ГЛАВА 7. Áлое
В этом городе пропасть магазинов и торговых центров, а дом, в котором я снимаю квартиру, одним корпусом стоит на Майль, «миле»-«молле». Так называется многокилометровая пешеходная зона, застроенная гигантскими универмагами с товарами разных уровней «приподнятой» ценовой категории. Майль проходит через центр города и упирается в банковский квартал. Уже одним этим она вызывает у местных истошную ненависть, они ведь так любят вздыхать об индивидуальности маленьких магазинчиков и о том, что, гипер, мега и уни сжирают эту самую индивидуальность. Днем через Майль не пропихнешься на кроссе из-за скопления народа. Но утром, до открытия магазинов, людей тут мало, а вечером Майль и подавно превращается в город-призрак. Поэтому, когда я опаздываю на работу или поздно оттуда возвращаюсь, то не заруливаю в парк, а еду по Майль.
Недавно на Майль снесли старый универмаг и на его месте открыли новый – что? Правильно, торговый центр. В этом объекте городу принадлежал значительный пай, и еще в процессе девелопмента городская администрация проводила среди населения нечто вроде конкурса с целью выявить наиболее оригинальное название для будущего центра. Про победившее название МайМайль, то есть, «моя миля», наша Паулина, тетка - обер-бургомистр торжественно заявила на пресс-конференции, что оно как нельзя лучше выражает и «нашу» любовь к городу, и его многонациональность, международность и открытость.
Конструкция МайМайль примечательна в первую очередь его стеклянной крышей. Она выполнена в виде гигантской воронки. Интересно сидеть под ней в тайской кафешке на верхнем этаже, когда льет дождь, и вода причудливыми витиеватыми водоворотами стекает вниз по стеклу. Наблюдать за траекториями ручейков можно часами.
Накануне открытия МайМайль здание было завешено огромным белым холстом, перетянутым красным бантом гигантских размеров на манер исполинского подарка. На белом фоне красовалась фотография девушки с длинными, развевающимися волосами, вместо одежды обмотанной полупрозрачным куском алой органзы. Складки развевающейся у нее за спиной ткани повторяли форму воронки.
И вот, проезжая в первый раз мимо завешенного здания, я резко остановился, словно мне дали в лоб. Это как же так. Я ошалело стоял и с озверением рассматривал не модель, а эту красную ткань, недоумевая, какая же это сволочь умудрилась просочиться так глубоко в меня, в мои сны, и украсть из них то, что украла.
Как и следовало ожидать, ночью я увидел тот же самый сон, что и однажды в другую, далекую ноябрьскую ночь. Ненавижу сны, особенно такие. На следующее утро тебя от них колбасит, если только ты не привык жить в состоянии перманентного глюка.
***
https://youtu.be/V1HM7t1z9D8
Когда меня-пневмоника выписали из больницы, и я допревал дома, меня порывался навещать Санек. Матушка выпинывала его, повторяя, что он с ума сошел, что это же «ansteckend», заразно. Он оказался упрямым: «Зараза к заразе не пристает», - приваливал ко мне после школы, и мы с ним на пару каждый день рубились во что-нибудь на компе – раньше для этого надо было находиться в одном и том же помещении...
В конце концов, развлекать тяжело больного друга ему надоело:
- Дюха, слышь, задолбали твои антибиотики, хорош симулировать. Поехали в Вилы завтра. Там все будут.
Вот куда мне точно не хотелось, так это в Уил. Спасибо, сказал ему, мол, у меня еще от воспоминаний о прошлом разе тошниловка. Он решил, что я подразумеваю то, как мы с ним тогда накидались, и заявил:
- Ни хера подобного в этот раз не будет. Тебе бухать все равно нельзя щас. Повезешь заодно.
Не зря говорят, что больные да выздоравливающие – народ безвольный.
На дискотеке я вижу ее одну, угрюмо фиксирующую взглядом стойку, за которой она сидит. Она не танцует, не стоит со своими. Просто сидит, уткнувшись носом. Никакого веселья, никакой тебе экспрессии. Никакого голубого сияния. И Длинного не видать.
Прежде чем успел разобраться, хочу ли ее видеть, не хочу ли, и надо ли мне вообще с ней говорить, я уже был возле нее.
- Халё.
- Привет.
Все эти годы она упорно сохраняет в своем лексиконе русское, когда другие уже давно заменяют многие слова, потому что так привычней и удобней. Только с Ленкой, это я заметил, они трещат на секретном языке «русский через пол фразы», так что их не понимают ни свои, ни другие.
- Ну и как ты?
Она подозрительно косится на меня, словно ждала в этих словах подвох, и вместо ответа пожимает плечами, мол, неужели и так не ясно.
- А Длинный где? - спрашиваю зачем-то.
- Х...й его знает. Там... - показывает неопределенно в другой конец зала – может, и там он, просто она его не видит. - Съ...ался куда-то. Привалит сейчас.
Матершина из ее уст меня немного вырубает. Не ругаются у нас матом девчонки – и она вроде не ругалась.
- А я болел. Пневмонией.
Словно ее тряхнули, заставив пробудиться от глубокого, тяжелого сна, вздрагивает. Спрашивает неуверенно, словно понимая, что невежливо было бы не спросить:
- Э... да? Вот х...йня. Ну... и как сейчас сам?
- Как видишь. Тут сегодня тусуюсь.
А еще я сделал шлюс с Наташкой и абсолютно свободен, если хочешь знать. Но ты сейчас, кажется, вообще ничего не хочешь.
Видимо, она все же решает общаться со мной:
- Мы к знакомым в Калининград ездили. Вот только вернулись, - заметив мою вопросительную физиономию, поясняет: - Кенигсберг. Который на Балтийском море. Остзее. У папы там сослуживец живет.
- А, понятно. Ну и как там?
- Да зае...ись, бл...ть! - внезапно взрывается она, глядит на меня злобно. - Хоть вообще сюда не возвращайся, в этот е...аный отстойник.
Я даже не знаю, что меня больше напрягает, этот ее мат или тот факт, что она так им сыплет, старательно, надсадно, словно провоцирует, удивить кого-то хочет. Не вяжется это с ней, а она не врубается. Вижу, как на заднем плане мелькает Длинный. Так и есть - он там тусуется со своей толпой.
Прежде чем я успеваю еще о чем-либо у нее спросить, появляется Ленка. Она – девочка правильная, иногда мы пересекались с ней в гребном клубе и немножко разговаривали. Но сейчас она со мной даже не здоровается и вообще – не обращает на меня внимания.
Вместо этого она безо всякого интро хватает за руку Оксанку, проникновенно и медленно, почти по слогам говорит ей по-русски со своим легким акцентом:
- Ксюша, пойдем отсюда. Он – сволочь, козел. Пошел он на х...й.
Оксанка только что сыпала матом. А вот Ленка не сыпет, у нее это звучит иначе – она никогда не ругается и это ругательство произносит осторожно, старательно, видимо, чтобы подчеркнуть всю серьезность ситуации.
Они смываются, а я остаюсь на месте, как дурак. Естественно, мне никто ничего не объясняет, и никто никуда меня с собой не зовет. Я не вникаю, что мне делать и в итоге все же решаю пойти за ними.
Ночь. Уже ноябрь и довольно холодно. Издалека я вижу обеих девчонок, вышедших на воздух. Они останавливаются возле какого-то здания, кажется, это местный филиал банка. Он размещен в старинном здании из натурального, не обточенного камня, из которого здесь раньше строили церкви и возводили крепостные стены.
Я решил, что не буду им навязываться, но и прятаться тоже не буду. Поэтому приближаюсь к банку медленно, чтобы они вовремя успели меня заметить.
Уже издалека, при свете фонаря я вижу Оксанкино лицо, искаженное гневом, отчаянием. Она в слезах. Никогда не видел ее плачущей. Никогда не видел ее ТАКОЙ.
Ночную тишину пронзает ее крик:
- Warum hast du mir das nicht gleich gesagt?!!!! Почему ты мне сразу не сказала.
Ленка говорит гораздо тише, ее ответ слышен плохо, да Оксанка его и не дослушивает, продолжая бесноваться:
- Назад пойду!
- Wozu denn, bringt doch eh' nichts mehr... Да зачем, это все равно уже ничего не даст.
- Убью!!!
Сжав кулаки, издает какой-то полный бешенства звук. Вопль. Рев. Потом резко разворачивается, размахивается и со всей дури бьет кулаком в стену. Раз. И еще раз. И еще. И еще.
Дура, зачем, думаю машинально. Это ж камень, что ему будет. А у тебя завтра, послезавтра, всю неделю будет болеть рука. Мне видно ее, эту худую руку, костяшки пальцев, разбитые в кровь. Наверное, боль несколько отрезвляет ее, и она понимает, что никуда не пойдет.
- Ксюш, ich fahr' dich nach Hause, - тихонько говорит Ленка, осторожно положив руку ей на плечо. Я отвезу тебя домой.
Ничего не ответив, Оксанка топает к Ленкиной машине, садится рядом с водительским, Ленка же идет в сторону клуба – чтобы предупредить других, что скоро вернется? Нет, она заметила меня и идет ко мне.
Она подходит ко мне, но долго не задерживается. Ее слова, произнесенные спокойно и твердо, опускаются в мое сознание, как на дно колодца:
- Андрей, lass siе. Lasst sie alle in Ruhe. Оставь ее. Оставьте ее все в покое.
Я не знаю, чтó только что произошло. Что – идти мне обратно в клуб, выяснять, что конкретно сделал Длинный? Потом докопаться до него и в заключении дать его толпе отпинать себя здесь, на улице? Решаю, что это подождет, да и вряд ли хочу слышать его версию. Что там такого могло быть сверхъестественного?..
А вот в покое я ее хрена лысого оставлю. Не теперь. Однажды я сказал себе, что не буду ее жалеть. Я и теперь не знаю, жалею ли. Да вообще, нужна она ей сейчас, моя жалость и нужен ей сейчас я или кто-либо еще? Судя по тому, как она только что долбила своей худенькой ручкой каменную стену, ей больше всего хочется дать ему, Длинному в морду, а не мазать соплями чье-то плечо. И все-таки, сейчас мне хочется быть там, где она. А где это, я так и не узнаю, если сейчас не сяду в гребаную машину и не поеду их догонять.
Как ни странно, Оксанка живет совсем неподалеку от Уил. В этой местности, во всем регионе Вольфецен нет ни фига – только деревушки, деревушки, деревушки... Некоторым из них по тысяче лет. Я не шучу. Не знаю, сколько лет той дыре, в которой построились ее предки, но, когда они выбирали, где будут жить в этой чужой, незнакомой стране, решающую роль явно сыграла цена на землю. Нет, наш Бад Карлсхайм, конечно, тоже не мегаполис, но это...
Кругом ночь. Черная, густая темень, хоть глаз выколи. Судя по всему, фонари здесь на ночь отключают. Холмистая местность пустынна, безлюдна, и я уверен, что дело тут не во времени суток. Между деревушками – поля. В деревушках, насколько освещают их мои фары – домики, крестьянские хутора, старинные церкви с остроконечными крышами. Все. Как же можно было забраться сюда, в этот богом забытый край?
Мы, то есть, я – за ними, едем совсем недолго, минут с десять. В самом ее поселке поднимаемся вверх по какой-то очень крутой, подъемистой улице. Проездом замечаю, что слева от меня между домами какой-то обрыв, а на дне его, будто на дне ущелья, море маленьких красных огоньков. Кладбище. Как же здесь любят интегрировать его в инфраструктуру поселения.
Мы проезжаем еще один квартал, если можно так это здесь назвать. Я останавливаюсь чуть поодаль от ее дома – ведь это он, ее дом? В темноте его плохо видно – что-то довольно большое, с покатой крышей, оштукатуренное в светлый, возможно, белый цвет. Фары я выключаю, хотя мне совершенно по барабану, если они меня уже давно заметили и сейчас придут сюда. Тем лучше.
Но нет, Оксанка прощается с Ленкой и заходит в дом. Уверен, что даже не поняла ничего. Слишком расстроена, да и не видит же ни фига. Ленка тоже уезжает. Эта-то меня точно заметила, но встревать не стала. Правильно, сами разберемся. Разберусь.
Я сижу и смотрю на ее дом, в котором она только что скрылась от моих глаз. Как она близко от меня – и как далеко. Не полезу же я сейчас туда - родителей ее пугать. Сама-то, небось, не спит еще. Так вот где она живет. Ее дом встроен в холмистый подъем, задняя стена спускается так низко, что там, сзади, наверное, прилепили еще один этаж. За домом, вероятно, огород, дальше, за огородом – лес. Угадываю его только по чернеющим вдали верхушкам деревьев.
Да, такая глухомань, взвоешь тут. Неудивительно, что она бесится. С ее-то темпераментом, по ходу, гулять хочется, попой вертеть. Ты б книжки лучше читала, любишь же их читать? Или перечитала все?
Несмотря на все треволнения сегодняшнего вечера, представляю себе ее тугую, круглую, соблазнительную попу и мысленно крепко-прекрепко сжимаю ее. Она наверняка возмутилась бы, стала вырываться, но я не стал бы ее слушать и никуда бы не отпустил. Просто содрал бы с нее трусики, усадил бы к себе на колени и изнасиловал.
В девятнадцать лет хочется часто и много, невзирая на реальные возможности. Но, Оксанка, я способен на большее. Кажется, ты мне нравишься. Нравишься по-настоящему, так, как должна, как заслуживаешь. Я знаю, что ты заслуживаешь хорошего отношения к себе. И я хочу быть с тобой. Со мной тебе будет хорошо – помнишь?
Ласточка. Я вдруг поймал себя на том, что назвал ее ласточкой. А я, оказывается, еще и нежным быть могу. Ласкать могу. Оказывается, мне не только трахаться с тобой, мне и ласкать тебя охота. Гладить тебя, шептать тебе на ушко всякую всячину, уткнуться в тебя носом и бормотать, называть тебя зоопарковыми именами, кошечка там, зайка... солнышко еще... чтобы ты млела и хихикала и... тоже ласкала меня.
Не козел я озабоченный, нет. Это просто ты мне сбиваешь крышу, стоит только увидеть тебя. Всегда так было. Даже сейчас, когда, наверное, стоит подумать, попытаться разобраться в происшедшем, разобраться в тебе, пожалеть тебя, ведь тебе сейчас так плохо, не могу отлепить от себя твой волнительный образ, зовущий меня прежде творить с тобой разные неприличные вещи, а потом уже разбираться, что к чему.
Оксанка, судьба, что ли, наша с тобой такая, что все у нас идет вкривь и вкось? Пинаешь ты меня постоянно, а со всякими уродами, вроде Длинного, крутишь. Так – мысленно леплю себе оплеуху. Проснись, придурок. Это ты крутил. Это ты был несвободен. Это ты дал ей понять, почувствовать, что она – всего лишь то, куда можно вставить, пока не видит твоя подружка. И вставил же – язык только, но так, что чуть не улетели оба. Да, кайфово было... Так, только не стояк.
Слышь, проснись, не об этом сейчас, не об этом. О ней надо думать, о том, что ее грузит. Что там было? Да, кровь. Пальчики себе разбила в кровь. Не надо так себя истязать, глупая. Банально, просто же все. Не ты первая, не ты последняя. Что, кинул тебя гад? И ты так расстроилась? Говорил же тебе. Теперь, вот, стены молотишь. А толку? Неужели он тебе так важен? Влюбилась, может быть?
Если бы я уже тогда мог разбираться в выражении девчоночьих Оксанкиных чувств, то еще там, возле банка сразу допер бы, что она злилась, бесилась, рвала и метала, была оскорблена, но не страдала, не любила.
Но я был далек от этого той темной ноябрьской ночью, когда дежурил возле ее дома, ломая во мраке голову над гребаной энигмой, чье имя по стечению обстоятельств тоже состояло из шести букв. Как муторно было разбираться в ее чувствах к Длинному, да и не хотелось, в общем-то. Но если не разобраться в этом, то как тогда ответить на другой вопрос? А... я?
Из этих хитросплетений меня внезапно вырвал мобильный, на который пришла смс-ка. Санек: «WO BIST DU?». Где я, где я – если бы знать самому. На часах – четыре утра. Не бросать же друга одного на парковке перед Уил. Строчу ему: «Bin gleich da». Сейчас приеду, мол.
Мысленно желаю ей спокойной ночи, прошу только не лупить больше стену, не мазать красным папиных и маминых обоев. На выезде на оранжево-желтом дорожном знаке замечаю название «Цинзенбах», перечеркнутое красным. О господи, вот колхоз-то. Ну пока.
- Ты где был-то?
- Да так.
Подробности Оксанкиной драмы бьют в меня, словно молния, хочу я того или нет. Тогда, с месяц назад, Длинный отымел ее у своих на хате, в спальне у родителей, по собственным словам, три раза, пока внизу бухали его кореша. Потом, на следующий день, отшил. И всем об этом нап...дел в найсмачнейших подробностях. Она со своими уехала на каникулы и не была в курсе о легендах про собственную персону, которые сформировались фактически сразу. Про то, как она, якобы, опустилась, и всякая там лобуда. До вчерашнего вечера.
Ну, примерно так я и думал. И все-таки, Санька мне по дороге домой мучительно хочется заткнуть чем-нибудь. Перед глазами встает она, зареванная, долбящая кулаком камень.
Длинный, сука. Лох-лохом, а прыток оказался. Да, она сама дала. Другану типа. А ты ее – в шею. Гнида паршивая. Жалко, бесполезно как. И что, вот так вот, да? Сожри и подавись?
Той ночью мне снится сон. Говорил уже, редко они мне раньше снились, потому и помнил их все наперечет.
Синее, свежее, пронзительно-яркое утро. Слева от меня – море. Спокойное, ласковое, с солнечными пятнами на волнах. Бескрайнее – это точно. В море тонет ослепляющее своей синевой небо. Справа – небольшой средиземноморский город, каких там много, с узкими улочками, прилепленными друг к дружке белыми домами под терракотовыми крышами, редкими кипарисами или кедровыми деревцами.
Прямо по курсу – новенькая, недавно отстроенная каменная набережная с забавными бронзовыми скульптурками. А, так я знаю, где я. Как-то возили нас с Тохой предки в Ситию, что на острове Крит.
Нам-то, дуракам, Сития тогда показалась сонным гнездом, скучным и затхлым, и мы постоянно ныли, как нам не хватает экшна. Нас тянуло в злачные места - Херсониссос, да тот же Рефимнон. Нам тоже хотелось, голым по пояс, наезжая сразу на обе полосы проезжей части, рассекать на квадроциклах, как чуваки-англичане, они и возрастом-то были помоложе нас, и снимать телок где-нибудь на Малия-Бич, где самый разгул. Ну, или делать вид, что снимаем.
Да, точно, это она, та набережная. Еще рано, по берегу гуляет свежий морской ветерок. Скоро придет жара на весь этот долгий день, а пока жара эта еще только угадывается. Какое же синее все кругом. Как опьяняют, обдалбывают и эта синева, и ветер, и солнце, и соленый запах моря.
Но - что это. Там, вдали, по молу движется что-то. Какое-то алое, пропитанное солнцем пятнышко приближается ко мне. Оно не идет, оно не плывет. Оно словно передвигается сразу на несколько шагов вперед, потом останавливается, потом – дальше. Как раньше, когда менялись картинки диафильма. Или как сейчас, когда идет слайдшоу в пауэрпойнте. Это она.
Вот еще один скачок, и она теперь ближе. Ее волосы развеваются на ветру, они невероятной длины, не такие, как в жизни. Она совершенно голая, я вижу ее длинные стройные, босые ножки и ума не приложу, почему они под этим солнцем остались такими белоснежными. Лишь грудь ее и пояс прикрыты огромным, необъятных размеров, куском полупрозрачной, светло-алой ткани. Припоминаю, кажется, что мать называла эту ткань органзой. Метровые складки этой самой органзы развеваются у нее за спиной, застилая небо и море. Они словно живут собственной жизнью. Окружающее – ее стихия, она словно вышла на берег из волн.
Тут ее фигура совершает следующий скачок, и она перемещается вплотную ко мне. Без слов я привлекаю ее к себе, глажу ее лицо. Оно очень нежно и мечтательно, и даже из-под полузакрытых век сияют нежным, спокойным блеском ее каре-зеленые глаза в темном ободке под черными стрелами бровей, в обрамлении темных, длинных, пушистых ресниц. Я сжимаю в своих объятьях ее обнаженное тело и сливаюсь губами с ее губами в поцелуе, сначала нежном, потом страстном. Ее волосы и красная органза трепещут на ветру, окружая нас полыхающим водоворотом.
Проходят минуты, время тянется в нашем бесконечном поцелуе. Вдруг я отрываюсь от нее. «А ты что в красном?» - слышу собственный голос. «Как же голубой?» Она глядит на меня с укоризненной улыбкой, слегка качает головой, словно я ослушался и задал запрещенный вопрос. Словно испортил все. Продолжая улыбаться, убирает с лица прядь волос, и я вижу ее разбитые в кровь пальцы, а затем вдруг замечаю, что и нос у нее опять разбит, как в том, другом моем сне. Все меркнет и лишь когда я просыпаюсь, в глазах у меня еще некоторое время маячит что-то красное.
В воскресенье мне надо в наш зал на базовую тренировку. Дело ненавистное, но необходимое. Зимой все равно деваться некуда, а форму поддерживать надо. В раздевалке вижу Длинного. И он здесь. И ему надо форму поддерживать.
- Здоров! - резво подкатываю к нему.
Только бы, сволочь, не свалил куда. Надо будет, зубами удержу.
Говорим о тренировках, о том-о сем. Сроду столько с ним не разговаривал. Не подозревал, вернее, что он говорить умеет. Незаметно перевожу тему на вчерашнюю дискотеку, мол, до скольки тусовались. С кем он был. Со своей ли толпой. С подругой.
- А, не? Всё уже? Разбежались? Да, она та еще была... Дала те хоть? А?.. - доверительно толкаю его в бок.
- Ага, - охотно подтверждает он, тормоз же. А я сам себя разогреваю. Давне-е-енько не давал пи...дюлей.
- Так ты че, вставил ей? Че, в натуре, три раза за ночь отымел? - кивает, мразь. - Ну, ты ка-ба-а-ан, - с удовлетворением чувствую, что зверею. Порядок. - И че, как она тебе ваще? Кайфовала с тобой, а? Еще просила?
Толкаю его еще раз, уже покрепче. Вяло, неуверенно толкается в ответ.
Даже на такого тормознутого дебила, как Длинный, рано или поздно находит прозрение, но прежде чем оно доходит до точки назначения в его тупорылом мозгу, я даю ему в зубы. Со всей дури, беззвучно, поставив на «мьют» рев, что рвется у меня из глотки.
Кажется, про меня говорили когда-то, мол, «чувак, знаешь таких – с виду небольшие, хиловатые, а как въе...ут – бля-а-а... ушатнуть могут с первого раза, не ожидаешь от них... вот он, Дюха, такой...» И не знаю, откуда это у меня да теперь уже и не кепаюсь. Вообще-то.
Высокий он, черт. Не ожидал он. Начал подозревать, что я дое...ываюсь до него, да поздно. Отсюда у меня фора – дать ему еще раз. После первой он чуть согнулся, как сопля, и я, особо не целясь, попадаю ему в нос. Хорошее место.
Стонет тихонько, гад, не столько от боли, сколько от вида крови. Или может, просто долбит его, что отгреб. Лови в глаз еще. Молочу молча, методично, но проникновенно. Краем холодно-яростного разума воспринимаю скользкую, податливую мокроту смазливого глаза под моим кулаком. На, тварь. Фонарь – хорошо. Очевидно.
Лажает, пропускает третий. Ну?.. Ответка где?.. Лошара. Чего – никогда в жизни не кепался? Или только в толпе пинать можешь? Альпинюга.
Просыпается. Четвертый удар этого раунда достается мне от него в нос. С ходу разбил, сука. Ладно, пох...й.
Вытирая кровищу, соображаю. Сколько там она раз молотила вчера в стену? Четыре? Ладно, тот, что я отгреб, тоже записывай на ее счет. А потому что за волосы надо было держать дуру, а я не удержал.
- Ты ох...е-е-ел? – это к Длинному вернулся дар речи.
Не нахожу нужным давать ему пояснений. Хотя...
- Пи...дишь много, - говорю. И валю.
- Я т-тя найду, - вякает он мне в спину. Гляди, сейчас попрет к зеркалу – заценивать расквашенное е...ало. Смазливый фейс, который до меня никто не портил. Я стал у него первым.
- Найди, бля, - ласково разрешаю ему, даже не обернувшись напоследок.
***
https://youtu.be/XaQhYyKg7Kk
Я – в твоей спальне океан.
Тебя согрев, твоим мозгам перезагрузку дам
Мы знаем это, ты и я.
Я – танцплощадка, грязный я брейк-бит,
Со мной снег опадает с ног твоих.
Ты не одна, я буду рядом.
Ты лишь скажи, мол, собралась - и мы уйдем.
Я – лаборатория метамфетамина, первая ломка.
Оставь все позади и прыгни на ходу в такси.
Любвоь такая есть, что знает путь.
Я – радуга в твоей тюремной камере,
Воспоминания твои о том, что нюхала когда-то.
Ты одна, я буду рядом.
Ты лишь скажи, мол, собралась - и мы уйдем.
Не скрыть мне этих чувств. Меня не забывай
И возбуди меня еще раз, ну давай.
Я – пятно крови у тебя на рукаве.
Я завязал. За мной придут другие и уверуют, как я
Мы знаем это, ты и я.
А от меня у тебя на руках волосы встанут дыбом,
И ты научишься в психушке танцевать.
Ты не одна, я буду рядом.
Ты лишь скажи, мол, собралась - и мы уйдем.
свободный перевод
„Don't forget me"
© Copyright by Red Hot Chili Peppers
***
https://youtu.be/STYNsigNRWA
"Ты в алом?" - спросил я - "А что ж голубой?"
Но она головой покачала
И оставила ночь до утра предо мной
Догорать знамением алым
https://youtu.be/-qZxMY7FZf8
***
Саундтрек-ретроспектива
Radiohead – Talk show host
Red Hot Chili Peppers – Don't forget me
Linkin Park – Numb
Apocalyptica - Ruska
Андрюхин словарик к Главе 7 Áлое
абитур, аби - здесь: заключительный экзамен в гимназии, сдача которого является обязательным для допуска к учебе в ВУЗе
Бад Карлсхайм - Bad Carlsheim, вымышленный город, в европейской стране, в которой происходит действие, место жительства родителей Андрея
базовая тренировка - здесь: различные виды тренировок на тренажерах или иного характера в крытом помещении, выполняемые спортсменами сезонных видов спорта вне основного сезона
Вольфецен - Wolfezähn', «волчьи зубы», вымышленное название плоскогорья и региона, в котором расположен поселок Цинзенбах
гимназия - вид школы с обучением до 12-го или 13-го класса, выпускник допускается к учебе в ВУЗе
девелопмент - здесь: разработка, осуществление крупномасштабного строительного проекта
Йети - Yeti, здесь: марка горного велосипеда
Майль - «миля», вымышленное название торгово-развлекательной пешеходной зоны («молла») в городе-месте проживания Андрея
МайМайль - вымышленное название торгового центра в зоне Майль
Малия-Бич - пляж в туристическом центре Малия на острове Крит, Греция, Средиземное море
метамфетамин - психостимулирующее наркотическое вещество
мьют - mute, здесь: беззвучный, «поставить на мьют» - убрать звук
обер-бургомистр - правильно: Oberbürgermeister, должностное название мэра некоторых крупных городов
Остзее - Ostsee, Балтийское море
Паулина - Паулина Шварц, вымышленная женщина-политик, мэр города - места проживания Андрея
Рефимнон - один из наиболее крупных городов на острове Крит, Греция, Средиземное море
русак, русачка - здесь: русскоязычный/-ая переселенец/переселенка с постсоветского пространства, преимущественно из России, Казахстана, а также других республик бывшего СССР
Сития - небольшой город на острове Крит, Греция, Средиземное море
Уил - Wheel, колесо, здесь: вымышленное название русского клуба, находящегося в регионе Вольфецен
халё - hallo, привет
Херсониссос - небольшой город на острове Крит, Греция, Средиземное море, являющийся центром туризма
Цинзенбах - Zinsenbach, вымышленное название поселка в регионе Вольфецен, место проживания родителей Оксаны
шлюс - конец, здесь: делать «шлюс» - разрывать отношения, расставаться
энигма - загадка