Мария.
Он был самым бездарным пианистом, которого я знала. Его умения были хуже маленького ребенка, только взявшего в свои хрупкие ручки толстую тетрадь нотной грамоты. Он был ужасен. Ужасен до тех пор, пока его разум не охватывала невыносимая печаль. Лишь в эти моменты его руки бережно открывали клап старого отцовского фортепиано и отбивали незамысловатые ритмы по клавишам, в надежде избавиться от душевных истязаний. Это было необъяснимо.. Простота и изысканность звучала в его неумело составленных на ходу мотивах. Он становился маэстро в своем собственном мире иллюзий. Я могла слушать его музыку часами, а порой, эти скоротечные милодии крутились у меня в голове целыми днями, так, что я неосознанно начинала напевать их себе под нос. Они застревали в моих мыслях и словно делились со мной душевной болью бесталантного автора. Так во времена своего тяжелого состояния, он мог играть целыми днями, до тех пор, пока его пальцы не покраснеют от ударов по клавишам, запястья не будут с болью разгибаться, а ноги не начнут онемевать. Но как известно, все плохое рано или поздно заканчивается. Его печаль постепенно уходила вместе с его талантом к музыке. И как только он снова ощущал себя чуть лучше безнадежно заснувшего мертвеца, его руки переставали играть, а в доме больше не слышались знакомые легкие милодии. И к счастью или сожалению, он снова становился самым обычным, ничем не примечательным пианистом. Почему же к счастью? К сожалению? А потому, что 24 сентября 1879 года, его тело нашли подвешанным в той самой комнате где стояло фортепиано, где когда -то он пил свой крепкий кофе и, встречая гостей, делал вид, что его жизнь полна прекрасных моментов и впечатлений. Он не выдержал своего бремени, тоски, одиночества. Его единственным решением избавиться от мучений было навсегда уйти в мир теней. В мир иллюзий, в который он окунался, играя привычную, до боли знакомую милодию. Он не жалел, не думал о том, что же будет после и не боялся. Он умер в полном спокойствии и осознании происходящего. Теперь, когда я думаю обо всем случившемся, в моей голове всплывает только одна его фраза: "все хорошо". Эти слова он говорил всегда. Если что -то сбивало его с ног и не давало подняться, он надеялся, что все будет хорошо. Ни сегодня, ни завтра, пусть даже ни через месяц, но все будет хорошо. Его надежды стали явью. И пусть он обрел покой не в жизни, но он обрел его после смерти. И теперь его не беспокоит ничего. И все действительно хорошо.