Глава 2: Музыка тишины и ярости
Тишина, повисшая между ними после последнего стона ольхи, была густой и многогранной. В ней пульсировала боль Леса, отзвуки скрипки Лукаша и невысказанные вопросы, витавшие в воздухе, словесно осязаемые. Мавка всё ещё чувствовала жгучую волну гнева где-то глубоко внутри, но теперь она была приглушена странным, тёплым любопытством к этому человеку с глазами цвета мёда.
Внезапно резкий, хриплый оклик одного из дровосеков разорвал этот хрупкий момент.
— Эй, Лукаш! Хватит тут сопли разводить! Иди, помоги грузить, раз уж от денег не отказываешься! — Мужик в засаленной футболке грубо вытер лоб.
Лукаш поморщился, словно от физической боли. Его пальцы инстинктивно сжали гриф скрипки.
— Я не за это деньги брал, — тихо, но твёрдо ответил он, не оборачиваясь. — Я должен был составить карту этих мест, а не… это.
— Карту? — Мавка нахмурилась, и в её зелёных глазах снова мелькнула искорка недоверия. Это слово звучало холодно, практично, по-хищному. Оно пахло захватом.
Лукаш почувствовал её напряжение. Он повернулся к ней, отгораживая её своим телом от взглядов рабочих, будто инстинктивно пытаясь защитить.
— Не такую карту, — поспешил он объяснить, и в его голосе зазвучала искренняя тревога. — Не для них. Для… для учёных. Чтобы понять, что здесь нужно охранять. Это заповедник.
Он солгал. Не полностью, но солгал. Да, он работал на биологов, но и его дядя, владелец лесопилки, спонсировал эту экспедицию, преследуя свои, куда более меркантильные интересы. Этот конфликт разрывал Лукаша изнутри.
Мавка, казалось, уловила фальшь в его энергии. Она отступила на шаг, и ветви старой ивы позади неё угрожающе сдвинулись, словно щит.
— Ты принёс сюда волков и говоришь мне о охране? — её голос зазвучал холодно, по-хозяйски.
Внезапно один из рабочих, более любопытный и наглый, подошёл ближе, разглядывая Мавку с неприкрытым, похотливым интересом.
— Ого, Луха, а это что за дикая ягодка у тебя в кустах? — он свистнул, оскаливая жёлтые зубы. — Совсем голенькая ходит, а? Небось, холодно… согреться надо?
Его грубый, пропитанный потом и самогоном запах ударил Мавке в ноздри, вызвав волну тошноты. Она ощетинилась, и в её глазах вспыхнули настоящие зелёные огоньки. Воздух вокруг неё затрепетал.
Лукаш резко встал между ней и мужиком, его лицо исказилось от неожиданной для него самого ярости.
— Отвали, Пётр! — его голос прозвучал низко и опасно, заставив дровосека на мгновение опешить. — Не тронь её.
— А ты чего разнылся? — Пётр фыркнул, но в его глазах мелькнула неуверенность. — Таких в лесу много, потрогать нельзя, что ли?
«Тронуть». Это слово будто обожгло Мавку. Оно было таким же грубым и чужеродным, как их пилы. Оно несло в себе намерение взять, присвоить, осквернить. Нечто тёмное и горячее, давно дремавшее в её крови, проснулось.
Она не произнесла ни звука. Просто посмотрела на Петра. Не на Лукаша, а прямо на него.
И ветка старого вяза над головой мужика с громким, сухим хрустом обломилась и рухнула вниз, едва не задев его плечо, с силой вонзившись в землю.
Воцарилась мёртвая тишина. Пётр побледнел, его наглая ухмылка мгновенно сползла с лица, сменившись животным страхом. Он перекрестился, бормоча что-то невнятное, и поспешно отступил к другим, бросая на Мавку испуганные взгляды.
Лукаш замер, затаив дыхание. Он видел, как смотрела Мавка. Он видел, как дрогнула её бровь за мгновение до хруста. Это было не случайностью.
Мавка перевела на него свой взгляд. Гнев в её глазах ещё не угас, делая их бездонными и пугающими. В них читался немой вопрос: «А ты? Ты тоже хочешь тронуть? Взять?»
Он не мог вымолвить ни слова. Он только покачал головой, и в его взгляде не было ни капли страха. Был лишь шок, осознание чего-то невероятного и… понимание.
— Прости, — снова прошептал он, и в этом слове было сейчас гораздо больше.
Он видел её. Настоящую. Не просто прекрасную дикарку, а силу. Грозную, древнюю, неукротимую.
И это зрелище свело его с ума. В хорошем смысле. В том смысле, от которого перехватывает дух и кровь начинает петь в жилах.
Снова послышались окрики. Рабочие, напуганные «несчастным случаем», торопили Лукаша. Он колебался, разрываясь между долгом, страхом и тем новым, ослепительным чувством, что только что родилось в его груди.
— Мне нужно идти, — сказал он, и это прозвучало как самое тяжелое слово в его жизни.
Мавка не ответила. Она просто стояла, неподвижная, как изваяние, окутанная зеленоватой дымкой подступающих сумерек. Её взгляд был полон бушующих противоречий.
Лукаш сделал шаг назад, потом ещё один. Потом развернулся и почти побежал к машинам, не оборачиваясь, будто боясь, что если он посмотрит назад, то уже не сможет уйти.
Мавка смотла ему вслед, пока звук моторов не растворился в вечернем воздухе, не смешавшись с привычными звуками Леса, а безжалостно разорвав его.
Только когда они уехали, она подошла к тому месту, где упала ветка. Она присела на корточки и прикоснулась пальцами к свежему слому на коре вяза.
— Прости, старик, — прошептала она на своём языке. — Мне пришлось причинить тебе боль, чтобы защитить.
Дерево тихо зашумело листьями, прощая её.
А где-то в глубине, в той самой пещере, Тень, насытившись сегодняшней болью и страхом, сладко потянулась. Её время приближалось. Оно уже стучалось в ворота этого мира. И его стук отдавался в висках Мавки ровной, навязчивой, пугающей пульсацией.
Но сквозь этот стук она всё ещё слышала эхо той странной, печальной музыки. И это эхо тревожило её куда сильнее
Продолжение следует...