Металлический колокольчик

Дни сменяли друг друга очень медленно. С начала нового виада у детей разных возрастов стали появляться куклы. Они находили их у входа в квартиру, на подоконниках и даже на своих кроватях. Большинство ребят охватывало изумление: они знали, что это, но были уверены, что родители точно не стали бы тратиться на такое. Удивлённые переглядывания матерей и отцов ставили точку в детских догадках. Никто их не покупал и не знал, откуда они появились.

Связанные человечки были разными: отличалась одежда, длина и окрас волос, даже цвет глаз и оттенок кожи. Некоторые дети видели в них точно себя, другие же — воплощение настоящего героя, что жил в их голове. Куклы стали тем слоем маленькой радости, о котором Торакс и не подозревал.

На первых порах другие дети не верили счастливчикам. Не каждый решался взять нового друга и выйти с ним на улицу, поэтому друзей приглашали к себе. Гости помладше охали от простого восхищения, а те, что постарше, ломали голову, откуда же эти куклы появились. В округе таких никто не продавал, поэтому стащить из магазина, чтобы похвастаться, не вышло бы. Самому связать у малышни не получилось бы — слишком хорошая работа для неопытных рук. Взрослым не до того — их интересуют более насущные вещи — оно и справедливо. Банальный интерес заставлял ломать голову, но ответа они так и не нашли. В конце концов те признали, что некоторым загадкам просто нужно время. Старшие начали заходить в гости к друзьям помладше.

Ни в коем случае не для того, чтобы поиграть с ними — всё же им было уже тринадцать, четырнадцать, а то и все пятнадцать лет. Кого-то из старших родители просили присмотреть за своей малышнёй, после чего давали пару монет или угощали вкусным обедом — кто на что был горазд. Другим подросткам нравилась атмосфера — посидеть с толпой шумных детей иногда хотелось даже больше, чем шнырять по надоевшим улицам. Некоторые приходили на такие мероприятия просто потому, что впервые в своей жизни их охватывало чувство окрыления от первой влюблённости. Так в одном доме могло собраться от трёх до пятнадцати человек, в зависимости от погоды и обстоятельств.

Разумеется, все присутствующие делились на две группы — младшие и старшие. Первые рисковали, приносили своих кукол домой к кому-то другому, и так по очереди. За день они успевали стать семьёй, бросить вызов кровожадному воришке-людоеду, заколдовать друг друга в слизней, проползти всю планету на животе и расколдоваться обратно. Ребята постарше строили друг другу глазки, сами пытались связать таких кукол, много болтали и не забывали следить за детьми. Кто-то умудрялся показывать остальным фокусы, кто-то сидел в углу и то и дело писал стихи. Говорил, что в такой атмосфере куда уютнее, чем дома.

В то же время Венди продолжала вязать так много, что через несколько дней её пальцы научились делать всё сами. Цвета подбирались уже интуитивно, а каждая кукла занимала всё меньше и меньше времени. Она почти каждый день ночевала у Моники и лишь иногда навещала отца, чтобы приготовить ему еду, дать лекарство и взять немного отложенных денег на всё необходимое.

Моника временно бросила написание диссертации и занялась поиском полезных товаров из-за рубежа, поэтому иногда её спутница оставалась одна. Торгаши диковинками знали её уже не хуже, чем местных завсегдатаев. Она умела держаться уверенно, иногда блефовать, иногда не жалеть денег на нужный товар. Просто провизии с едой было уже недостаточно. Нужно было найти что-то долгосрочное, что хоть немного меняет жизнь, а не рацион питания. Прямо как для Дузовика, только ещё лучше.

Пока Венди оставалась одна, ей не было одиноко или уныло — стоило только устроиться на кровати поудобнее, подождать, пока радио заиграет любимой волной, и пальцы сами пускались в пляс. В обычные же дни они выходили на улицу и придумывали новые идеи. Одним вечером в голову пришла мысль, которую невероятно захотелось воплотить в жизнь. И эта идея стала следующей шестерёнкой.

— Привет. Тебе не плохо? Не голодный? — спросила Венди.

Она не вошла в квартиру, а говорила с отцом через узкую щёлку.

— Привет, маленькая. Нет, всё хорошо. Почему ты не заходишь?

— Закрой глаза, пожалуйста.

— Я должен спать?

— Да нет, не нужно спать. Просто прикрой глаза, пока я не скажу, что можно.

— Ну хорошо. Что, прикрыть? Прикрыл, вот так.

Она забежала внутрь. Пришлось много шерудить. Непонятно было, зачем вообще эти бечёвки и скотч. Всегда, когда что-то не получалось, Венди довольно быстро выходила из себя. Но сейчас нужно было быть поспокойнее.

— Ну всё, смотри. Пам-па-пам!

Девушка попыталась издать торжественный праздничный звук, но только прозвучало первое «пам», уже стало понятно, что получилось паршиво и уныло. Она присела рядом с отцом на кровать.

— Картина.

— Да. Я повешу справа от твоей кровати, чтобы ты мог поглядывать. Если хочешь. Ты же любишь леса, я знаю это. Деревья там всякие.

Он часто реагировал не сразу. Даже за столом: сперва попробует, зачем-то выждет, зачем-то посмотрит на эту еду, а потом примется есть. Значит, вкусно. Когда огорчён или недоволен, то начинает мямлить. Мягко откажет, пожмёт плечами и зашаркает обратно к кровати. А сейчас он даже языком цокнул.

— Нет, ну какая красота. Это ты мне купила? Для меня?

— Да. Картина называется «Натюрморт».

Отец засмеялся и погладил дочь по руке.

— Венди-Венди... Натюрморт — это не название, это... вид. Жанр такой, когда рисуют разные неодушевлённые вещи. Вот наши пампушки, например. Если их нарисовать, то получится натюрморт.

Та качнула головой и тоже засмеялась.

— Не умею я умничать. Неправильно запомнила, значит.

— А я тебе могу рассказать. Это пейзаж. Когда природа — то это пейзаж.

— Тогда пейзажи интереснее. Пампушки нужно есть, а не любоваться ими.

— Никогда и не сомневался. Кому есть дело до пампушек, когда задумываешься о целом мире? Горы есть, леса. Океан! Один огромный океан.

— Все так думают, пока в животе урчать не начинает. Правда в том, что за тёплую пампушку любой все эти горы и леса перевернёт верх дном. И всё, пампушки, значит, важнее.

— Ой, болтунья, — задорно цокнул отец. — Ты посмотри. Видишь листки? Чёткой формы.

— Секвойядендрон.

— Что за чушь? Какой-какой?

— У меня в книге говорится о таком дереве. Секвойядендрон. Огромное дерево, которое ещё называют «исполинским».

— Да нет же, — дружелюбно буркнул тот. — Слева, вот. Никакой это не «дендрон» твой.

Бывало, отца несло. Особенно в тех редких вопросах, в которых он разбирался. Обычно он мог прожужжать все уши Кольгу, но тот сам отличался болтливостью. Они понимали друг друга. С Венди он за джаэ мог не проговорить столько, сколько с Кольгом за день, пока та отсутствовала.

— Летрица[1]. Она невысокая, но пёстрая. Смотри, какая красная вырастает. Листики такие широкие, как огромная собачья лапка. Очень стойкое дерево. А растёт как на дрожжах.

Он иногда проглатывал звуки, особенно в конце слов, но Венди давно привыкла. Всё понимала. А дерево и правда красивое было. Очаровывало.

— Летрица, значит.

— Да. В детстве я жил возле леса, где их была уйма. Ещё называется «деревом-храбрецом», потому что хоть невысокое, но такие ветра выдерживает, ты бы знала. Стоит до последнего.

Отец не отрывал взгляда от картины. Сжал губы и кивнул, будто сам себе. Венди погладила его по руке.

— Спасибо тебе огромное.

— Извини меня.

Неловкое, но искреннее объятие. Голова легла на не крепкое плечо.

— Прости, что так часто приношу с собой скандал.

— Та разве ты приносишь?

— Чаще, чем хотелось бы. К сожалению.

— Не переживай, маленькая. Мы же со всем справимся, а?

Нужные объятия. Он погладил по спине, а дрожь разбежалась по всему телу. Не так мощно, чтобы произносить слова, которые люди считают важными. Настолько горячо уже вряд ли будет. Но даже если чуть-чуть тепла, всего немного выше нуля — это уже не мёртвая речь.

— Да. Обязательно справимся.

Тот подмигнул, будто у него был план. Венди улыбнулась и глянула на картину перед ними. Какие же красивые эти летрицы, и не поспоришь. Даже запах йода на несколько мгновений куда-то пропал.

* * *

Деревянная дверь широко распахнулась. Одна из посетительниц опёрлась локтём о стойку, и на лице её читалось отличное настроение.

— Риннэст, прошу прощения, — улыбнулась Венди хозяину дешевого мотеля. — Сколько у вас стоит плотный завтрак, пару стаканов чистой воды, душ и обычная кровать на одну ночь?

— Раннего утра, прекрасные. Спондей, не больше. У нас душ сломался, предупреждаю сразу.

— И всё равно, спондей? Почему так мало?

— Условия, — он неловко пожал плечами и пробежался глазами вокруг. — Сами видите... Стены, доски на полу, с водичкой проблемы. «Коловорот» как он есть. Но вот кровати неплохие, и еда сносная. Сам готовлю, потому без бальзама есть можно.

— Понятно-понятно... — Венди забарабанила пальцами по стойке, будто не знала, что сказать. — Риннэст, а если мы приведём вам человека, который, например... Заменит дырявые и прогнившие доски? Сколько вы за это возьмёте?

— Я возьму?

— Именно. Мы бы хотели попросить, чтобы за его услугу он бы какое-то время смог здесь скромно, но стабильно питаться, принимать душ и ночевать.

— Доски — это хорошо, это, правда, хорошо. Но душ не работает. Он сможет починить душ?

— Другой мой знакомый сможет. Так что прибавьте его. Два человека вам починят душ и доски, а взамен скромно поживут здесь виад-другой. Не буянят, не воруют. Идёт?

— Это хорошо, — мужчина поправил очки и отложил газетку. — Всё равно места пустуют.

— А вообще, риннэст, сколько у вас мест здесь? В целом.

— Шестнадцать. Пока что так.

— Сколько вы возьмете за шестнадцать человек, которые приведут это место в порядок и смогут жить здесь какое-то время? Еда, доски, трубы, окна — всё. Капитальный ремонт. Всё сделают.

Интересно было наблюдать за растерянными глазами. К счастью, не от страха, нет. Просто человек услышал то, что никак не ожидал. Это вызывало радость внутри.

— Подождите, я не понимаю. То есть что-то вроде пансионата, так, что ли? Но у меня мотель.

— Шестнадцать триптихов[2], — протараторила Венди. — За каждого жильца по триптиху лично вам. И с нас стоимость всех необходимых вещей: замков, продуктов и прочего.

— К чему эта комедия? Чушь собачья какая-то, — возмутился хозяин, но уверенность Венди его задавила.

— Риннэст, чушь не чушь, а вы мне скажите. Вы согласны за шестнадцать триптихов пойти на то, что я вам предложила? Просто кивните или помотайте головой.

— Я бы, конечно, согласился, если это правда. Если здесь и правда нет подвоха.

— Подвоха нет.

— С чего бы тогда вам такие суммы платить?

— Вопрос идеи, риннэст. Вопрос идеи. Так что, по рукам?

Венди жуть как нравился этот азарт. Риннэст, оценивая, посмотрел на неё несколько секунд, сделал свои выводы и пошёл на риск. В нём сыграла наивность, и в этот раз она оказалась на его стороне.

— По рукам.

— Тогда выкиньте это, — посетительница положила часть суммы с деньгами и указала на табличку с надписью «Свободные места», — оно вам больше не понадобится. Первый человек придёт сегодня вечером. Ждите.

Этим первым человеком, который мог заменить доски, был мистер То́узитс. Он не был хорошим другом, скорее, добродушный знакомый, живущий в этом клоке. Каждый раз, как Венди с Моникой его навещали, он рассказывал небольшую историю, но всегда о хорошем: то о любимой работе плотником в прошлом, то о ларьке со вкусным мороженым или роскошных булках, которые пекла когда-то его жена. Сейчас Тоузитс был человеком одиноким, по правде, даже сломленным, но не безнадёжным.

На внезапное предложение он отреагировал по-своему: всего лишь дружелюбно подмигнул. Затем суета с замерами и поиском материалов, в которой пришлось участвовать всем четверым — риннэст не остался в стороне. Поздним вечером материалы всё же были в гостинице. Плотник остался ночевать там же.

Весь следующий день ушёл на то, чтобы найти ещё одного человека. Как и в любом другом клоке, в «Коловороте» было полно бездельников и лжецов, вычислять которых оказалось непросто. Они редко рассказывали историю своей жизни и говорили неправдоподобным страдальческим голосом. Моника научилась улавливать нужные нотки в разговоре с бедными. В основном с претендентами говорила именно она. Венди замечала, что та задавала вопросы по существу и не цацкалась с лентяями и хитрецами. Только эти лисы выдавали себя противоречиями, Моника извинялась и махала рукой, мол, пора дальше.

Поначалу сложно было найти бездомного человека, готового к обязанностям, не агрессивного, да ещё и трезвого. Второй стала женщина, которая умела неплохо готовить и очень хотела зацепиться за этот шанс. Она слёзно благодарила, но это лишь ставило в неловкое положение.

Поиски третьего продолжались чуть больше двух дней. Некоторые бедняки советовали хорошо знакомых людей, которые тоже годились в кандидаты. Благодаря этому кто-то находился быстрее. Ритм жизни ускорился и редко когда оставались силы на очень продуктивный вечер. И пусть хотя бы час, но одна писала диссертацию, а вторая навещала отца.

Вскоре обязанности непроизвольно разделились. Моника подолгу разговаривала с людьми. Иногда не так хотелось найти человека, как услышать искренний рассказ о жизни. Она слушала истории и иногда рассказывала свою. Стоило разобраться, и становилось понятно, что улицы усеяны не только бездельниками. Здесь учителя и плотники, сироты, флегматики, разведённые и сотни, сотни других людей. Просто каждому в какой-то момент жизни по-своему не повезло.

Постепенно гостиница риннэста оживала на глазах. Туда привозили новые кровати, тумбы, зеркала и вещи. Когда починили душ, это событие стало местным маленьким праздником — наконец можно было засыпать чистым.

Венди полностью взяла на себя организаторскую деятельность. Она осторожничала, поэтому всё делалось днём, с огромной скоростью и через чёрный ход. Голова была набита нужными номерами, важными фразами и ценами. Организаторская деятельность нравилась ей, но к концу дня сил не оставалось вовсе. Часто Венди ночевала прямо там, в мотеле, который всё больше хотелось назвать гостиницей.

Металл замечал, как люди цепляются за шанс, если это важно для них, и какими жалкими иногда могут стать, если хотят надавить на чувства ради выгоды. Тропы же видели, как жильцы пытаются создать уют вокруг своей маленькой кровати. Кто-то клал камушки под подушку, другой вешал рисунки рядом на стенку. Все они искали дорогу к чему-то своему.

Одна бродила по городу, под конец дня совсем уже вымотанная. Но когда находился нужный человек, которому по-настоящему хотелось протянуть руку, вся усталость проваливалась под асфальт, и появлялось ощущение окрыления. Вторая читала настроение людей из мотеля, пока те были заняты своим: это не было искренней верой в завтрашний день, но никакой вязкой чёрной мерзости, которую они принесли с собой. Пока они не готовы были жить надеждой, но уже стали её олицетворением.

Два человека почти весь день были порознь, но всецело полагались друг на друга. Не так далеко, всего через пару улиц, был кто-то, ради которого хотелось стать лучше. Они встречались только в конце дня, обессиленные, но горящие от эмоций.

* * *

И целого торнавидора не прошло, как почти полтора десятка человек думали над тем, что поставить в комнату, куда не помещались кровати. Идею подсказал мистер Родрих, ветеринар. Она понравилась всем, всем до единого. Венди тут же начала звонить и договариваться, Родрих побежал за всем необходимым, а остальные помогли обустроить маленькое помещение.

Жителям нравился этот ритм. Сначала они пытались подсобить друг другу, а потом появилось желание помочь другим. Тоузитс начал вязать кукол — Венди целых полдня потратила на то, чтобы научить его основам. Первая вышла кривоватой, и ему было стыдно кому-то такое дарить. Вторая — на тяп-ляп, а вот третья оказалась милой и досталась пареньку, что жил неподалёку.

Повариха Сувитра была одной из первых, кто заселился в гостиницу, и её золотые руки подарили этому месту то, благодаря чему день начинался и заканчивался хорошо. Казалось бы, она вкусно готовила рис и плакки[3], но идеальное сочетание специй и овощей — так никакое мясо не нужно. Пропало ощущение, что ты ешь мусор ради того, чтобы просто не умереть. В первое время не было никакого мяса, но и бальзам никто не добавлял, ведь тот был попросту ни к чему. А на пятнадцатый день, когда Родрих познакомился с местной торговкой, Мисс Тарво́, он притащил в гостиницу целый рулет буженины. И тогда Сувитра состряпала блюдо, о вкусе которого Тоузитс пообещал сочинить песню.

Но дьявол с ней, с той песней. Венди умела прожужжать все уши, если речь шла о чём-то, интересном ей. Ночью, в начале торнавидора, они собрались в холле вокруг радио. То было будто маленьким артистом, что стояло на табурете, в окружении зевающих зрителей. Из всех сидящих о Неком Мистере Бестелесности слышал только риннэст, остальные знать не знали. Но и сам риннэст был из разряда тех, кто говорил: «Я в байки не верю, поэтому даже не запоминал, кто он там такой». Лучшего повода рассказать о том, кто он и что о нём известно, просто нельзя было придумать.

В этот раз Моники рядом не было. Хотелось верить, что она тоже услышит оркестр, который вскоре зазвучит. Когда Венди думала о ней, всегда казалось, что она неподалёку. Ходит в клоке отсюда или сидит в пансионате, пишет диссертацию. Пишет и тоже, скорее всего, ждёт сокровенных звуков.

Родрих тем временем, видят Терсида и Йеталь, решил разговорить радио, чтобы то побыстрее начало играть. На него ворчали, с него хихикали, и с ним спорили. Тут тысячей слов можно описывать то, что зовётся суетой.

А потом загадочный музыкант зазвучал. Раздались звуки, которые хотелось назвать магическими. Точно не что-то отсюда, и сколько не ищи, источник всё равно не найдёшь. Выражай в стихах или пытайся прозвучать так же — не получится. И тысячей слов не опишешь то, что именно играл Некий Мистер Бестелесность.

* * *

Утром следующего дня Венди буквально впорхнула в квартиру. Она пооткрывала двери и включила все три лампочки, чтобы в комнате стало максимально светло.

— Я дома! Извини, что в последнее время часто пропадаю.

— Маленькая, что ты такая счастливая? — он принял сидячее положение.

— Ну прямо, счастливая? Энергичная!

— Очень, я бы сказал.

— Не знаю. Просто на улице очень приятный ветер. Какой-то такой... правильный. Надеюсь, тебя не продует.

Девушка открыла окно, и внутрь начала проникать свежесть.

— Приятный. И тёплый.

Венди принесла вкусную еду с собой. Отец доковылял до стола, и они оба принялись есть.

— А я почти дочитал книгу твою. Вот эту, новую.

— Это новость.

— Ну такая странная, такая странная. Какие-то незнакомые слова попадаются. Это же какой-то другой язык?

— Ага, какой-то очень старинный.

— Все эти огромные деревья, змеи и боги. Я мало что понимаю, но всё равно очень интересно.

— Мне тоже, невероятно. Просто нет времени подолгу читать, к сожалению. Но, поверь, скоро я тебя догоню! Будет что обсудить. Там ведь каждый понимает по-своему.

— И не говори. У тебя интересные вкусы. Вроде глупые сказки, но не для детей.

— Сказки тоже не только для детей, — ответила Венди.

— Ты думаешь?

— Да. Ты можешь мне не верить, но взрослым они куда нужнее. Дети и так в них живут. Для них это как истории, основанные на реальных событиях.

— Ну да, — прокряхтел отец, — иногда хочется чего-то большего, чем эта серость. Ты права. А откуда у нас эта красота?

Он указал взглядом на картину возле своей постели.

— Тебе не нравится?

— Да нет, напротив! Ты посмотри, какая красотища.

— Согласна. Просто решила повесить.

— Посмотри на листики. Знаешь, что за лес?

— Что?

— Летрицы. Очень красивые листики, и цвет яркий. Невероятно стойкие деревья.

Отец хотел было продолжить, но вспомнил что-то более важное.

— Ты знаешь, что ещё произошло? Я, кажется, не говорил.

— Что ещё?

— Ко мне же иногда Кольг заходит, помогает. Ну так утром он помог с лекарством, а я угостил его твоей жарёнкой — решили с молоком поесть.

— Жарёнка — это вкусно.

— Да. Ну и решил он капельку бальзама добавить для вкуса. Так, просто, чтобы повкуснее есть было. Так я его шлёпнул по руке, сказал, чтоб вот так ел. Он спросил: «Что, всухомятку?». Ну а как всухомятку, Венди? Я ему говорю: «Идиот старый, у тебя молоко есть». Ну и не жаловался он потом. Сказал, что ты вкусно готовишь.

— Ты...

Она совершенно растерялась. Не знала, что сказать дальше. Но к худощавому лицу захотелось прикоснуться. Венди обняла хрупкое тело и губами коснулась его лба.

— Да ладно тебе, маленькая. Говоришь, будто подвиг какой-то. Я просто набрался от тебя.

— Спасибо, — сказала Венди, и почему-то захотелось прыгнуть изо всех сил, пробив крышу и широкие тучи. — Спасибо, папуля.

* * *

— Мой дядька был почтальоном. — Дузовик поднял палец вверх, будто собеседница должна была по-настоящему удивиться. — А я играл в ансамбле. Целых тридцать лет!

— Ты, наверно, успел стать виртуозом.

— Что? Ай, дай нет, я про дядьку! Он работал почтальоном тридцать лет! Очень уважаемый человек был, вот честное слово. Веришь?

— Верю.

Тот посильнее раскачивался на подаренном кресле-качалке, как ребенок. Моника сидела напротив на куске металла, что чем-то походил на стул.

— Тридцать два! — донеслось с вагончика.

— Вот так вот. Даже тридцать два.

— Это похвально. А ты сколько играл в ансамбле?

— Ой, да лет пятнадцать.

— Нет, — засмеялась она. — Ну, честно скажи. Правда играл?

— Да отрубите мне ноги, если нет! — Дузовик удивился. — Ты не веришь?

— Знавала я просто одного игрока в ансамбле. Но если это правда, то... — Моника медленно захлопала в ладоши. — Дай угадаю... Трубил?

— Барабанил. Носил идиотскую форму и на постой барабанил. Но ладно я.

Дузовик глянул на окно и решил говорить потише — не хотелось ему вот так открыто льстить.

— Мой дядя был из тех, кто доставлял письма даже в самый накал отношений с Риджиктом. Один кивок головы какого-то богатюльки, и всё, — он провёл пальцем по горлу. — А он приносил письма от родственников. Соединял семьи, которых разлучили границы, понимаешь?

— Да. Это достойно уважения.

— Вот-вот. По правде, — он перешёл на шёпот, — я уважаю его. И восхищаюсь. Он честный, а главное, смелый человек. Уж я-то знаю, что, если на добрых людей нападут, он заступится. Сейчас тяжелее, конечно. Старый. Но он такой... ух! Сильный человек. Знаешь, я не такой.

— У тебя другие плюсы.

— У меня-то? Ты думаешь?

— Ты искренний. Настолько же, насколько твой дядя смелый. Ты, Дузовик... — Собеседница качнулась на металлическом стуле и задумалась, будто и впрямь важно было найти слова. — Ты не черствый. Поэтому хочется быть рядом с тобой. Вот ты говоришь, что твой дядя заслонил бы грудью человека, но ты бы тоже не прошёл мимо. Даже если бы осталась всего секунда на размышление. Просто иначе. И мне это очень нравится в тебе.

Мужчина почесал бороду и засмущался. Улыбнулся так сдержанно, увёл взгляд и пожал плечами.

— Ну, что тут сказать? Приятные слова, Моника. Не было случая, но если ты так говоришь, то я тебе верю. Тебе почему-то хочется верить.

— Дузовик, послушай-ка. — Пальцы щёлкнули от новой идеи, появившейся совершенно внезапно.

— Послушаю-ка.

— Мне нужна твоя помощь. Ты как, любишь спонтанность?

— Ну... — мужчина покрутил панамку на голове. — Если она без летального исхода.

— Без. Через пару дней, думаю, устроим. Допустим, через три.

— Что? Что устроим?

— Точно! Через три дня я зайду за тобой.

— И что потом?

— Вспомнишь молодость, Дузовик. Сполна.

______________________________________________________________________

[1] Летри́ца — дерево из семейства буковых, растущее в Дамон-Тарре.

[2]Триптих — это больше, чем заплатил бы человек, решивший пожить в дешёвом мотеле Торакса один виад. Намного больше.

[3] Плакки — блюдо из ржаной каши, поедаемое в три этапа. Первая треть каши поливается лёгким овощным соусом. Он помогает раскрыться вкусу второй части блюда с кусочками фасоли и перца. Приём пищи завершается третьей частью, с сладковатым ягодным соусом, который нейтрализует остроту во рту.