Неоновый город

После смены мы задержались убраться в помещении. Мне было поручено протереть стекло и расставить всё по местам, пока Саша с Еленой Михайловной проводили ревизию алкоголя на баре. Вика, Милена и Марина мыли полы в зале.

- Как у Саши дела? – спрашивала Елена Михайловна у моего наставника-тёзки. – Всё получается?

Я замерла. У меня похолодели кончики пальцев.

Вопреки моим ожиданиям, Саша ответил менеджерше:

- Она неплохо себя показывает.

У меня прямо от сердца отлегло!

Когда мы закончили, Елена оценивающе оглядела зал и, заложив руки за спину, объявила:

- Рабочее место принято. Всем спасибо за хорошую работу. Кто уходит на выходные – хорошо отдохнуть.

- Спасибо, Елена Михайловна! – поблагодарила Марина, выпрямившись и опершись на черенок швабры.

- Спасибо, - вторила ей Вика.

Девочки предложили мне поехать с ними на трамвае. Я согласилась. Я устала, хотела спать, голова не варила – так что почему-то оказалась, когда Саша предложил подвезти меня.

Первый трамвай долго не шёл. Мы с Миленой, Викой и Гошей стояли на остановке, дрожа от предутренней прохлады. Туман осел росой на трамвайных рельсах, и дуга разворота холодно поблёскивала в серых сумерках. Многоэтажки закрывали своими спинами горизонт, но не могли скрыть проступающий рассвет: в окнах переливались золотисто-розовые лучи.

Вика пыталась рассмотреть своё отражение в стеклянной стенке остановки, ребром пальца поправляла размазавшуюся за контур помаду.

Милена завела руки за голову, потянулась, выкатив маленькую, почти плоскую грудь, и гортанно протянула:

- Э-эх! Завтра не надо на работу-у!

Вика отвлеклась от своего безуспешного занятия, обернулась через плечо.

- Что это – как не счастье? – поддержала она.

- И мне не надо, - осмелилась вставить я.

Вышло хрипло и тихо, я не знаю, услышали ли меня.

Длинная фигура Милены – прислонилась лопатками к металлической балке трамвайной остановки. В поднесённых к лицу руках чиркнула зажигалка, маленькое пламя подсветило ладони, длинные узловатые пальцы. Доля секунды. Вот – Милена уже откидывает голову, встряхнув рыжими волосами, и выдыхает из приоткрытых губ густой белёсый дым во влажный воздух.

Сидевший на скамейке на остановке Гоша помахал рукой перед исказившимся лицом. Кашлянул.

- Фу, Милен, ты можешь хотя бы пять минут не курить?

Беспечно сложившая на груди руки Милена взглянула на него через плечо.

- Допустим. А что?

- Ничего, - отозвался Гоша, прикрывая нос рукавом. – Дышать невозможно.

Милена передёрнула плечами и отвернулась.

Тут вступила Вика – строгим тоном:

- Милена! Я просила: не кури при нём.

- Я подаю твоему сыночку-ЗОЖнику дурной пример? – с издёвкой отозвалась Милена.

Вика серьёзно ответила:

- Гоша не переносит табачный дым.

- А я не переношу душнил. Это ещё из-за кого тут – дышать невозможно!

Показался трамвай, ползущий по дуге разворота – подсвечен изнутри, с большими окнами и выгибающийся серой гофрой посередине. Как медлительная гусеница, он продвигался по рельсам в сторону остановки, и звенел. Казалось – это звенела сама утренняя улица, лёгкий прохладный воздух.

Трамвай остановился – специально для нас четверых, его первых утренних пассажиров.

После смены с непривычки у меня подкашивались ноги, а ещё страшно хотелось спать. От пяток, вверх до колен, мои ноги гудели. Глаза слипались. Сидя в трамвае, я приникала виском к прохладному стеклу и дремала. Сквозь поволоку полусна прорывался стук трамвайных колёс и голоса ребят.

- Саша, а тебе до какой? – услышала я голос Вики.

- А? – Я очнулась, понадобилось несколько секунд, чтобы загрузиться. – А это какой трамвай?

- Тридцатый, - ответил Гоша, сидевший напротив меня.

Мы компактно разместились на четырёх сиденьях напротив друг друга: я у окна, рядом со мной Милена, а напротив – Гоша с Викой.

Я ещё немного соображала, наконец, ответила:

- Мне до конца.

- Ого! Мне тоже! – сказала Милена. – А ты где живёшь?

- В Головинском. Ну, Третий Лихачёвский... Если это тебе что-нибудь говорит.

- Рядом с парком? – уточнила она.

- Да. Прямо возле парка.

Милена улыбнулась.

- Да мы почти соседи!

Я удивилась, вопросительно посмотрела на неё.

- Тимирязевский район. Прямо на территории академии. Тимирязевская, пятьдесят три. Заходи в гости.

Учитывая московские просторы, мы и правда были соседями. А ещё я всё так же туго соображала.

- Это общага, что ли?

- Не-ет! – мотнула головой Милена. – Ты знаешь, где там почвенный музей?

- Что?

- Ну, ладно – трамвайная остановка?..

- Ну... вроде...

- Во-от. Там – деревянный дом...

Я припомнила: гуляя по территории сельхоз академии, я правда видела там несколько частных домиков, многие из которых были заброшенными. Но был среди них один – явно жилой: с покатой крышей, резными наличниками и обвалившимся когда-то давно балконом. Летом он прятался за молодыми деревцами и под густым пологом девичьего винограда. По вечерам в его окнах зажигался уютный свет. Зимой, укрытый снежными шапками, он превращался в пряничный домик, а проезжая мимо на трамвае, по вечерам в окне можно было увидеть мигающую разноцветную гирлянду.

- Ого! Ты там живёшь?

- Да, - кивнула Милена. – Этот дом принадлежал нашему прапрадеду, профессору В.

Меня с детства поражал этот профессорский домик на территории академии – старинный деревянный дом, почти в центре города. Обычно такие были сосредоточены в подмосковных дачных посёлках вроде Переделкина, куда нас возили на экскурсию в седьмом классе, а этот – смотрел фасадом на оживлённую двухполосную улицу с трамвайным путями посередине. Проезжая или проходя мимо, с детства я постоянно воображала, как бы могли выглядеть обитатели этого дома (я ни разу не видела ни чтобы оттуда кто-то выходил или входил, ни чьих-то лиц в окнах). Мне казалось, это какая-нибудь одинокая интеллигентная старушка в старомодной крахмальной блузке и с собранными в пучок на затылке седыми волосами.

А вот – я вижу перед собой жилицу этого дома собственной персоной, совсем не такую, как представляла.

Вика спросила Милену:

- У вас как бы династия, получается?

- Ну-у, - протянула Милена, - типа того, - и криво усмехнулась. – Только я – позор семьи!

- Понимаю, - покачала головой Вика.

И я покачала головой.

- Я тоже.

- Что? – спросил Гоша, подняв голову.

- Я тоже – позор семьи.

Гоша так же грустно и криво, как Милена, усмехнулся – пронзительно горько – и сказал:

- Все мы тут...

Вика строго зыркнула на него.

- Если в семье не без урода, - вставила Милена, деловито выставив указательный палец, - то кто-то должен взять на себя эту важную, поистине благородную роль. Вы только подумайте же, как это альтруистично: существование таких, как мы, «уродов», обеспечивает чью-то самооценку! Вот думает кто-то, какой же он говно-человек – стены целыми днями сверлит, с утра в железнодорожной кассе по рублю расплачивается, по дороге на работу в поезде в дверях встаёт – а потом вспоминает, что у него же, никак, магистерская степень есть, два высших образования!.. Не то, что, там, у меня или у тебя, вот этой вот, грязи под ногтями...

- Эта апелляция к тому, что «зато человек хороший», - возразила Вика, пальцами показывая кавычки, - очень заезженная. Материальное благополучие и окружение высокого интеллектуального уровня, всё же, пропорциональны и моральному уровню этого окружения.

Милена закатила глаза и фыркнула, сдув рыжую прядку с лица.

- Зануда! Ты всё испортила. Рассуждаешь как моя бабушка, так же по-снобски.

Вика делово скрестила на груди руки.

- А ты рассуждаешь – как типичная москвичка из хорошей семьи, - возразила она. – У тебя же и так – всё есть!

Милена также скрестила на груди руки, как бы защищаясь, и настороженно повела бледной бровью.

- Что это сейчас?..

- То, - отозвалась Вика, направляя на неё свой тяжёлый взгляд. – Ты родилась в Москве, в профессорской семье. У тебя была возможность получить хорошее образование – тебе её буквально вручили: столичная школа, там, курсы, репетиторы. Тебе даже в универ ездить не надо было, просто – перешла дорогу, и вот, ты уже на парах. Ты просто не ценила и не ценишь этого. Потому что твои родители и их и знакомые и так – кандидаты и доктора наук, люди образованные и наверняка обеспеченные. Тебе не нужно ездить с утра в этих толкучках в электричках, ты не живёшь в съемной комнате с тараканами и работаешь здесь потому что хочешь и можешь, а не потому, что на стипендию и те копеечки, которые присылают родители, тупо не прожить.

Милена вздохнула, закатила глаза – как будто с пренебрежением – и с таким же пренебрежением развела руками:

- Ах, ну извините, что не прошла ваш путь, но смею тут о чём-то рассуждать! Дичайше извиняюсь, что родилась в Москве, а не в, прости господи, Ногинске...

- Я из Дмитрова, - обиженно поправила Вика. – Это Гоша – из Ногинска.

- Да, - кивнул тот, такой же полусонный, как и я. – Только вот не надо, пожалуйста, сейчас ссориться, девчат.

- Мы не ссоримся, - отрезала Вика.

- Всё равно – не надо.

Проигнорировав просьбы Гоши, Милена подалась всем корпусом к Вике и взглянула прямо ей в глаза.

- Следуя твоей логике, ты точно так же не имеешь морального права судить, что я ценю, а что нет – потому что ты не москвичка и не росла в профессорской семье... - проговорила она.

Вика вжалась в спинку сиденья, но сохранила спокойное выражение на лице. Железная леди.

Потом все молчали, и меня срубило в сон. Проснулась я только тогда, когда трамвай заехал на разворот и остановился – от того, что Милена ткнула меня в бок.

- Приехали!

Я открыла глаза. Спросонья было страшно и тяжело соображалось. Я тупо смотрела на вставшую надо мной Милену. Высокая, она вытянула руки и повисла запястьями на поручне. Растрёпанные рыжие волосы. Кривая улыбка на веснушчатом лице. С плеча протянулся наушник, висящий на розовом проводке, и из крошечного динамика слышались шипящие отзвуки какой-то музыки.

Я заозиралась кругом.

За окном – серо-голубое утро разбавлено жёлтыми лучистыми огнями фонарей. Всё такое прозрачное, как и отражение моего лица в стекле.

- Пойдём! – поторопила Милена, грациозно отталкиваясь от поручня к открытым дверям.

Я встала с сиденья и медленно, потому что ноги гудели, последовала за ней.

Мы вышли на развороте у Коптева. Вокруг – пустынно. За забором по кольцу шёл первый поезд.

- Тебе же, вроде, на Тимирязевскую, - припомнила я. – Разве не надо было выйти раньше?

- Я немного задремала, как ты, и проехала, - развела руками Милена. – Придётся прогуляться.

- А, - Я запрокинула голову в кивке. – Ладно. Мне туда, - я указала на мост.

- А мне – туда, - Милена указала в противоположную сторону.

Мы постояли напротив друг друга.

- Наверно, надо обняться? – предложила Милена.

- Наверно, - ответила я и раскинула руки.

Поскольку Милена была значительно выше меня, то ей пришлось сильно согнуться, чтобы можно было обняться.

Потом мы ещё не спешили расходиться, несмотря на то, что уже попрощались, а ещё обе устали за смену. Просто Милена кинула взгляд на мост и спросила:

- А у вас из окна вид на парк?

- Из кухни и моей комнаты – да, - ответила я.

- Здорово. У нас тоже. Чуть-чуть. Из комнаты родителей и моей видно.

Я ещё зачем-то спросила:

- Кстати, а где Вика с Гошей?

- Они вышли на Войковской. У них там где-то квартира недалеко.

- Понятно. Они вместе живут?

Милена продемонстрировала оскал в улыбке.

- А ты-то как думаешь?

Наконец мы распрощались. Я пошла на мост.

Остановившись посередине, я обомлела, увидев раскинувшееся над железнодорожным полотном жёлтое, с розовыми облаками небо. Я достала телефон и решила сфотографировать этот рассвет.

На дисплее я увидела непрочитанное сообщение от Саши: «Почему не поехала со мной?»

****

Сегодня должны выписать маму. А у меня – выходной. Вернее говоря – отсыпной, кажется, так называется первый выходной день после ночной смены. С утра меня кто-то тормошил, сдёрнул одеяло, и я услышала голос Глеба прямо над ухом:

- Саша! Вставай! Надо встречать маму!

Не разобрав, чего от меня хотели, я спросонья огрела брательника игрушечным единорогом, в обнимку с которым спала, перевернулась на другой бок и пробормотала:

- Иди к чёрту...

С другого конца комнаты, кажется, из дверей, послышался папин голос:

- Глеб, оставь Сашку в покое.

Чуть позже, засыпая, я услышала звук защёлкивающегося дверного замка.

После того, как ушли отец с братом, я проспала ещё где-то полтора-два часа и проснулась разбитой, с головной болью. Я, одетая в глупую пижаму с мэнеки-неко из «Ивановского текстиля», скинула одеяло и слезла ногами в прямо свои плюшевые тапочки. В них я прошаркала по полу к зеркалу в полный рост и остановилась перед своим помятым отражением: чёрно-голубые волосы торчат во все стороны, бледное голубое пятно на лбу, глаза опухли от сна, на щеке отпечаток подушки.

Отражение смотрело мне в глаза, а я смотрела в глаза ему – заспанной зазеркальной Саше, и было как-то так противно на душе. Мне смутно вспоминался щелчок закрывающегося дверного замка – а внутри саднило противно: вот, папа с Глебом, без меня, поехали за мамой. А я – осталась дома. Не поехала...

Я огляделась.

Значит – надо умыться, расчесаться и приготовить квартиру к маминому возвращению. За время её отсутствия мы с папой и Глебом неплохо так засрали наше жилище: кругом пыль, мусор на полу... Но сначала – надо проверить Варьку. Пока я спала, может, так крепко, но я не слышала её ора. Обычно её кормит и меняет подгузник тот, кто встаёт раньше всех.

В свои восемнадцать я практически в совершенстве овладела этим навыком – делать домашние дела, в прямом смысле, с грудным младенцем на руках. Но я всё равно не успела: из-за того, что поздно встала. Как только я закончила пылесосить и достала ведро со шваброй, в прихожей щёлкнул дверной замок. Я услышала, как несколько человек заходят в квартиру, послышались голоса.

- Варенька, пошли маму встречать, - обратилась я к мелкой.

Мама после больницы – худая, измождённая; бледная тень. Кажется, увидев её, я даже немного отшатнулась, и она это заметила. У меня на глазах навернулись слёзы. Я поднесла ей Варьку – и та вдруг заплакала, во весь голос. Мама поцеловала её в темечко, легко приобняла меня.

- Не узнала? – как-то грустно обратилась она к мелкой мягким слабым голосом. – Ну, не плачь... Что ты плачешь? Взяла бы тебя на руки, но... - вздохнула она.

- Я отнесу её в кроватку, - несмело проговорила я.

Успокоив мелкую, я пошла на кухню. Там уже все собрались за столом. Маме принесли кресло из гостиной и она сидела, обложенная подушками, во главе стола – почти как царица. Глеб заваривал чай. Я села на свободное место.

- Мам, прости, я не успела прибраться к вашему приходу, - начала оправдываться я.

Мама по-доброму посмотрела на меня и улыбнулась.

- Ничего страшного, дочь, - а затем перевела взгляд на папу. – Какие же замечательные у нас дети.

- Да, - тихо согласился папа.

А я смотрела на неё и ловила себя на странном ощущении: вот, вроде бы, это моя мама, я действительно переживала, соскучилась по ней, но в то же время это какой-то другой человек... Моя мама энергичная, улыбчивая, с горящими глазами – а эта женщина, которая сидит передо мной, лишь её бледная тень.

Или она всегда была такой?..

Я ждала этого момента, и вот – он настал, мама вернулась домой. Но только вместо радости я испытываю какую-то щемящую грусть и даже неловкость.

- Чем занимались без меня? – спросила мама.

- Саша у нас работу нашла, - сказал отец.

- Да, я знаю. И как? Нравится?

Я кивнула.

Глеб принёс за стол заварник и чайник, из носика которого шёл пар. Поставив их на стол, он объявил:

- Я, кстати, тоже нашёл подработку.

- Да? – удивилась мама.

- Курьером.

- Молодец!

Затем целый день мама пыталась взять Варьку на руки, но та как взбесилась – и угомонить её у нас получилось только под вечер. Мы с мамой сидели у её кроватки. Мама – в пододвинутом кресле, бессильно опустив тонкие руки на колени. Я никогда не видела у человека настолько блеклых и грустных глаз, какие были у неё в то время.

На голове у мамы была атласная чалма, под которой она прятала голую голову. Домашний халат был надет поверх тёмно-синей футболки. Все эти объёмные драпированные одеяния как будто только подчёркивали то, какая она худая и тонкая. Ослабленная.

- Кажется, она считает, что ты – её мама, - слабо проговорила она со вздохом.

Я не нашлась, что и ответить.

- Привыкнет, - как-то попыталась я успокоить маму.

- Надеюсь, успеет...

Успеет?

- Что? – переспросила я и, кажется, мама расслышала, что мой голос дрогнул.

- Сашунок, - начала мама, кажется, специально понизив голос, чтобы, наверное, Варя не услышала, - понимаешь, это такое серьёзное заболевание... И у меня обнаружили его достаточно поздно.

Её слова напрягли меня. В груди сжалось, словно какой-то тяжёлый комок налип изнутри на рёбра, и сердце задрожала, заколотилось с оглушительным стуком. Я прислонилась к бортику Вариной кроватки, придержалась за него, потому что показалось, что мои ноги на мгновение подкосились.

- Что ты такое говоришь? – спросила я, глядя прямо в глаза маме.

Я ничего не понимаю.

Мама отвела взгляд, как-то виновато понурилась. Кажется, я заметила, как на её глазах блеснула влага.

- Мам?..

Её грудная клетка поднялась под халатом. Она посмотрела на меня.

- Я намерена бороться до конца, дочь. Ради вас. Вы – ты, Варенька, папа, Глебушка – самое дорогое, что у меня есть. Врачи говорят, велика вероятность, что я не справлюсь, но тогда я хотела бы быть для вас, своих детей, примером. Я не хочу, чтобы вы говорили, что ваша мама слабая – сложила лапки и легла умирать.

Как давно я просто не говорила с мамой...

В моей голове разливалась липкая серая каша. Я смотрела на маму, слушала, что она говорит, и пыталась понять, но слова терялись где-то в этой липкой серости. Лишь ощущалось что-то, какой-то необъятный их смысл – жуткий, давящий.

Мама простёрла ко мне слабые руки из кресла.

- Ну, что плачешь? Такое, к сожалению, происходит. Иди ко мне.