Тринадцатый час. Книга 1

Грохот товарных поездов, прибывавших на станцию разгрузки, сотрясал землю. Воздух пропитало запахом влажной ржавчины, мазута и промозглой осени.

— Погода — дрянь, — пробурчал Громила.

Характер Бардема и без того был скверный, но осенью он становился невыносимым. Его здоровый глаз сузился, а мутный правый беспомощно смотрел в серую муть неба, будто пытаясь разглядеть в ней хоть что-то, кроме бесконечной хмари.

— А что ты хотел? Ноябрь вступил в силу, — отозвался Шкет, нервно поддёргивая воротник своей потрёпанной куртки. Его костлявые пальцы оставили на ткани тёмные масляные разводы. — Ещё один месяц — и начнётся зима.

В этот миг мимо искателей пронёсся с оглушительным рёвом и лязгом очередной товарный поезд. Вагоны, покрытые ржавчиной и грязными разводами, заскрипели и застонали, когда огромная металлическая гусеница начала тормозить. Из-под колёс вырвался визг сотрясаемого металла, и тучи багровых искр взметнулись в сырой воздух, шипя на мокрых шпалах.

— Тц... — цокнул Громила, раздражённо наблюдая за ливнем искр. Его массивная рука сжала поручень так, что побелели костяшки. — Надо сделать замечание директору: заедание тормозных колодок или износ дисков. Так и до беды недалеко.

— Хах! — громко, но с надтреснутой ноткой, выдал Шкет. Он резко обернулся к Бардему, и в его тёмных глазах мелькнуло что-то лихорадочное. — Верно говоришь, старина! Человек может уйти с железной дороги, но железная дорога... — он сделал паузу, облизал пересохшие губы, — ...она из человека никогда не выходит, да, Байром Как ржавчина на душе. Или соль вместо крови.

Грохот товарных поездов, сотрясавших станцию, смешивался с пронзительным скрипом тормозов и гулким эхом удаляющихся составов. Воздух был густым от запаха мазута, ржавого металла и сырости, оседавшей на кожу холодной плёнкой.

— Заткнись, Фил... — бросил Байром, не поворачивая головы. В его голосе не было гнева — лишь привычная усталость от бесконечных перепалок.

В этот момент в отдалении мелькнул силуэт. Громила прищурил здоровый глаз, вглядываясь в туманную пелену, накрывшую перрон.

— О, это она, — проскрипел Фил, его пальцы судорожно сжали шестерёнку в кармане, будто пытаясь найти в ней опору. — Как всегда, вовремя.

Вайла Кроу — последняя из своего рода — шла к ним неторопливой, но чёткой походкой. Её шаги едва слышно ступали по мокрому бетону, но каждый звук отдавался в тишине между грохотом поездов.

Нет, это не было заранее обговорено. Двух — да ещё таких опытных, как Фил и Громила — обычно хватало. Но если вызвали Кроу... Значит, стряслось что-то уникальное. И страшное.

— Ты одна? — Фил едва сдержал усмешку, но в глазах промелькнуло что-то нервное. — Я думал, этот Блэквуд будет таскаться за тобой как тень. Тем более, я видел в приложении... Он же теперь твой напарник.

Вайла остановилась в метре от них. Её зелёные глаза скользнули по Филу, и в них вспыхнули те самые жёлтые искорки, но не от смеха, а от чего-то холодного.

— Мы разошлись. — Её голос был ровным, но в нём чувствовалась сталь. — Ты же знаешь, у меня не бывает напарников слишком долго. К тому же, — она резко повернулась к перрону, будто проверяя, не идёт ли кто-то за ней, — я бы ни за что не взяла его на такое задание. Он лезет в самое пекло, как будто ищет, где бы сгореть.

Громила хмыкнул, но ничего не сказал. Его мутный правый глаз всё ещё блуждал где-то вдали, а здоровый — чёрный и бездонный — изучал Вайлу с привычной подозрительностью.

Фил же нервно перекатил шестерёнку между пальцами, словно пытаясь заглушить тревогу. Он знал, что если здесь Кроу — значит, дело пахнет не просто мазутом. А кровью.

Глухой рокот маневровых тепловозов сотрясал воздух, смешиваясь с пронзительным скрипом тормозных колодок. Вайла Кроу стояла у ржавой перегородки, её бледные пальцы впились в облупившуюся краску.

— Значит, он тут, — прошептала она, не отрывая мшисто-зелёных глаз от вереницы товарных составов. — Огромный. Неудержимый. И совершенно аномальный для этого мира. — Её голос звучал ровно, но в нём дрожала тонкая стальная струна напряжения.

— Дык... — хрипло процедил Байрому, потирая шрамы на скуле. — Мы думали — обычный вызов. Поняли, что наших мозгов не хватит, только когда эта тварь сожрала двоих грузчиков. — Его здоровый глаз нервно дёрнулся. — Гад отлично маскируется... Вот и согнали все составы, что хоть как-то подходят под описание. Выкинуть целый поезд в Глотонь... — он резко оборвал себя, словно боялся сглазить.

Вайла медленно кивнула, хвост на макушке колыхнулся, как живое существо.

— Маршрут уже проложен, — отчеканила она. — В сорока пяти километрах — заброшенная ветка с арочным мостом над рекой Чёрная Стрела. Идеальные ворота, чтобы вернуть эту тварь домой. — Её губы искривились в подобии улыбки, но глаза оставались пустыми, как два мёртвых изумруда.

Фил и Громила синхронно отступили на шаг, оставляя вокруг Вайлы пустое пространство. В их движениях читалось не просто уважение — животный страх, смешанный с отвращением. Пальцы Фила судорожно перебирали что-то в кармане, а Громила бессознательно прикрыл здоровый глаз ладонью, будто защищаясь от предстоящего зрелища.

— Можете уходить, — бросила Вайла, не поворачивая головы. — Свою часть работы вы выполнили. — Она резко вдохнула, грудь вздымалась под потрёпанной кожанкой, и крикнула так, что стекла в ближайших фонарях задрожали:

— Клемантис! Контракт!

Воздух взорвался.

Призрачный ворон вырвался из черепа на её поясе, обнажая зияющие пустоты в костяном остове. Птица сделала смертоносный разворот, и её клюв — зазубренный, как ритуальный нож — вонзился Вайле в плечо. Кровь брызнула веером, запахло медью и гнилыми лепестками.

Фиолетовые лозы вырвались из черепа, обвивая её руку. Они впивались под кожу, пульсируя, как живые вены. Глаза Вайлы вспыхнули тем же ядовитым светом.

Кости хрустнули, перестраиваясь. Лозы сплелись с её плотью, тело покрылось чёрными перьями и костяной бронёй. Она не выдержала боли, беззвучно опустилась на колени, упираясь руками в холодный серый бетон. И вот это уже не руки — а крылья огромной чёрной птицы, на которых расцветали яркие, пульсирующие цветы Клемантиса. Его лозы прорастали сквозь полые белые кости.

Бардем задохнулся, оттаскивая Фила:

— Господи... Она же... всё больше и больше похожа на Порождение!

Фил не отвечал. Его пальцы впились в шестерёнку, оставляя кровавые полосы.

А Вайла...

Вайла выпрямилась. Нет, не Вайла — огромная чёрная птица из костей и перьев, в пустых глазницах черепа которой пульсировал фиолетовый свет.

Клемантис жил в ней теперь — не как паразит, а как симбиот. Его сила лилась по её венам, но команды отдавала она.

Она повернулась к поездам. Неестественно запрокинула голову и заклекотала — голос не ворона и не человека, бросая вызов местному обитателю. В этом жесте не было ничего человеческого.

"Ты прав, Талис. Глотонь с каждым днём всё ближе ко мне... Во мне не остаётся места для сострадания — ни к людям, ни к паразитам, ни к себе самой... А значит, мне не следует находиться рядом... Талис Блэквуд..."

Проносилось в глубине черепа огромного существа.

Тишина. Давящая, звенящая, разорванная лишь далеким эхом гудков и шипением пара. Воздух застыл, пропитанный ожиданием и запахом озона. И тогда...

— Шшшшшшшшш-КХХХХ!

Это было не шипение рептилии. Нет. Это был леденящий душу звук гидравлических тормозов, сорванных с ума, звук тысяч тонн стали, едва сдерживаемой перед роковым рывком. Он вырвался не из одного места, а из самой тьмы между вагонами, из ржавых теней перрона, заполняя все пространство металлическим предсмертным хрипом.

И оно вздыбилось.

То, что было лишь тенью, наваждением на краю зрения, материализовалось. Сперва как клубящийся дым, пропитанный запахом горелой смазки и ржавчины. Затем обрело плоть – нет, не плоть. Сталь. Искривленную, покрытую язвами коррозии и струпьями отслоившейся краски.

Спина. Она изгибалась, как у гигантского змея из кошмаров, но это была не гладкая чешуя. Это были громадные, рваные пластины брони, словно содранные с корпусов старых тепловозов и сваренные в мучительном конвульсивном узле. Они скрежетали друг о друга при каждом микро-движении, извергая тучи рыжевой пыли. Не грация мифического дракона, а конвульсия ржавого механизма, скованного артритом и злобой.

Голова. Она медленно поднялась из тумана мазута и пара. Морда, увенчанная стальным клином – тупым, тяжелым, предназначенным не для дыхания огня, а для сминания, проламывания, дробления. Напоминала чудовищный намордник, скрывающий не пасть, а саму суть разрушения. И из-под этого клина, из глубоких выбоин в металле...

Вспыхнули глаза. Не живые огни, а ослепительные фары локомотива. Два пылающих белых солнца, лишенных зрачков, полных лишь слепой, неумолимой ярости машины. Они выжгли туман перед собой, осветив Вайлу-птицу и стоящих позади людей ледяным, бездушным светом. В этом свете пульсировали фиолетовые жилы Клемантиса на костях Вайлы, а лица Громилы, Бардема и Фила исказились в чистом, животном ужасе.

— Шшшшшшшшш-КХХХХ! — прогремело снова, уже громче, сопровождаемое скрежетом поршней, пытающихся сдвинуть эту ржавую гору с места. Звук обещал не просто смерть, а перемалывание в лом, в кровавую жижу под бесчувственными тоннами стали. Существо-локомотив, дракон железных дорог и ржавых кошмаров, отозвалось на вызов. И оно было готово к движению.

Клюв Вайлы клацнул. Перья и цветы топорщились, пульсируя в такт ее ярости. Она рванулась вперед — шурх! — ее костяные лапы оставили на бетоне глубокие царапины, но сам пол не треснул. Мир будто не замечал их.

Атака была молниеносной.

Вайла-Клемантис взмыла в воздух и впилась в шею Глотки, когти разрывая ржавую броню, клюв бьющий в фары-глаза. Но вокруг не летели искры, не гнулись металлические листы.

Чудовище взревело — звук, от которого у Громилы и Шкета кровь стыла в жилах. Его тело дернулось, пластины брони сомкнулись, пытаясь раздавить ее.

И тогда пространство вокруг них исказилось.

Воздух заволокло марево, как над раскаленным асфальтом. Бетон под ними мерцал, но не крошился. Они бились в пузыре искаженной реальности, будто мир-Носитель вытолкнул их за свои границы.

— Черт! — Громила схватился за голову. Глаза вылазили из орбит — он видел их, но вагоны за спиной монстров стояли нетронутые.

— Они... не здесь, — прошипел Шкет. Его пальцы впились в шестеренку так, что выступила кровь. — Они дерутся в другом слое. Но если мы подойдем...

Дракон рванулся.

Его хвост — гигантский сегмент ржавого вагона — прошел сквозь стоящий состав, не задев его, но Шкет едва отпрыгнул. Они могли убить Искателей.

Но мир вокруг оставался цел.

Хлынула густая, как отработанное масло, жижа, смешанная с осколками стекла и обломками металла. Чудовище взревело — звук напоминал разорванный паровой клапан — и рванулось вперед, змеиным телом обвивая Вайлу.

Ее костяные лапы впились в брюхо дракона, вырывая листы брони. Под ними открылось шевелящееся нутро — не механизмы, а клубки проводов, похожие на кишки, обмотанные колючей арматурой.

Локомотив-дракон сжал кольцо. Его хвост — последний вагон с торчащими, как шипы, сцепками — ударил ее в спину. Костяная бронь треснула, но из разломов тут же полезли лозы Клемантиса, сшивая переломы.

Птица оттолкнувшись от тела чудовища, она расправила крылья и издала новый клекот. Теперь он был достаточно зол, чтобы броситься за ней в погоню.

Морда — не пасть, а зубастый воздухозаборник, как у старинного паровоза, но внутри — бесконечный туннель в тьму — раскрылась, и чудовище взвыло. Звук, болезненно напоминающий гудок паровоза, оглушительно прокатился по станции.

Черная птица подпрыгнула, взмахнула костяными крыльями и поднялась в воздух. Механический зверь не собирался отпускать ее. Он, подобно локомотиву, рванул по рельсам, набирая скорость. Глаза-фары, прежде белые, засветились адским алым светом.

Битва перешла в погоню.

Тьма сгущалась над рельсами, поглощая последние отблески сумерек. Воздух дрожал, как перед грозой, но не от ветра – от чего-то иного, чего человеческий глаз не мог уловить, но что заставляло кожу покрываться мурашками.

Чёрная птица, больше похожая на сгусток теней, чем на живое существо, пронеслась над путями. Её крылья, сплетённые из ломаных костей и перьев, оставляли за собой зыбкий фиолетовый след от осыпающихся лепестков, само пространство вокруг ее массивного тела рябило, будто мир сам разрывалось под её полётом.

А за ней –

Длинное, как товарный состав, тело неслось по рельсам, но это не было движением поезда. Оно не ехало – оно гналось.

Колёса, слившиеся в единую массу с изуродованными осями, не вращались. Вместо этого ржавые пластины корпуста сжимались и разжимались, как мускулы, толкая чудовище вперёд с неестественной, хищной скоростью. Каждый "шаг" локомотива сопровождался скрежетом рвущегося металла, будто его тело колечат собственные механизмы.

Из-под брони сочилась чёрная жижа, капая на шпалы. Искры – не от трения, а будто изнутри – вырывались из-под днища, осыпая путь багровыми всполохами.

Оно не извивалось.

Оно не плыло.

Оно рвалось вперёд, как загнанный в угол зверь, который забыл, что когда-то было машиной.

Страх, Который Виден Без Видимого

На переезде, где шлагбаум только начал опускаться, машины замерли.

Водитель грузовика, коренастый мужчина с потрёпанной кепкой, сжал руль, даже не понимая, почему.

– Что за дьявол...

Его ладони вспотели, хотя в кабине было прохладно. Внезапно фары погасли, а по лобовому стеклу поползли трещины – тонкие, как паутина, но явственные.

– Этого не может быть...

Сзади заскулила собака – дворняга, которую он подобрал на прошлой неделе. Она забилась под сиденье, дрожа всем телом.

– Тихо, Грета!

Но он и сам чувствовал это – холод, пробирающий до костей, ужас, который нельзя объяснить.

Впереди рельсы дрожали, хотя ничего не было видно.

Станция:

На перроне дежурный мужичек вдруг уронил кружку. Чёрный чай разлился по полу, но он даже не взглянул – его взгляд был прикован к пустым путям.

– Опять...

Из носа хлынула кровь – густая, почти чёрная. Он не почувствовал боли, только давление – будто что-то огромное прошло сквозь него, не задев тело, но коснувшись разума.

За окном воздух мерцал, как над раскалённым асфальтом.

– Господи...

Он не был верующим, но сейчас сжал крестик в кармане.

В одной из машин, застрявших на переезде, маленькая девочка прижалась к окну.

– Мама, мне страшно ! – её голос дрожал.

– Что там, Лизи?-

– Там... там что, то есть!-

Мать вздохнула, даже не поворачивая головы.

– Опять фантазируешь...

Огромное, ржавое тело, фары-глаза, пасть, как у паровоза. И чёрнуа птицу, которая кричала без звука.

Вайла рванула вверх, уходя от зубастой бездны, что раскрывалась за ней.

Её тень на асфальте была неправильной – слишком длинные крылья, когти, которых не должно быть.

Локомотив-дракон прогрохотал сквозь переезд – и все машины заглохли.

Люди закричали, хватаясь за головы – в висках стучало, будто невидимый гудок рвал барабанные перепонки.

А потом...

Тишина.

Только дрожащие рельсы и запах ржавчины, который висел в воздухе, будто призрак катастрофы.

Старый ржавый мост возник за поворотом, словно костяной палец, торчащий из воды. Возле него уже стояли машины с мерцающими аварийными огнями, их желтый свет дрожал в тумане, как последние искры перед гибелью.

Доктор Дорис, закутанная в длинный плащ, сжимала в руках медицинский чемоданчик – слишком маленький для катастрофы, которая могла развернуться. Тони нервно постукивал каблуком по асфальту.

И Талис.

Он стоял чуть в отдалении. На его руке, словно плющ, висела Лианна Рейс – ее пальцы впились в его рукав.

Виктора не было.

"Найдет время объясниться", – промелькнуло у кого-то в голове, но мысли уже не имели значения.

Вайла пронеслась мимо них.

Время замедлилось, звуки растянулись, как резина перед разрывом.

Ее глаза – две фиолетовые звезды в черной маске перьев – на мгновение встретились с взглядом Талиса.

"Быстро ты... нашел... напарника..."

Боль.

Она разлилась по груди, как кипяток. Стало тяжело дышать – не от ран, а от чего-то другого, чего она не хотела называть.

Она развернулась в полете.

Локомотив-дракон мчался на нее, его пасть – черный туннель в никуда – раскрылась, готовая заглотить, разорвать, стереть в пыль.

Вайла встретила его грудью.

Удар.

Грохот.

Треск.

Его зубы – острые, как рельсовые костыли – вонзились в кости и перья.

Ее когти – длинные, как ножи – разорвали ржавую плоть, вырывая куски брони, проводов, чего-то живого и липкого.

Она сложила крылья.

И потянула его за собой.

Вниз.

В черные воды.

Холодные.

Бездонные.

Как сам Глотонь.