Неоновый город

Наверное, в определенном смысле восемнадцатилетие – это особая дата, которая делит твою жизнь на “до” и “после”. Восемнадцать лет – теперь ты полноправный гражданин общества, теперь твой паспорт – не просто книжица из гербовой бумаги; ты окончил школу, и отныне все дороги тебе открыты. Особенно – на кассе в алкомаркете. Касса в алкомаркете – это единственный четкий островок в огромном мире, куда ты точно можешь податься, когда тебе исполняется восемнадцать, а потом, отойдя от неё, ты выходишь на улицу и на крыльце магазина спрашиваешь:

- Куда теперь?

Соня повела плечами, оглядываясь по сторонам. У нас был пакет, оттянутый вниз двумя стеклянными бутылками с каким-то недорогим фруктовым пивом, которое на самом деле продавалось под названием “пивной напиток”, и чипсы. Так мы решили отметить конец экзаменов.

- Во дворы, - решила Соня, потому что больше было некуда: хотелось бы в парк, но там больше вероятность попасться на глаза полиции и схлопотать административку.

- Пойдем, - согласилась я.

Наш старый спальный район, полный парками, был зелен и оживлён. В густых дворах – звонкие голоса детей. В начальной школе мы тоже любили так гулять, играть на площадках и строить шалаши в укромных местечках и базы на деревьях. Тогда ещё во дворах стояли гаражи – мы и по ним лазили, несмотря на запреты родителей и ругань хозяев этих самых гаражей. У нас была своя дворовая компания,в которой мы с Сонькой были единственными девчонками. Так, нас было шестеро: Валера, Эдик, Вова, мой младший брат Глеб, я и Сонька. Каждое лето, когда было жарко, душно от асфальта и пыльно, мы носились по двору, лазили по деревьям, разбивали коленки и дрались с соседскими детьми. Только каждое лето наша компания хаотично убавлялась: кого-то увозили на море, на дачу или к бабушке в деревню. Один возвращался – уезжал другой. И в какой-то один момент, я не помню, в какой точно, мы все гуляли вшестером последний раз, потому что после – Эдик переехал в другой район и даже пошёл в другую школу. В девятом классе я написала ему спустя долгое время, но общение заново не сложилось. У Валеры начались проблемы в школе, и он решил, что виртуальный мир интереснее прогулок и стал реже выходить из дома. Вова ушёл после девятого, а потом мы поссорились и перестали общаться. Глеб нашёл новых друзей, да и, честно говоря, мне хватает его дома. Теперь мы с Сонькой вдвоём расположились на узкой лавочке, скрытой от посторонних глаз кустом жасмина. Неподалеку шумела вытекающая из парка речка, спускаясь по каскаду. Моя подруга поставила на лавочку бутылку и дернула за ключ на крышке, приговаривая:

- Дай бог, только бы не разлилось…

- Уж дай-то бог, - поддакнула я, открывая своё пиво.

Жасмин наполнял воздух над нами терпко-медовым душным ароматом. Для меня это всегда был – запах лета. Наш цветущий Головинский район заботливо усажен кустами жасмина и шиповника, вишнями, яблонями, грушами, черемухой и тополями. Конец весны и начало лета – Головинский кружит голову запахами цветения и укрывает асфальт белыми лепестками вперемежку с тополиным пухом. Мне очень нравится здесь жить – в моем зелёном и самом уютном районе Москвы.

Соня успешно справилась с тем, чтобы открыть бутылку. Я тоже. Нас не залило пеной (иначе бы от меня пахло, как от алкоголички, и это бы сразу учуяли дома). Соня уселась на лавочку и, держа бутылку за горлышко, спросила:

- Ты идешь на выпускной?

- Да, - ответила я. – А ты?

- И я, - кивнула Соня. – Мне уже платье купили! Но какой – я не скажу, - и хитро улыбнулась.

Мне тоже купили платье. Мама очень хотела сходить со мной помочь его выбрать, но не получилось. Я ходила с Глебом. Но маме оно понравилось, она сказала, что мне очень идёт. Она ещё вздохнула: «Я всегда мечтала выбрать с дочкой платье на выпускной», - «Ну, есть ещё Варя», - напомнила я, на что мама сказала, что обязательно ещё выберет со мной свадебное платье. Я только смутилась и попыталась улыбнуться.

Варя – это наша самая младшая сестра, ей нет ещё и года. Всего нас у родителей трое: я, которой в прошлом месяце исполнилось восемнадцать, Глеб, которому скоро шестнадцать, и Варя. Родители посчитали, что мы с Глебом очень быстро выросли, и решили, что нужен ещё один ребёнок. Я не была особо против, несмотря на то, что пятнадцать лет жизни мне уже приходилось быть старшей сестрой, а Глеб был довольно противным капризным ребёнком (каким, впрочем, и остался), но я всегда мечтала о том, чтобы был еще маленький. Я бы помогала маме, возилась с ним и воспитала бы не таким противным, как его брат. Глеб же протестовал. Во-первых, он не хотел, чтобы забота о мелком ложилась на его плечи – а он и не сомневался, что уход за ребёнком скинут на него как на менее всех занятого. Во-вторых, Глеб заявлял, что в таком возрасте, как родители, уже поздно иметь детей.

Вышло всё так, что отчасти Глеб как в воду глядел: когда родилась Варя, у мамы нашли рак по женской части, причём – уже на достаточно большой стадии. Врачи сказали, что возможно, это из-за поздней беременности болезнь развилась так стремительно. Маме ничего не оставалось как начать лечение, и с тех пор она почти всё время проводит в больнице, проходя химию, а Варей занимаемся мы с братом, потому что папа работает.

Из-за этих обстоятельств в одиннадцатом классе для меня учёба отошла на второй план. Меня и без того было сложно назвать прилежной ученицей, но с появлением в моей жизни Вари я практически полностью погрузилась в заботу о ней и маме, которую я ежедневно навещаю в больнице. Поскольку Глеб всё время норовит соскочить с обязанностей старшего брата, ссылаясь на то, что важнее ОГЭ, то мне приходится заменять для мелкой маму. И на самом деле, я не спорю, что ОГЭ – важнее…

- А ты платье купила? – спросила Сонька, по своей этой привычке заглядывая прямо мне в лицо.

От пива и летней жары у неё раскраснелись округлые щёки. А ещё ей совершенно не шла эта коричневая кофта – она была бы куда больше к лицу какой-нибудь старушке, а не восемнадцатилетней девчонке с короткими бирюзовыми волосами. Но моей подруге всегда было искренне пофиг, как она выглядит – и я ей, на самом деле, искренне завидовала.

- Да, купила, - ответила я, косясь на её небрежно уложенные бирюзовые пряди, почты вымывшиеся в какой-то то ли серый, то ли болотный. Соня в прямом смысле была похожа на какую-то болотную кикимору, но это не в обиду ей: она просто всегда выглядела как сказочный персонаж. – Ты сможешь помочь мне кое с чем?

В бирюзовый, как до того – в рыжий, розовый, зелёный – Соня красилась сама. И стригла она всегда себя тоже сама. Она была человеком неугомонных творческих и безумных порывов, которые зачастую находили выход как раз в том, чтобы самой подстричься под каре ночью в ванной, самой же выбрить виски, обстричься совсем коротко у кого-то в ванной посреди вписки и даже самостоятельно проколоть губу рыболовным крючком. Именно из-за Сонькиной отбитости мы и стали дружить, потому что я – точно такая же отбитая.

- М? – насторожилась Соня.

- Я решила покраситься!

- Ого! – Подруга не скрыла своего удивления. – И как же?

- Объясню, - хитренько улыбнулась я. – Ты мне поможешь.

- Само собой!

У меня завибрировал телефон в кармане. Это Глеб, не высидивший с Варей и двадцати минут, рвался сбагрить её на меня. Слабак. Наша Варька – просто подарочный ребёнок, которого надо только кормить по часам и время от времени менять подгузник. Она даже не орёт по ночам, потому что её колики стабильно приходятся на вечер. Просто кукла.

- Ладно, - сказала я своему непутёвому братцу, - тогда тащи её к нам.

Мы продолжили болтать с Соней, попивая своё «пиво», в котором фруктовый вкус не шибко удачно маскировал бадяжный спирт. Если такое ещё чем-то, не дай бог, закуривать, тем более, чем-то в примерно той же ценовой категории, перегар от тебя будет как от бомжа.

- Ты решила, куда поступать будешь? – поинтересовалась Сонька.

Опять заинтересованно заглядывает прямо в лицо. У неё такие глаза невыносимые в эти моменты, серые.

Я потупилась, сосредоточенно глядя на горлышко своей бутылки, которую зажала между коленками. У меня коленки тоненькие, как у ребёнка, и ноги тощие, не то, что у Соньки. Я, бывает, смотрю на себя в зеркало, и не понимаю, как эти палочки подо мной не ломаются. Когда я сапоги надеваю, мои ноги в голенищах выглядят как карандаши в стаканах, поэтому я не ношу сапоги. Я вообще – маленькая. Полторашка. Когда в школе на физре выстраивались по росту, я всегда самой последней стояла.

А Сонька знает, как подмастить… Знает же наверняка, что у меня по экзаменам по баллам всё плохо: по химии двадцать пять, по математике двадцать, по русскому сорок девять, зато по биологии – шестьдесят пять, хотя к ней я готовилась меньше всех.

- Никуда, - ответила я. – Куда с моими-то баллами возьмут?

Соня удивилась.

- Ты хотела в мед, - сказала она. – Даже в колледж не пойдешь?

- А что там делать? Штаны просиживать? В колледж после девятого надо было валить, как Вова. Теперь-то зачем?

- Будешь пересдавать?

- Наверно.

Честно, я не знала. В школе у меня стабильно выходило несколько троек в каждой четверти, а те четверки и редкие пятерки, которые были, ставились потому, что многие учителя меня просто любили и изо всех сил тянули за уши. Это создавало иллюзию, что я на что-то способна, давало право на какие-то амбиции. Я мечтала поступить в медицинский, потому что биология давалась мне легко, и медицинский виделся мне единственным путем для того, кто любит школьную биологию. Так позорно проваленный ЕГЭ, однако, отрезвил меня, показал, на что я способна на самом деле, и я решила, что учёба – это не моё. Я не хочу продолжать.

Это чувство никчёмности, которое я испытала, когда были объявлены результаты всех экзаменов… Папа был в ярости. Он орал на меня:

- Что ты делала все эти одиннадцать лет?! У тебя было целых одиннадцать лет, Александра! Ты должна была учиться! А ты… Вот что ты делала?! Репетиторы ей, курсы – учись только! Всё! Иди сама зарабатывай на своё обучение, на репетиторов! Я тебя больше содержать не буду! Только позоришь нашу семью… Это просто – неблагодарность!

Тогда я просто ушла, позвала Соню и мы до ночи бродили по городу. В тот день ещё был день рождения у какого-то друга Сониного парня, и ребята затащили меня к нему на хату. В итоге, я встречала рассвет на чужой кухне, жалуясь на жизнь какому-то парню, а он страдал из-за того, что его бросила девушка. Хорошо, что у меня нет и не было никаких отношений – потому что на данный момент мне вполне хватало забот, по самое горло. Теперь я находилась в активном поиске работы, но совершенно не представляла, куда можно было бы приткнуться мне, такой бесталанной и тупой. Пока мои уже бывшие одноклассники разъезжали по приёмным комиссиям вузов, я выгуливала свой несчастный аттестат о среднем образовании на собеседования, выслушивала тупые вопросы HR-ов из серии «кем вы видите себя через пять лет?» - и ни из одной зачуханной конторы мне пока ещё никто не перезвонил.

Поблизости послышался хруст веток. Мы с Соней притихли и поставили бутылки на землю, осторожно пытаясь прикрыть их ногами и сумочками. От сердца отлегло, когда на тропинке показалась розовая детская коляска. Соня хотела что-то крикнуть шедшему к нам Глебу, но я шикнула и зажала ей рот рукой.

- Тише ты, Варьку разбудишь.

Свободной рукой я помахала Глебу.

Он поравнялся с лавочкой, критически оглядел нас, заметил бутылки.

- Всё ясно, - постановил он, - бухаешь, пока я тут один с этим монстром…

- Глеб, Варя и твоя сестра тоже, - вздохнула я и закатила глаза.

- У тебя лучше с ней справляться получается, - возразил Глеб и развернул коляску ко мне ручкой.

Я взялась за ручку и заглянула внутрь коляски. Оттуда на меня глядели серьёзные голубые глазёнки. Пухлощёкая Варя поджимала кукольные губки и выглядела так, как будто уже в три месяца полностью осознавала своё положение главной принцессы в семье, все капризы которой должны непременно исполняться.

Я перевела взгляд с сестренки на брата и спросила:

- А ты куда?

- С пацанами погуляю, - раздражённо отозвался Глеб.

Мне нравилось дразнить его. Наверное, братья и существуют именно для того, чтобы их подкалывать. Я вскинула брови, изображая лицом деланно-умильное выражение, и спросила приторным голоском:

- С Андрюшей?..

Андрей был лучшим другом Глеба, но они так много времени проводили вместе, что я считаю, было бы просто грешно не шутить о том, будто их связывает не просто крепкая мужская дружба… На мои шутки Глеб только раздражённо закатывал глаза и пыхтел.

- Задрала, - процедил он сквозь зубы.

Типичный Глеб. Я не спускала с лица максимально противной улыбочки.

- Ну иди, иди – на встречу своей любви.

- Заткнись.

Тут уже не выдержала Соня. Отмахнувшись от Глеба, как от назойливой мухи, она сказала:

- Да иди уже…

- Сами идти, - вместо прощания отозвался Глеб и ушёл.

Мы с Соней переглянулись и тихо засмеялись, потом я снова заглянула внутрь коляски и обратилась к Варе:

- Вот такой у нас противный брательник. И бывают же такие…

****

Вернулась домой я под вечер. До папиного возвращения оставалось ещё около часа, так что было время приготовить ужин. Я кое-как затащила коляску в квартиру – максимально аккуратно, чтобы не потревожить спящую Варьку. У нас в прихожей было тесно, так что с коляской – едва развернёшься. Я кое-как встала, облокотившись на стену, чтобы разуться.

Когда заработаю, первое, что куплю – это новую обувь, а то третий год уже гоняю в одних и тех же кедах с «Черкизона». Они уже стоптались, немного протёрлись у пожелтевших резиновых мысков и больше не белые, а какого-то неприятного сероватого оттенка. Но они мне, на самом деле, нравятся, хоть и позорные: я разрисовала их чёрным маркером, сидела, вырисовывала плавные линии растительных орнаментов, а на подошвах с внешних сторон написала на левом «юность», а на правом «мудрость». Что-то такое было в одной песне моей любимой группы. Тогда мне казалось, это выглядит очень круто и глубокомысленно, но некоторые из окружающих раскрыли мне глаза, в первую очередь – конечно же, батя. Надписи на подошвах почти стёрлись и я даже была немного рада этому – что теперь никто не видит этот позор, но «Юность» и «Мудрость» всё равно были моими любимыми кедами. Потому что – были единственными.

За три месяца, что в нашей семье жила Варя, я научилась делать всё одной рукой. Мама, папа и старые, умудрённые опытом тётки, говорили, что не надо баловать ребёнка и много таскать его на руках, но Варя была маленьким игрушечным комочком, который безустанно хотелось тискать, так что я, можно сказать, приручила её – себе же на беду. Из-за этого Варя не терпела оставаться одна, ей всё время нужно было на ручки и получать как можно больше внимания. Если наша принцесса надолго оставалась без внимания, то начинала очень громко кричать. Приходилось делать домашние дела буквально с ней на руках. Хорошо, что папа недавно нашел слинг. Это освободило обе руки.

Я обмоталась фиолетовым полотнищем, закрепив концы в колечках, и Варя прижалась к моей груди и с интересом следила за тем, что я буду делать дальше. Ставя на плитку сковородку, я сказала:

- Руки не тяни – горячо.

Мне нравится мелкая ещё и потому, что с ней можно разговаривать. Раньше, когда её не было, я часто разговаривала сама с собой, и папа с братом надо мной посмеивались. На самом деле, мне просто иногда бывает необходимо говорить – чтобы слышать свой голос. Мысли вслух становятся более осязаемыми, более ясными и понятными – когда изнутри черепной коробки выходят вовне, в реальный мир. А в моей голове им тесно. С мелкой можно болтать и размышлять вслух сколько угодно. Она – самый благодарный слушатель: молчит и не перебивает.

А ещё – хоть это и не очень удобно, и у меня затекает спина от слинга, все-таки, спокойнее, что Варя у моей груди. Она такая маленькая – постоянно, когда смотрю на неё, я думаю о том, какая она хрупкая, и мне очень страшно, что с ней может что-нибудь случиться. Большой мир очень опасен для маленьких детей!

Над головой шумела вытяжка. Повернувшись так, чтобы Варя не могла дотянуться до разделочного стола, я шинковала лук, по обыкновению распевая во весь голос всякие песенки. Почти все время ощущаю в себе столько энергии, которой необходимо преобразовываться в звуки – слова, песни. Друзья говорят, это делает меня милой. Про кеды «Юность» и «Мудрость», кстати, они тоже так говорят. И про мой маленький рост. Несмотря на всё это, парня у меня ведь так и нет! Это немного грустно – потому что уже почти у всех подруг есть эти отношения, и только я – одна, и вокруг меня какие-то совсем не интересные парни: либо нытики, либо позеры, либо всё вместе. Они такие же противные, как были в средней школе – как будто я выросла, а они нет.

- Найти нормального парня – это как найти розу среди навоза, - делилась я своими рассуждениями с Варей: пусть впитывает с младых ногтей суровую правду жизни. – Чтобы ты понимала, найти нормальную работу – ещё сложнее, но это даже более важно. Поэтому я решила не растрачиваться на парней и бросить все силы на поиск работы. Работа же более гарантированно обеспечит тебя деньгами, не то что парень. Конечно, можно было бы найти папика – два в одном, так сказать, но посмотри на меня: я разве похожа на эскортницу из «Инстаграма»? Нет? А жаль. Не нравится мне эта взрослая жизнь. Завидую я тебе… Осторожно, палец отрежу.

Осторожно, чтобы не разбрызгать кипящее масло, я перенесла лук с доски в сковородку и накрыла крышкой. Следующая на очереди – картошка. Хорошо, что я ещё вчера озаботилась тем, чтобы накрутить котлетки, и сейчас нужно было только пожарить картошечку. Что может быть лучше жареной картошечки?

Из прихожей донёсся звук захлопывающейся двери – это пришёл папа. По его шагам и тому, как он закрыл дверь, становилось понятно, что он очень устал. Кажется, я даже услышала, как он вздохнул в прихожей, хоть это и было невозможно расслышать: на кухне работала вытяжка и шкворчал лук на сковородке.

- Привет, пап! – крикнула я.

- Привет, - донеслось мне в ответ.

К тому времени, как папа помыл руки и переодетый зашёл на кухню, я уже разложила по тарелкам картошку и подогретые котлеты. Папа обречённо посмотрел в тарелку сквозь свои прямоугольные очки, молча отодвинул стул и сел. Прежде, чем взяться за вилку, однако, он спросил:

- Глеб не присоединится к нам?

- Он гуляет, - сказала я.

Папа многозначительно хмыкнул.

- Ну, ему же хуже. Надеюсь, он придёт до десяти, а не притащится под утро.

- Если придёт позже десяти – мы его не пустим, - согласилась я и мысленно добавила, сдерживая ухмылку: «Тогда пойдёт к своему Андрюше, хе-хе-хе».

- Не пустим, - кивнул папа.

Потом он спросил:

- Ты сегодня была у мамы?

- Да. Она просила принести Агату Кристи.

- Принеси. Ты знаешь, где лежит?

- Не-а.

- В гостиной на третьей полке. Что ещё Тома просила?

- Бутылку воды, печенье и фруктов.

- Хорошо. Я дам деньги, купишь по дороге. Как она в целом?

- Нормально, - дежурно ответила я, потому что не хотела говорить, что с каждым днём я всё меньше узнаю в женщине, которая лежит в больнице, маму: она очень похудела и ослабла, у неё даже голос изменился, став тише и отрешённее.

Папа проговорил задумчиво:

- Ну, хорошо.

Кажется, он понимал, что я недоговариваю.

Повисла пауза. Чтобы немного разрядить обстановку, я спросила:

- Ты пойдёшь на мой выпускной?

Папа поднял голову, и в стеклах его очков я увидела своё отражение.

- Не знаю.

- Ты не хочешь узреть исторический момент, как позору семьи вручается официальный документ позора семьи?! – деланно возмутилась я.

Уголки папиных губ едва тронула усталая улыбка.

- Когда?

- В эту субботу. Начало в актовом зале в шесть.

- У меня командировка, - вздохнул папа. – Я попробую отменить, но не уверен, что получится. Уже поздно. Кстати, ты нашла работу?

- Пока нет.

- Ищи.

- Ищу.

После ужина, придерживая одной рукой на коленях спящую Варю, я проверяла свою почту. Уведомление с сайта по поиску работы: три отклика на резюме от потенциальных работодателей. Не густо. Я развернула первый попавшийся.

Здравствуйте, Александра!

Нас заинтересовало ваше резюме на должность помощник бармена/официант. Если предложение актуально, вы можете связаться с нашим менеджером +7*********, Елена.

С уважением, команда клуба «Неоновый пёс».