20
20.
Живот Ловисы совсем немного округлился и это заметно, раньше он казался прилипшим к спине. Я иногда прихожу к ней. Проверяю, когда мамы нет в городе. Теперь она живет на два города и опекает Ловису. Похоже, в этом она нашла второе дыхание и бегство от тяжелых мыслей.
Мое общение с Ловисой молчаливо-вежливое чаепитие. Иногда мы говорим о чем-то абстрактном, не связанном с семьей, Куртом и растущим животом.
Утром я разбила заварочный чайник и добила его обломки, на что Фольке зачитал мне статью из Интернета про ПМС. Мы вместе завтракаем. Когда у меня, когда у него. Эва начала встречаться с девушкой и живет у нее. Про личную жизнь Фольке не знаю. Судя по тому, как часто он зависает у меня, там тише, чем в морге.
Ноябрь. Через пару недель у меня день рождения. От Курта ничего, от следствия тоже. У меня никаких зацепок по моей теории. Хреновый из меня сыщик. Зато перечитала почти все книги Чака Паланика, и даже принялась за «Финансиста» Драйзера. Курт давно советовал его прочитать.
Настроение психопатически веселое, из-за чайника и приколов Фольке. Ловиса улыбается теплой улыбкой, под глазами у нее темные круги. Она мало спит и очень чутко. Ждет Курта.
И я жду. Поэтому не сменила замки, хотя все на этом настаивали. В квартире Курта мама распорядилась сразу же поменять замки, во избежание чего-либо. Мало ли кому они попали в руки.
Этим рукам придется все квартиры в Стокгольме обойти, съязвила я тогда и удостоилась взглядов терпеливых психиатров от мамы и Ловисы. И категорически отказалась менять замок. Если Курт придет ко мне, то сможет открыть дверь своим ключом. Как всегда.
Эту мысль я оставила при себе.
Семья притихла. В смирении и ожидании. Мама больше не устраивала семейные ужины, не дарила подарки.
Я пригласила к себе на день рождения всю семью. Включая дядей, тетей, двоюродных братьев, сестер и их супругов. Кто-то точно не придет.
Праздник будет у меня дома. Я все должна сделать сама: прибраться, приготовить еды и накрыть стол. Позаботится обо всех.
- Моника вчера приходила, оставалась ночевать, - сказала Ловиса, глядя мимо меня. Моника ее младшая сестра. Я видела ее пару раз, может больше.
- Здорово, - улыбаюсь я. – Помнишь, ты сказала, что Эва и Фольке напоминают героев ситкома? – спросила я, видя как Ловиса приложила руку к своему животу.
Ее лицо озаряет тусклая улыбка.
- Помню.
- Это можно сделать игрой. Наша жизнь это фильм и нужно придумать, о чем он и в каком жанре.
Ловиса насторожилась.
- И? – спросила она.
- Твоя напоминает мне мелодраму. Парень, которого ты любишь, внезапно исчезает, но не все так грустно, ты беременна. У тебя ребенок от него. От любимого мужчины. Это ли не прелесть? Если бы это был фильм или книга, то критики в Интернете разорвали бы ее на куски. Потому что это банально. И не смешно. Над ситкомом можно посмеяться. И в американских ситкомах звучит смех уже умерших людей. И вообще закадровый смех я считаю тупым, неужели ты не сообразишь, когда тебе будет смешно? Или нужно смеяться каждой глупой шутке?
- Давай вернемся к мелодраме, - спокойно произнесла Ловиса.
- Давай! – выжидающе смотрю на нее. Скажи мне все, что обо мне думаешь. Можешь поплакать.
- Ты злая девочка в этой банальной мелодраме и сама не понимаешь, почему такая. В конце ты исправишься.
- Да, могила многих исправила, - улыбаюсь я.
- У меня есть номер врача психиатра, могу дать! – серьезно заявляет она, глядя мне в глаза. Ну, наконец-то исчезло мягкое унылое выражение лица. Так то лучше!
- А у меня есть номер ортодонта, - сказала я. – Я хотела дать его нынешней девушке Йона, но они, похоже, уже не вместе.
Ловиса закатывает глаза в стиле «ой, все» и через секунду начинается смеяться.
- Морриган, вот честно, я бы нажаловалась на тебя Курту! Он один понимал твой юмор и вообще тебя.
- Напиши ему сообщение на Фейсбук, - шепчу я свою тайну.
- Что? Ты издеваешься надо мной? Мне и так плохо!
- Тошнит?
- Нет, мне плохо от твоих слов, ты понимаешь, что обижаешь меня?
- Понимаю, но ты пришла в себя и перестала быть похожей на тень, и еще ты не слабая и можешь защищаться и держать удар. А про Фейсбук я серьезно. Я сама пишу ему. Каждый день. Утром написала про разбитый чайник и Фольке.
- Ты разбила чайник о Фольке? – округлив глаза, спросила Ловиса. Я смотрю на нее пару секунд, ничего не понимая. Губы Ловисы дрожат в попытке сдержать довольную улыбку. Браво, Ловиса! Я разражаюсь смехом, она довольно улыбается, и подбрасывает мне в чай кусочек сахара.
- Браво! – выдыхаю я. – Ты еще и мой чай испортила.
- В следующий раз будешь думать, прежде чем называть меня банальной и сравнивать все, что случилось с мелодрамой. Это же и тебя все затрагивает.
- Да, - ответила я, глядя, как на дне чашки растворяются кристаллики сахара.
- А если серьезно, то мне бесконечно грустно и одиночество осязаемо. Я все время думаю о Курте и порой места себе не нахожу. Стараюсь быть сильней. Это тяжело. Страшно больше не увидеть того, кто тебе дорог, и еще страшнее не знать, что с ним случилось. Я гоню мысли, я не думаю, что произошло, не представляю, мое спасение просто вспоминать нас. И ждать.
- Прости, - я взяла ее за руку и легонько сжала. Ловиса слабо улыбнулась.
- Все нормально. Ты отвлекла и рассмешила меня. Сама ты как справляешься?
- Говорю гадости людям, тебе вот. Обнимаюсь с Фольке. Брожу по городу. Читаю книги. Достаю звонками детектива Свенссона. Он пока что не бросает трубку и говорит со мной. Ему меня жалко, а я этим пользуюсь.
- Ты говорила, что рисовала свой портрет. Я не знала, что ты рисуешь.
Пожимаю плечами. Что тут сказать. Рисование я ни с кем не обсуждаю. И сейчас не собираюсь, даже в контексте с братом.
- Это так, не серьезно.
Ловиса понимающе кивает.
***
Снимок приклеен к странице моего блокнота и под ним, рукой Курта, написано: «Ты бы хотела там быть?» Я не открыла его с тех пор, как брат исчез. Блокнот лежал на журнальном столике, забытый, брошенный. Рисовать меня не тянуло. Придя от Ловисы, почувствовала потребность взять его в руки и пролистать. И нашла снимок, приклеенный к странице.
На фото скалы и бушующее море или океан. Волны разбиваются о скалы, поднимаются выше и выше, хотят достичь вершины, и скатываются обратно и снова принимаются бить скалы в яростном порыве. Я не знаю, кто автор снимка, но браво ему! Дикая первозданная стихия и ее мощь запечатлены и отпечатаны на кусочке матовой бумаги. И в этом месте хотел быть Курт. Там, где природа не покорилась человеку. Неужели его тянуло туда, где опасность и красота находятся в гармонии?
«Ты бы хотела там быть?»
Нет, я трусиха, мне уютней в моей берлоге, в тепле. Самое большее, на что я способна – бродить по темным улицам Стокгольма в одиночестве. Стоять на вершине мира под ударами ветра и рев океана, заманчиво, но не для меня.
Курт не написал, где это место. Им может быть любой уголок планеты, где есть большая вода и скалы у нее на пути.
Ивар хотел внезапно исчезнуть и обнаружить себя в Эквадоре, шутил, что даже дал присягу на верность этому государству. Йон грезил Доминиканой, и тоже, как и Ивар мечтательно и мрачно хотел однажды покончить с прежней жизнью и зажить новой, подальше от всего и всех.
Так что если Лили, жена Ивара, прибежит в полицию в слезах и сообщит, что Ивар пропал, я смогу дать подсказку – поискать его в Эквадоре. У Лили высохнут слезы, и она с удивлением посмотрит на меня. Таким взглядом, будто впервые видит, и ей вряд ли захочется улыбаться мне во все тридцать два зуба. Я так живо представила эту сцену, что мне захотелось, чтобы она сбылась. Я знаю об Иваре больше, чем она. Он водил меня по темным коридорам своей души. Любимых и дорогих туда не водят, им не рассказывают о том, что хотят выйти из дома и исчезнуть для всех, оборвать все контакты, связи, появится в другой стране, под другим именем и начать все сначала. Такое говорят лишь тем, с кем можно быть здесь и сейчас, с кем нет ни прошлого, ни будущего.
У снимка, оставленного Куртом, нет названия, нет точного места. И я не могу закричать, что я знаю, где он. Я знаю, что он ушел от простой жизни, которая не для него. Доказательств у меня нет. Ничего, чтобы указало на то, что я права. И фото, и подпись ничего не значат. Не доказывают.
Курт исполнил зыбкую и пугающую мечту Ивара и Йона, и еще бог знает скольких мечтателей. Правда в том, что все бросить не так то просто, не легко перечеркнуть жизнь в прямом смысле, отказаться от всего, что имеешь или не имеешь, от иллюзий тоже сложно отказываться. Для этого нужна смелость и безрассудство. И жестокость. Те, качества, которыми многие хотят обладать, то в них эти качества мелки и ничтожны, а в Курте они во всей красе. Жизнь мечтающего обывателя не для него, обычного обывателя тоже. Амбиции, способности, деньги, большая квартира в лучшем районе Стокгольма, девушка – умница и красавица, которая любит тебя, а в перспективе большая должность, дети и семейный уют. Жизнь, пусть и в лучшем ее виде, со всем, о чем большинство лишь мечтает, но вместе с тем размеренная и спокойная, предсказуемая – не для него. Простая жизнь не для него.
Курт и не стал ее проживать дальше. Прекрасно зная, чем это кончится. Он будет взрослеть, стареть, Ловиса тоже. И в один момент они просто станут атрибутами друг друга. Людьми с ярлыками «муж» и «жена». У них будет тихое уважение, им будет удобно вместе. У них будут дети. Но не будет любви. Ей будет наплевать, хочет ли он ее, в глазах угаснет блеск. Он в свою очередь так же перестанет обращать внимание на нее, и быть может, заведет любовницу, этакую смешливую милую крошку, что смотрит на него с восторгом.
Такая жизнь не для Курта. И он ее изменил. Пока не поздно. Ответственность, обязанность и долг. Он перешагнул через эти понятия во имя себя, во имя своей единственной, дикой и необузданной, как океан, жизни.
Я закрыла глаза, чувствуя, как по щеке катиться одинокая слеза.
Почему ты не сказал мне?
Я никому, никому бы не рассказала.
Но разве смысл исчезнуть не заключается в том, чтобы никто ничего не знал. Чтобы покинуть всех, не забирая из прошлого ничего. Снова повторяю я про себя.
Я вытерла слезу. И окончательно уверовала в свою версию произошедшего. Фото и надпись – это его послание мне. И только мне. Он все-таки мне сказал. Не так как я хотела.
Снимок вклеен. Не вложен, он не выпал случайно. Я его нашла, когда была готова. Всему свое время – как бы говорит Курт.