то кололо и мешало ему нормально чувствовать музыку, шею будто передавило. Мирасаки замер с гитарой в руках, в моменте пытаясь осознать, что происходит.
Осознание пришло в моменте - кулон Деи.
Екай отложил гитару на лавочку рядом с собой и, словно чувствуя внимательный взгляд музыкантши позади него, поспешно стянул с себя бережно хранимое им украшение. Кулон грустно звякнул, оказавшись на лавочке.
― Прости, сейчас ты очень мне мешаешь, ―с легкой полуулыбкой он отпустил цепочку, вернув свое внимание гитаре. ―Давай попробуем еще раз...
Внезапная остановка заставляет Илу слегка нахмуриться и приоткрыть глаза в недоумении, а взгляд цепляется за безделушку, которую только что сняли с груди — раньше её взору она не представала. Была так тщательно запрятана под одеждой, что хотелось задаться вопросом: "Почему ты её прячешь?". Но, конечно же, он не был озвучен вслух, а музыка вновь продолжилась, отвлекая от любования прекрасным украшением. Вновь глаза прикрылись, руки, лежащие на плечах екая, расслабились, заставляя отдаться ритму прекрасной мелодии, уносящей куда-то далеко. В прекрасное, чарующее место.
В этот раз музыка стала идти легче. Мягкая, нежная, она рисовала новые картины перед глазами, более яркие. Озеро, знойный воздух, бег навстречу рассвету по мягкой траве.
Он уже не чувствовал за собой присутствия Илы, растворившись в картине, которую играл для себя. Казалось, что еще немного и ему будет не нужно поддерживать игру, останется лишь встать с этой лавочке и шагнуть в придуманный мир, чтобы исчезнуть от этой реальности, оторваться от Доминик, забыть о тех, кто слишком на него полагался, чтобы позволить себе отдохнуть, отпустить себя.
Сколь чарующим был мотив... И освежающим, тоже. Ила буквально чувствовала мурашки у себя по телу, пока мужчина играл. Будто от лёгкого ветерка. Чувство было неописуемо приятным. Губы музыкантши слегка приоткрылись, глаза тоже. Она посмотрела вниз на Мирасаки, что теперь, казалось, предстал для неё в другом свете. Чуткий, страстный, желающий свободы — образ, который он теперь создавал. Теперь она видела его во всей красе. Для этого достаточно было лишь послушать музыку, которую он играет.
Мирасаки умирал в глубине своей души, умирал и возраждался вновь. Даже сейчас, сыграв одну свободную мелодию, Мирасаки вдруг замер над гитарой, смеряя взглядом расплывшиеся струны.
Остановка. Внезапная, девушка даже не поняла, что вообще происходит, когда ей вдруг вновь всучили гитару в руки. Что-то случилось, но она не до конца понимала, что это могло быть. Возможно, переизбыток эмоций взял верх? В конце концов, можно было с уверенностью утверждать, что это был первый раз за длительное время, когда ёкай выпускал свои эмоции вот так. Это... Чувствовалось.
Хороший музыкант — человек с высоким уровнем эмпатии. Музыка для него — не только плоды его творений. Музыка — это целая жизнь. Все люди искусства чувствуют окружающий мир на особом, подсознательном уровне. И каждый по-своему. Музыканты,в силу своего склада ума, к примеру, чувствуют, как он отзывается внутри них, проникая в самое нутро и наигрывая на струнах души определённые мотивы. Для каждой эмоции или чувства он свой. Особенный. С людьми так же. Их голоса — их мотивы. Уникальные, иногда похожие. Но лишь на слух. По существу—всегда разные. Касается это не только разных людей. Но и разных обстоятельств, к которых они находятся. И сейчас Ила могла с уверенностью сказать, что сейчас нынешний мотив Мирасаки очень сильно отличается от того, что она почувствовала в их первую встречу. И теперь он нравился ей куда больше. Ей хотелось вновь услышать его, но она понимала, что сейчас не время.
Мягкие руки легли екаю на плечи, слегка встряхнув. Тепло разлилось по всему телу, но даже оно не могло вытащить его, уже наполовину шагнувшего, за Гранью.
― Дай немного времени, ― хрипло произнес он, возвращая музыкантше гитару.
Ила кивнула на просьбу головой, и просто поставила гитару рядом с лавочкой, прежде чем ловко перепрыгнуть через скамейку и вновь сесть на неё, закидывая ногу на ногу.
Мирасаки тяжело встал со скамьи, держась за ее спинку. Пейзаж перед глазами расплывался, словно реальность и в правду решила уйти от него, возвращая в мир грез. Он словно чувствовал, что был и здесь, и Там, но где его было больше?
Екай был бы и не против уйти Туда насовсем. Зачем было противиться уходу из мира, где он прикован цепью к старому демону-особняку, если можно уйти в желанный мир из снов, стать деревом или цветком, прожить свой недолгий срок, а после, обретя покой, перейти в новое воплощение?
Мирасаки был бы не против стать простой маленькой змейкой. Он бы беззаботно ползал в траве, грелся на плоских камнях, вползал бы в благодатную тень в ветвях дерева....
Может быть он наконец стал бы счастливым, как тогда?
Девушка наблюдала за екаем некоторое время, с нескрываемым беспокойством. Она не до конца понимала, что происходило, но решила дать демону немного уединения ― видела, что ее слова сейчас абсолютно ни к чему. Расслабившись и откинувшись на скамейке, она вдруг почувствовала, как её бедра что-то коснулось. А, точно. Это же та подвеска, которую Мирасаки снял недавно. Ила слегка покосилась на мужчину, что, казалось, всё ещё пребывал в этом непонятном состоянии, и слегка вскинула бровь. Всё-таки, не по себе ей стало после такой резкой перемены в настроении.
Она отвела от мужчины взгляд через пару секунд, вновь поворачивая голову к кулону. Большим пальцем она слегка коснулась его, потому что тот был рядом с её ладонью. Красивая была безделушка. Ила поколебалась первые пару секунд, но потом взяла вещицу в руки, осматривая со всех сторон. Мирасаки вроде не должен быть против, так ведь? Она ведь просто посмотрит.
Чем внимательнее она рассматривала украшение, тем чётче она видела, что внутри что-то есть. Но в момент, когда она поднесла его ближе к лицу, чтобы разобрать, что это может быть, её словно током прошибло. Боль прошла через кисть, заставляя немного вздрогнуть. А перед лицом проскочила вспышка. Нет, не просто вспышка, а будто какая-то сцена пронеслась у неё перед глазами. В очень ускоренном варианте. Таком, что музыкантша даже понять не успела, что и произошло. Но она точно ухватилась взглядом за фигуру женщины.
На секунду из уст вырвалось тихое шипение.
— Ай-ай-ай, что же это такое... — тихо причитала девушка, кладя кулон обратно на скамейку и осматривая свою руку на предмет повреждений. И правда, на руке остался бледноватый след, будто шрам. Напоминал он удар молнии, разветвившись на тыльной стороне ладони, хотя и был относительно небольшим. От костяшки указательного пальца до большого. И затем этот след быстро исчез, будто растворился на коже. Что уже было довольно странно. Кончики пальцев всё ещё покалывало, а прикосновение к ним только усиливало дискомфорт.
Внезапное шипение и последущие извинения выдернули Мирасаки обратно в реальность. Пытаясь сфокусировать взгляд на музыкантше, которая задумчиво осматривала свою ладонь на предмет повреждений.
— Извини, что потрогала без разрешения... Мне просто стало любопытно. Надеюсь, эта вещица не наложила на меня какое-то смертельное заклятие, — шутливо сказала она, ещё раз осматривая свою ладонь. Следов больше не осталось. Может быть, ей просто показалось?
Устало повалившись на скамью рядом с девушкой, Мирасаки было потянулся за кулоном, но на полпути к ней передумал и взял чужую руку, которую Ила так тщательно осматривала на предмет повреждений. Девушка подняла на екая глаза, но ничего не сказала. Видимо, сделала она это инстинктивно, из-за внезапного прикосновения.
― Ничего нет, ― подтвердил екай, тщательно осмотрев ладонь девушки. — Скорее всего, сработала защита от воров, которую ставила предыдущая владелица кулона.
Он умело избежал упоминания Деи, казавшимся сейчас неуместным, но не потому что здесь была другая девушка, а потому, что не хотелось добавлять ситуации еще больше непонятных моментов. Илу обжег кулон, а самого Мирасаки чуть не утащило за Грань — все это вкупе с явлением сущности Доминик напоминало какую-то очередную запутанную историю, в которую совсем не хотелось ввязываться.
Отпустив чужую руку, демон все-таки забрал кулон, но на секунду замешкался ― а стоило ли надевать его обратно? Вдруг сейчас и его ударит непонятным заклятьем? Хохотнув своим встревоженным мыслям, Мирасаки вернул кулон на место, пряча его под нижними одеждами.
―Мне кажется, уже поздно и тебе пора возвращаться в гостиницу, ― произнес екай спустя несколько минут молчаливых посиделок. ― Сегодня я не смогу тебя проводить, прости.
Ила на это лишь усмехнулась, про себя думая: "Я не помню, чтобы просила тебя провожать меня и в прошлый раз". Она встала со скамьи и взяла излюбленный инструмент в руки, убирая его в чехол.
― Не стоит переживать по этому поводу. Я не нуждаюсь в сопровождении. Привыкла гулять по ночам. Это одна из моих страстей.
Екай поднялся вслед за девушкой с легкой усмешкой на губах и чуть замер ― где-то защебетала птичка с нежным голоском. Вечер стал еще прелестнее, и Мирасаки уже был готов отказаться от своих слов, украсть музыкантшу в рощу и показать ей то место, которое рисовала ему ее музыка. Но он повернулся к ней, протянул руку для рукопожатия и какое-то время просто смотрел.
Музыкантша опустила взгляд на протянутую ладонь и вскинула бровь в недоумении, закидывая инструмент на плечо и смотря уже в глаза екая, пытаясь понять его намерения.
― Думаю, я могу найти старую скрипку Альфреда и сыграть с тобой в дуэте. Только приходи еще, Ила, ― произнес Мирасаки спокойным, монотонным голосом и встретился с ней глазами, выдерживая молчание, пока та принимала решение.
Слегка погодя, девушка усмехается, сжимая руку екая и потрясывая ее в знак соглашения.
― Приду, конечно. Но спасибо за приглашение. В этот раз хотя бы мне не приходится чувствовать себя так, словно меня бросили на произвол судьбы, ― она усмехается, замечая, как после этих слов екай морщится от недовольства. Видимо, ударила она довольно метко в этот раз.
Затем Ила тянет руку мужчины на себя, заставляя того слегка удивленно округлить глаза, и оставляет на тыльной стороне ладони мимолетное прикосновение губ. Удивление теперь еще более четко виднеется на лице напротив, но музыкантша лишь разворачивается и довольно уходит, не говоря ни слова и не позволяя Мирасаки сказать что-то в ответ.
Теперь можно считать, что они квиты.