часть 3
Метаясь по закоулкам «ВТБ Арены» в поисках выходах, Алекс, резко вынырнув из-за очередного угла, врезался в какого-то парня. Не извинившись — ничего, Тёрнер хотел было продолжить свои скитания, но вдруг резко обернулся и окликнул парня. Тот обернулся и не очень-то приветливо протянул:
— А?..
— Where's the exit? — спросил Тёрнер, даже не думая о том, что его могут не понять, поэтому вообще не удивился, когда парень, сначала несколько растерянно посмотрев на него, хоть и с непривычным акцентом (Алекс на это внимание тогда не обратил), но объяснил, как выйти.
Оказавшись на улице, Тёрнер с жадностью вдохнул летний воздух московского позднего вечера, осознавая, что его дыхание такое же учащённое и затруднённое, как если бы он только что пробежал несколько кварталов, убегая от помешавшегося фэна. Его состояние было похоже на лихорадочное: в одну секунду он злился на себя и был готов крушить кулаками всё и вся, а в другую — готов был чуть ли не разрыдаться ни с того ни с сего после очередного припадка нездорового смеха. Редкие прохожие, видевшие его, кричащего что-то несвязное и размахивающего руками, наверняка принимали его либо за сумасшедшего, либо за очередного забулдыгу, в ночи потерявшего дорогу домой. Впрочем, и в том, и в другом случае добрые русские люди человеку мешать никогда не пытаются, поэтому даже особенно заинтересованные быстро проходили мимо.
Не помня, как он там оказался, Алекс обнаружил себя в ресторане на первом этаже отеля, сидящим за столиком в самой глубине зала с початой бутылкой виски и пустым стаканом. Людей вокруг мало — всё-таки уже был совсем поздний вечер, — и это не могло не радовать, можно было в кои-то веки абсолютно спокойно посидеть и порыться в себе, сполна позагоняться по неудавшемуся концерту и позорной истерике на интервью.
Тёрнер чувствовал себя... да никак он себя не чувствовал! Всё, что можно было чувствовать, он уже вычувствовал на этом злосчастном концерте и таком же интервью, после которого его до сих потряхивало — невры не к чёрту, это точно про него. Единственное, что он понимал, — это что он очень, очень устал и хотел бы, помимо «напиться и забыться», поскорее лечь, уснуть и не просыпаться, и желательно до тех пор, пока не окажется дома, в Лондоне, рядом с теми, кто его пожалеет, потому что понимает и любит — и любит не за то, что он Великий Александр Девид Тёрнер, а просто за то, кто он есть в обычной жизни.
Хотя кого он обманывал? Себя разве что. Конечно, естественно и абсолютно точно — он чувствовал, ещё как чувствовал, что выжат, как лимон. Концерт — это обычно взаимообмен энергией, а тут его как будто обокрали и ещё и избили вдобавок. Такое себе ощущение... Какого чёрта вообще это произошло? Какого чёрта? Какого чёрта-а-а-а?! На сцене Тёрнеру, если быть честным, хотелось провалиться сквозь землю, теперь — от досады и непонимания вырвать себе волосы. Он ведь так старался — как и всегда вообще-то! — почему так? Он, конечно, всегда держал в голове, что есть вещи, которые а) невозможно объяснить и б) даже если объяснить и можно, то объяснение их всё равно, мало что даёт.
Вдобавок больнее теперь было думать об этом всём и чувствовать это всё, потому что во время этого тура в одном из городов Европы он, что называется, в лучших своих традициях поссорился с одним дорогим ему человеком. Конечно, он понимал, что ему стоило переступить себя, позвонить и извиниться, чтобы избавить себя от хотя бы части своих мучений, но излишняя гордость и глупое, вечно сопутствовавшее ему желание «показать характер», показать, что он может и без него (ничего он не может, проверял сто раз и даже больше), мешали ему это сделать... Он обязательно помирится с ним сразу же, как только вернётся в Великобританию.
Какой странный это тур вообще был, всё шло наперекосяк!
Под конец любого тура Алекс всегда сильно выматывался, так как спали они мало, а работали много: бесконечные перелёты, переезды, репетиции, выступления, интервью не благоприятствовали обратному. Можно было, конечно, найти время на чуть более длинный отдых, можно, но тогда каждый день бы являл из себя предыдущий, а Тёрнеру нужно было (можно сказать, физически необходимо) писать новые тексты, идеи для которых в каждой новой стране, в каждом новом городе валялись буквально под ногами, ведь он жадно вглядывался в каждую, даже едва приметную, детальку, ища в ней свои красоту и уникальность. «Отдыхать чаще» звучало вроде просто, но каждый раз, когда представлялась возможность выбрать отдохнуть или поработать, он не мог с собой ничего поделать — трудоголизм брал над ним верх. Всем нужен отдых, и Алекс знал, что слишком часто не даёт себе достаточно времени ни на сон, ни на простое бездвижное созерцание жизни вокруг, но ему казалось, что спокойствие убьёт его, так как спокойствие — главный враг творчества, ведь спокойные люди довольны всем, а следовательно, им не нужно ни узнавать, ни создавать ничего нового, ни преобразовывать ничего старого.
И вот сейчас он сидел здесь, в этом ресторане очередного люксового отеля, находясь в процессе осознания всей сути своего никчёмного бытия. Да написал песни, да ему самому они вполне и вполне нравятся. Но только какой толк? Что последует за всеми этими достижениями, если в один день с их помощью ты чувствуешь себя первым человеком, покорившим Эверест, а на другой — внезапно! — можешь снова оказаться на дне? Снова оказаться там, в две тысяче втором, где вы с ребятами только-только, ещё даже немного в другом составе, начинали играть свою музыку и все одношкольники так и норовили подколоть, указать (по большей части несправедливо) на вашу грубость и посредственность, на то, что вы неудачники и у вас всё равно ничего не получится? Однако получилось же? Наверное, да. В такие моменты вдруг ему вспоминается, что он такой же обыкновенный человек со своими взлётами и падениями, достоинствами и комплексами, что не он единственный, у кого случаются нервные срывы. Что не он единственный, кто терпит неудачи, позорится на людях. Что это норма, что в этом нет ничего такого и каждый в тот или иной момент своей жизни сталкивается с подобными ситуациями. Возможно, в какой-то другой форме и каких-то иных пропорциях, но с той же сутью и так же соразмерно его духовным силам. Любые испытания, даваемые человеку, подобраны специально для него и точно по его силам, чтобы он мог с ними справиться, вырасти и пойти дальше, используя этот новый опыт преодоления трудностей в следующих испытаниях. Тогда он вспоминает, что всегда справлялся и будет достаточно глупо вдруг сдаться именно теперь, когда всё самое страшное давно позади.
А что такое тогда этот ужасный московский концерт? Что он такое и почему это произошло в Москве? Почему ни в одном другом городе мира за все двадцать лет существования группы не случалось такого фиаско, а тут — вот, пожалуйста? Удивительно, как всё было сработано! Никто — никто! — не визжал, не кричал, не подпевал, не хлопал, не махал руками. Это какую нужно иметь выдержку, чтобы прийти на концерт любимой группы и умудриться не проронить ни звука, ни писка? Может быть, русские просто по натуре своей скупы на эмоции? Да нет, это больше про финнов*. Да и в две тысяче тринадцатом всё было круто: толпа была не просто живой — она была взрывной. Может быть, они с ребятами действительно правильно делали, что не приезжали сюда так долго, и стоило не приезжать сюда ещё столько же?..
В этот момент то самое странное чувство, возникающее обычно, когда на человека кто-то смотрит, пока он не видит, заставило Алекса отвлечься от вязкости мыслей и, подняв голову, увидеть перед собой незнакомку, на первый взгляд совсем юную девушку. Он недоумённо уставился на неё, пытаясь одним взглядом спросить, кто она такая и что, собственно, ей вообще нужно, та же продолжала молча стоять и улыбаясь смотреть на него, а через ещё несколько мгновений села на диванчике рядом с ним, на расстоянии ширины двух ладоней. В конце концов Тёрнер не выдержал и обратился к ней:
— Good evening?..
— О, ну конечно! Английский! — пробормотав что-то на непонятном ему, по всей видимости, конечно, русском, незнакомка коротко рассмеялась. — You are Alex Turner, am I right?
Ну ничего себе! Всё-таки и в России его знают и всё-таки и тут докопались, причём далеко не в самый подходящий момент. «Нигде не скрыться от пронырливых докучливых фанатов,» — с раздражением подумал он, хотя, когда вчера по приезде Мэтт его подколол, он и вправду не был бы против, если бы каждый прохожий его узнавал и подходил попросить фото или автограф.
Алекс замешкался, но отнекиваться, что он не Алекс Тёрнер было бы глупо (да и какой, спрашивается, смысл?), ведь и так понятно, кто он, не стал. (Его впечатлило, как виртуозно она с русского перескочила на английский; ему бы хотелось так же переключаться с английского на французский — эх, мечты...) Ещё и смешливая девчонка такая, сейчас наверняка глумиться над ним начнёт из-за концерта, из-за интервью (и не важно, что если она простая фанатка, то об интервью ещё ни слухом ни духом — ему казалось, уже знают все). Молчаливо продолжая её изучать, он начал раздумывать о путях побега, ибо, раз она уселась к нему за столик, значит, остаться решила не на две минуты, не на «селфи и автограф».
— Я Саша, — заявила девушка и протянула ему руку для рукопожатия. — Можешь звать меня Александрой**, ya know, — по-английски сказала она и забавно улыбнулась. Так странно, слышать, как фанаты используют строчки из твоих песен, а смысл, значение этих строк находится в совершенно параллельной вселенной, о которой те даже не подозревают. — Мы тёзки, представь, как оно вышло интересно!
— Очень.
— Ты какой-то понурый, — озабоченно хмыкнув, выдала она, и на некоторое время они погрузились в молчание. — Может быть, хочешь поделиться своими переживаниями? Я готова выслушать всё, что угодно, главное, чтобы тебе стало легче. Мне больно смотреть, когда талантливые, да и вообще любые люди страдают.
— С чего бы такая участливость, милая Саша? — стараясь держать себя в руках и быть по возможности вежливым, ответил Алекс, решив, что называть её Александрой в контексте их знакомства вряд ли адекватно, тем более что он посчитал эту отсылку к Anyways за безподтекстный каламбур — не могла же она знать, о чём на самом деле песня.
— Хочу помочь.
— А что, если я скажу, что мне не нужна помощь?
— Тогда ты соврёшь, — выдала Саша, под его скептическим взглядом придвинувшись к нему чуть ближе. — Я хорошо чувствую людей, я очень хорошо замечаю, когда какое у человека настроение, даже если мы не знакомы.
— Очень полезный дар, — Алекс вздохнул, выливая себе в стакан остатки виски, и с ехидной ухмылкой спросил: — И что, всем ты помогаешь или только Алексам Тёрнерам?
— По мере возможностей. Я вообще из далека не видела, кто ты такой сидишь тут. Вижу просто, сидит мужчина и грустью от него веет, в одну ха... в одиночестве бутыль вискарика поглощает, ну, и с мыслью о том, что надо как-то, может быть, помочь встала и подошла, вот, к тебе.
— Благородно.
— Расскажешь?
— Да что рассказывать-то?
— Почему грустный такой.
— Ну, раз знаешь, кто я, значит, умная и сама догадаешься.
— А ты сам расскажи. Я же многого не знаю, — некоторое время помолчав, она сказала: — Тебе легче станет, если ты с кем-нибудь поделишься, между прочим. Я просто роль попутчика сыграю. ... Знаешь про «эффект попутчика»?
— Знаю, — угрюмо отозвался Тёрнер. — А может, я не хочу, чтобы мне легче становилось? Не видишь, я тут сижу страдаю, один, без остальных, хотя мог бы и с ними остаться и они бы меня утешали, наверное. Так же, как ты. — Он усмехнулся. — Так вот я поэтому и скрываюсь от них теперь, чтобы они мне страдать не мешали.
— Да господи! — воскликнула она и незаметно придвинулась ещё, заглядывая Алексу прямо в самые глаза. — Ну реально тебе, что ли, нравится это? Ты же одну бутыль вискаря один всадил. Ещё хуже же будет назавтра. Не знаю, как это у вас сорокалетних устроено, но такую алкогольную атаку организм явно ку-уда тяжелее перенесёт, чем в те же двадцать. По себе сужу: бывалая.
Тёрнер как-то неаккуратно мотнул головой и тут же почувствовал, что уже изрядно, даже весьма изрядно пьян, и, хотя состояние было такое, в котором ещё понятно, что происходит вокруг, рассоединение с реальностью всё же уже дало свои плоды: пришлось вцепиться пальцами в край столика. На несколько мгновений он прикрыл глаза. Лучше не стало. Нечего было столько пить, что ж.
Вдруг Алекс почувствовал, как чужая рука проделала путь по его бедру от колена к паху, и, пока он отвлёкся на это её движение, Саша напала на его пьяный ничего не соображающий рот своими упругими губами, моментально бесцеремонно проникая языком внутрь. Алекс даже не успел ничего сообразить, как она уже, одну ногу закинув ему на колени, незаметно пересела к нему на коленки, практически не давая ему путей для отступления, оплетая своими конечностями, как спрут.
Надо же, ему сорок, а он до сих пор так легко оказывается опутан сетями женского участия. Когда сам себя не жалеешь, вполне естественно, требуется кто-то другой, кто займётся этим.
— Хочешь, я расскажу, что это такое было?
Уже совсем плохо соображая, Тёрнер посмотрел на девушку, как бариста посмотрит на покупателя, без причины плеснувшего только что приготовленный кофе ему на форму, — типа какого чёрта, чел?! Ситуация выходила какой-то странной, и даже взбудораженный концертом, алкоголем и Сашиными руками и губами рассудок понимал: Саша вроде явно пришла не за тем, чтобы сказки рассказывать, и утешала она его явно не для того, чтобы потом проводить его до номера и, пожелав спокойной ночи, уйти. Что она вот теперь имела в виду своим вопросом теперь, понятно не было.
Алекс промычал, не желая открывать рта и напрягать голосовые связки, чтобы сказать, что-то связное. Саша уловила смысл звука:
— Ну, про концерт... про флешмоб... — она прервалась, нападая на него с очередным раскованным поцелуем, потом, прервав его, она добавила, словно опомнившись, что разговаривает с человеком, не знающим многих деталей. — Это был флешмоб.
С этими словами, слетающими с языка, она ловко расстегнула ремень, пуговицу и молнию на брюках Алекса и обхватила рукой его уже твёрдый член. Алекс томно вздохнул, не вполне понимая, где он находится и хорошо ли он регулирует громкость издаваемых им звуков, но стараясь всё же контролировать себя, насколько было в его силах концентрироваться на этом в его состоянии.
— А знаешь... а-ах... зач-... ах... зачем? Флешмоб. — Спросила она каким-то издевательским тоном, как будто знание этого давало ей превосходство над Алексом. — Потому что вы, все вы: ты, Мэтт, Ник, Джейми — все всё это время относились к нам, как к второсортным фанатам. Русские фанаты не достойны концерта хотя разочек в альбомную эру. Конечно, зачем они нам?! А вот твой приятель Майлз знает, зачем. Что же ты у него не спросил? Проучили мы вас!
Конец!
_________________
* отсылочка на один из концертов Twenty One Pilots эры «Blurryface» в Финляндии.
** отсылка к строчке «You can call me Alexander» из «Anyways» Arctic Monkeys