Глава 1: Шепот сломанных ветвей
Воздух в Сердце Леса был густым, как мед, и таким же сладким от аромата цветущей липы и влажного мха. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь древние короны дубов, казалось, были не светом, а жидким золотом, купающим всё в теплом, дремотном сиянии. Здесь время текло иначе — медленно, мудро, подчиняясь лишь ритму beating heart of the world.
Мавка стояла неподвижно, прижав ладонь к шершавой коре Великого Дуба. Её босые ноги утопали в холодной бархатной подушке мха, а тонкое платье из паутины и листьев едва колыхалось в такт её собственному дыханию. Она не просто слушала Лес. Она чувствовала его. Каждую трещинку на коре, каждый вздох спящего под корнями духа, сладкую тягу сока вверх по стволам и едва уловимую горькую ноту… тревоги.
Это была лишь тень, покалывание на краю её сознания. Но оно было чужим. И потому — опасным.
Внезапно, словно ножом, тишину разрезал отдаленный, механический вопль. Скрип, скрежет и грохот, от которого сжималось сердце. Чужая боль, чужой голос, ворвавшийся в её мир без спроса.
Мавка вздрогнула, оторвав ладонь от дерева. Её зелёные, с золотыми искорками глаза сузились.
«Пришли»,— прошептало что-то внутри неё.
Она скользнула между деревьями, бесшумная, как тень. Её движения были грациозным потоком, слиянием с окружающим пространством. Она не бежала — Лес нёс её, ветви бережно расступались перед своей хранительницей. С каждым шагом чужой звук становился всё громче, наглее. А вместе с ним росла ярость в её груди, горячая и слепая.
Она вышла на опушку, ту самую, где вековые ели подступали к старым, почти забытым тропам людей. И застыла.
Несколько фигур в грубых одеждах с неумолимыми, блестящими железными зубами в руках методично уничтожали молодую ольху. Дерево трещало, стонало, и его немой крик эхом отзывался в самой душе Мавки. Она чувствовала, как гаснет его свет, как холод пустоты заполняет то место, где только что билась жизнь.
Её пальцы сжались в кулаки, а по коже пробежала волна жара. Сила Леса закипала в ней, требуя выхода, мести, защиты. Она готова была выпустить шипы, поднять корни из-под земли, напустить туман безумия на этих слепых, жестоких существ…
Но тут её взгляд упал на другого.
Немного поодаль, на пне того самого старого дуба, что пал прошлой зимой от удара молнии, сидел человек. Он не смотрел на варварскую рубку. Его взгляд был опущен на странный предмет на его коленях — кусок полированного дерева с натянутыми струнами. Длинными, тонкими пальцами он водил по ним изогнутой палочкой, и оттуда лились звуки.
Они были не похожи ни на что в Лесу. Это не был шелест листьев, не песня ручья и не вой ветра. Это была структурированная, глубокая печаль. Звук был таким же чистым и острым, как слеза, и таким же бесконечно сложным, как узор на крыльях мотылька. Он плакал. Плакал о павшем великане, на котором сидел. Плакал о боли, что творилась рядом.
И этот плач обезоружил Мавку сильнее любой человеческой атаки.
Гнев медленно отступил, сменившись жгучим, незнакомым любопытством. Она сделала шаг вперед, сухой сучок хрустнул под её ногой с звуком, похожим на выстрел.
Музыка оборвалась. Человек резко поднял голову.
Их глаза встретились.
Его глаза были не цвета земли или неба. Они были цвета тёплого янтаря, и в них читалась не опасность, а лишь глубокая задумчивость и… лёгкий испуг. Но не перед ней. Перед тем, что творилось вокруг.
Он был первым человеком, который не смотрел на неё с жадностью или страхом. Он смотрел… как на загадку.
Мавка снова почувствовала в душе горячую волну, но на сей раз она была сосредоточена не в кулаках, а где-то в глубине живота, сжимая ей дыхание.
— Зачем ты здесь? — её голос прозвучал хрипло, будто она давно не пользовалась им. Язык людей был грубым и неудобным на её языке. — Ты… слышишь это?
Он не ответил сразу. Его взгляд скользнул по её лицу, по вьющимся волосам цвета весенней листвы, по обнаженным плечам, и в его взгляде не было пошлого любопытства. Был чистый, неподдельный интерес.
— Я слышу, — наконец сказал он, и его голос был низким, немного уставшим, идеально гармонирующим с его музыкой. — Это ужасно. Я пытался… остановить их. Но они не слушают. — Он горько усмехнулся, помахивая смычком в сторону дровосеков. — Они считают меня странным. А тут дерево… оно выглядело таким одиноким. Я подумал, что оно заслужило хоть похоронный марш.
Он говорил о пне. О мёртвом дереве. И это трогало её больше, чем любые клятвы.
— Оно не одиноко, — тихо сказала Мавка, делая ещё шаг. Теперь их разделяло всего несколько метров. — Его корни всё ещё сплетены с корнями других. Его дух вернётся в землю и даст силу новым росткам. Ваш марш… он красивый. Но ему не больно. Больно тем, — она резко кивнула в сторону продолжающейся рубки, и её голос дрогнул, — кто ещё жив, но их заставляют умирать.
Лукаш — она вдруг каким-то образом узнала, что его зовут именно так — проводил рукой по струнам, извлекая тихий, скорбный аккорд.
—Я знаю, — прошептал он. — Прости.
В этот самый миг, где-то в самой глубине осквернённой чащи, в пещере, которую люди давно облюбовали для складирования своего железного хлама, шевельнулась Тень. Она питалась этим — яростью Мавки, отчаянием деревьев, слепой жадностью людей. Она вдохнула этот гремучий коктейль эмоций и ощутила прилив сил. Древний дух раздора, давно дремавший под грудой камней, открыл свои слепые глаза. Его время приближалось. И первая встреча хранительницы и музыканта стала тем искрой, что должна была разжечь адское пламя.
Но они пока ничего не знали. Они просто смотрели друг на друга — дух Леса и человек с душой музыканта, застывшие на пороге чего-то неизведанного, опасного и неотвратимого.
Ветер донёс последний стон ольхи, и он смешался с тихим, затаённым вздохом Мавки.
Продолжение следует...