Незаписанный трек

Комната для свиданий в тюрьме пахла хлоркой, старостью и отчаянием. Это был запах, который впитывался в стены, в одежду, в кожу. Минхо сидел по одну сторону толстого стекла, его пальцы барабанили по пластиковому столику. Он ждал. Наконец, дверь с другой стороны открылась, и вошёл Сынмин.

Он был в стандартной тюремной робе, но держался с той же ледяной выправкой, что и в своём кабинете. Его лицо было немного бледнее, волны короче, но взгляд — тот же. Взгляд учёного, изучающего под микроскопом букашку.

Он сел, взял трубку. Минхо сделал то же самое.

— Я не ждал тебя, — голос Сынмина был ровным, безразличным.

— Любопытно, — ответил Минхо. — Мне всегда было интересно, что шевелится в головах таких, как ты. Какие черви там ползают.

Уголок рта Сынмина дрогнул в подобии улыбки.
—И что, нашёл ответ?

— Пока нет. Но ты мне его дашь. Почему я? Три года назад. За что?

Сынмин откинулся на спинку стула, его взгляд стал отстранённым, будто он листал в памяти старые файлы.
—Ты был случайностью. Удачным стечением обстоятельств. Твоя статья о том самом детском фонде... ты был слишком близко. Ты начал копать в сторону людей, которые стояли за нами. За «Аурой». Тебя нужно было убрать. А твой идеализм... твоя вера в «честную журналистику» делала тебя идеальной мишенью. Легко сломать того, у кого есть принципы. У бесprincipleных людей нет уязвимых мест.

— Так это всё бизнес? — в голосе Минхо зазвучала старая, знакомая горечь. — Ничего личного?

— Всё — бизнес, — парировал Сынмин. — Но если ты хочешь знать корни... они гнилые, Минхо. Как и у всего в этом мире. Мой отец был таким же, как ты. Идеалистом. Мелким журналистом. Он верил в правду. И однажды он написал не ту статью. Его сломали. Финансово, морально, физически. Он повесился в нашем гараже, когда мне было двенадцать. А я нашёл его.

В его голосе впервые появилась трещина. Небольшая, но заметная.
—Я смотрел на его синее лицо и понял одну простую вещь. Правда — это роскошь, которую могут позволить себе сильные. Слабые правду создают. Сильные — ею управляют. Я решил быть сильным. Я решил управлять.

— И для этого ты стал тем, кто уничтожил моего отца? — прошипел Минхо.

— Я стал РЕАЛИСТОМ! — в голосе Сынмина впервые прорвалась эмоция — яростная, испепеляющая. — Я не уничтожал тебя, Минхо! Я дал тебе урок! Я показал тебе настоящий мир! Ты должен был сказать «спасибо»! Благодаря мне ты сбросил этот наивный флер и стал тем, кто ты есть сейчас — выжившим. Сильным.

Минхо смотрел на него, и его охватила не ненависть, а странная, леденящая жалость. Этот человек был не монстром. Он был пустотой. Чёрной дырой, которая поглотила боль мальчика и превратила её в отравленную философию.

— А они? Stray Kids? Зачем тебе было их уничтожать? Они же были твоим активом.

— Актив должен приносить прибыль и быть управляемым, — Сынмин снова обрёл самообладание. — Джисон стал непредсказуемым. Банчан — слишком мягким. Хёнджин — слишком амбициозным. Они начинали думать, что они люди. А они — продукт. Продукт, который начал портиться. Испорченный продукт подлежит утилизации. Я просто хотел провести ребрендинг. Избавиться от испорченных компонентов и собрать новый, более послушный конструктор. Всё гениальное просто.

— Ты сумасшедший, — тихо сказал Минхо.

— Нет, — Сынмин покачал головой. — Я свободен. От сантиментов. От привязанностей. От совести. Это и есть настоящая свобода. А ты... ты всё ещё в цепях, Минхо. Ты просто сменил хозяина. Теперь твой хозяин — этот плачущий гитарист.

Он положил трубку и встал, давая понять, что разговор окончен. Прежде чем выйти, он в последний раз посмотрел на Минхо через стекло. В его глазах не было ни злобы, ни сожаления. Лишь холодное, научное любопытство.

— Удачи на концерте, — бросил он беззвучно, лишь шевеля губами, и вышел.

Минхо сидел ещё несколько минут, вдавливая себя в пластиковый стул. Он пришёл за ответами и получил их. И теперь эти ответы жгли его изнутри, как кислота.

---

Парк был залит мягким, золотистым светом уходящего дня. Феликс и Хёнджин шли по аллее, почти не разговаривая. Их пальцы были сплетены — крепко, будто каждый боялся, что другой исчезнет. Прохлада вечера была приятной после душного дня.

— Он всё ещё снится мне иногда, — тихо сказал Хёнджин, глядя куда-то вдаль. — Сынмин. Смотрит на меня своими стеклянными глазами и что-то пишет в своём блокноте.

— Он не может тебя больше достать, — Феликс сжал его руку. — Он там. А мы здесь.

— Он здесь, — Хёнджин ткнул себя пальцем в висок. — И здесь, — положил руку Феликсу на грудь, над сердцем. — Он вложил в нас свой яд. И он будет выходить ещё долго. Каплями. Через плохие мысли. Через паранойю. Через страх снова кому-то доверять.

Феликс остановился и повернул его к себе.
—Смотри на меня. Да, он вложил в нас яд. Но мы вложили друг в друга противоядие. Понимаешь? Каждый раз, когда ты боишься, ты должен посмотреть на меня. И я буду там. Настоящий. Не его голос в твоей голове.

Он прикоснулся к его щеке, и Хёнджин закрыл глаза, прижавшись к его ладони. Это простое прикосновение было сильнее всех демонов, оставленных Сынмином.

— Я тебя люблю, — выдохнул Хёнджин. Это было тихо, но абсолютно ясно. Первый раз.

Феликс не ответил словами. Он просто притянул его и поцеловал. Медленно, нежно, с той безграничной терпеливостью, которая была его суперсилой. В этом поцелуе не было страсти из прошлой главы. Было обещание. Обещание быть рядом, пока весь этот яд не выйдет наружу и не испарится под лучами их общего солнца.

— Пошли домой, — прошептал Феликс, обнимая его за плечи. — Завтра репетиция. А послезавтра... концерт.

---

В это время в одном из подпольных клубов района Хондэ, где пахло дешёвым пивом, позёрством и потом, на сцену вышел новый МС. На нём была чёрная балаклава с ушами кота и мешковатый спортивный костюм. Но когда он взял микрофон и из его глотки вырвался первый, рвущий глотку куплет, толпу отшвырнуло назад ударной волной.

Это был Чанбин. Его рэп в эту ночь не был ни о деньгах, ни о славе. Он был о предательстве. О друге, в спину которому ты воткнул нож. О годах молчания, которые разъедали душу, как ржавчина. Он выплёвывал на публику свою боль, свой стыд, свою ярость — на себя, на Сынмина, на всю эту ебаную систему.

«Ты носишь маску, я ношу маску, мы все в петле, как в сказке...
Но твоя маска из лжи, а моя — из пепла и краски...
Я продал брата, чтоб сестра могла спать спокойно...
И теперь мне за эту правду, блять, тошно и стойно!»

Он читал, пока не садился голос, пока в лёгких не кончался воздух. Он не ждал аплодисментов. Ему нужно было выкричаться. Сбросить с души последние оковы. Когда он сошёл со сцены, с него буквально текло. Он отдышался в тёмном углу, его руки всё ещё дрожали.

Какой-то парень с пирсингом в брови протянул ему бутылку воды.
—Жёстко, братан. С тобой всё в порядке?

Чанбин снял маску, вытирая пот со лба. Он улыбнулся — устало, но по-настоящему.
—Да. Впервые за долгое время... всё в порядке.

Он вышел из клуба на прохладный ночной воздух. Через два дня — концерт. Настоящий. И он будет читать свои стихи без маски. Перед всем миром.