Тульпа

— Твоё время… ещё не настало. Зачем спешишь? Ты всегда успеешь. Туда, где кончаются лица и имена. Но пока… не заглядывай туда.

Она говорила моим голосом, только будто заточенным ножом — глубже, холоднее. Чёрное платье с рюшами колыхалось, хотя она не касалась ногами пола. Фантом, которого я когда-то сама создала. Привидение, которое ненавидела. Существо, без которого не смогла жить.

Я рухнула на колени. Пальцы сжимались в кулаки, кожа трескалась от ударов по грязному бетону. Губы дрожали, пока я стирала их зубами в кровь. Хотела что-то сказать, выплеснуть всё — но слова гасли, натыкаясь на липкую, тягучую стену в горле.

— Ты… ты… — сдавленно выдохнула я, когда сквозь глухой комок всё-таки прорвался звук. — Ты здесь… Это не то, что ты подумала!  Я не собиралась… вниз! Я там просто стояла.

Я отдышалась, голос прорезал меня изнутри.

— Ты вернулась! Я звала тебя! Где ты была?! Я искала тебя — в вондере, в жизни, везде! А ты… ты просто исчезла! Бросила меня! Что ты хотела этим доказать? Что я ничто?! Посмотри, во что я превратилась! Посмотри!!! Я не хочу никого видеть! Я здесь, потому что здесь никого нет!

— Но я здесь, — сказала Тень. — Я была рядом. Просто ты смотрела сквозь меня.

— Как?! Ты же… ты — всего лишь моя фантазия! Ты — призрак! Как ты могла исчезнуть сама?! Что происходит?! Я… я умерла?! Я в аду?!

— Тебе нужно спуститься, — голос Тени звучал, как хорошо натянутые струны, вибрирующие от едва заметного прикосновения. Это был мой голос. Только более точный. Более совершенный. Чужой.

Я покорно встала, отряхнула колени и пошла за ней как загипнотизированная. Она молчала. Неслышно скользила по ступеням.

Я видела её ясно, без напряжения — так же, как в первые дни: высокий, невесомый силуэт глубокого чёрного цвета. Почти без лица. Но с душой. Значит, она больше не исчезнет. Сердце колотилось рваным ритмом, как во время приступа. Что теперь будет? Мне ведь нельзя сейчас возвращаться… Мне нужно скорее спрятаться здесь, в домах.

— Тебе нужно возвращаться, — тут же сказала она.

Она плавно спускалась по лестнице, не касаясь ни битого стекла, ни кирпичей, ни мусора. В отличие от меня, она ни обо что не спотыкалась.

— Иди домой, — сказала она. — Всё не так, как ты придумала. Не так, как ты себе накрутила. Не забывай: мир шире масштабов твоей головы.

— А как же… как же Рита?! Она вспыльчивая, она же меня убьёт, если встретит! — закричала я сквозь слёзы.

— Никогда не думай за других. Ты понятия не имеешь, что у них в голове. Ты можешь сильно ошибаться. Иди домой. Не тяни время. Чем дольше ты здесь останешься, тем хуже будут последствия. Время — безжалостно, оно порой показывает больше, чем люди. Оно решает за людей.

Тень растворилась в воздухе, рассыпалась на молекулы. Чёрт… она никогда раньше не исчезала у меня на глазах. Я стояла посреди пустыря, ботинки проваливались в рыхлый снег. В отчаянии я упала на колени — и сразу почувствовала, как ледяной холод пронзил кожу. У меня нет денег на проезд; придётся идти пешком через весь город. Идти буду до глубокой ночи. Я сунула руку в правый карман. Чёрт… где телефон? Я, наверное, выронила его там, на крыше.

Я легла спиной в снег. Мокрый рюкзак упал рядом. Серое небо нависало, готовое разразиться дождём или снегом. Погода металась между зимой и весной, цепляясь за оба времени года. Всё-таки… я не властна над своей жизнью.

Тень сказала мне идти — и я пошла. Спустилась осторожно, следя за каждым шагом. Не знала, который час, но, похоже, уже вечер: темнота сгущалась, дорога расплывалась.

Мама, наверное, в панике. Нашла записку, названивает, уже подняла на уши всех — одноклассников, группу, полицию. Я даже боюсь представить, что у неё сейчас внутри. Но ответа она не получит: я никому не сказала о задуманном.

Я повернула голову к городу. В окнах многоэтажек мерцал свет. Люди отмечали праздник. На столах — букеты, салаты, сладости. Как и в прошлом году — всё по расписанию: радоваться по календарю, любить по случаю.

Темнота наступала стремительно, будто спешила накрыть город своими объятиями. Рядом со мной никого. Внутри — только тревога, тяжёлая и вязкая. Я шла, оставляя глубокие следы в рыхлом снегу. В ботинки набилось ледяное крошево — оно жгло кожу и будто впивалось в кости.

Я вышла на дорогу. Проверила все карманы и рюкзак — ни копейки. Паника сжала горло: сколько мне предстоит идти? Я на окраине города. Чтобы дойти до жилых домов, нужно пройти пару километров вдоль трассы, потом свернуть и долго шагать среди одинаковых серых пятиэтажек, а затем — через частный сектор, где вечно пахнет дымом бань и коровниками. Ещё через два квартала я буду дома.

Район здесь неблагополучный, освещение почти никакое. Я должна миновать его до полной темноты.

Я ускорила шаг. Шла по обочине, машины пролетали мимо с гулом и ослепительным светом фар.

Одна остановилась рядом. Фары вырезали из темноты кусок дороги, и я увидела силуэт водителя в приоткрытом окне.
— Подвезти? — спросил он.

Я замерла. Рюкзак стал тяжёлым щитом, пальцы впились в лямки. Лицо у водителя было почти неразличимым — чёрная маска света и тени.
— Нет, — вырвалось у меня слишком резко.

Я почти бегом двинулась дальше, натянула медицинскую маску чуть ли не до глаз. Только когда машина тронулась и скрылась в темноте, я поняла, что вся дрожу.

Забавно: как я боюсь за свою жизнь.

Мною двигало одно любопытство: зачем Тень развернула меня? Почему не позволила уйти?

Я шла мимо унылых пятиэтажек, встречая редких прохожих. Кто-то выгуливал собаку, кто-то торопливо возвращался с работы, кто-то просто бродил, совершая вечерний «променад», как называет это бабушка. Люди странно косились на меня, и я тут же отводила взгляд, как только наши глаза встречались.

Я остановилась у стеклянной стены магазина. Сдёрнула маску и капюшон. Подсвеченное лампами стекло вернуло мне жалкое отражение: спутанные серые волосы, грязные джинсы, потёки туши пятнами на щеках и подбородке. Честно — меня можно было ставить в огород вместо пугала. Я резко натянула капюшон — грязно-фиолетовый, растянутый, с чужим запахом улицы, — и пошла дальше, уткнувшись взглядом в асфальт.

Я никогда не забуду этот момент: дрожащие, грязные пальцы, нажимающие кнопки домофона.
Чей-то громкий, резкий крик из динамика:
— Кто?! Кто там ещё?!
Я чуть не захлебнулась собственным голосом:
— Это я…

***

Я пулей влетела в подъезд и, перепрыгивая через две ступеньки, взлетела на пятый этаж. Дверь в квартиру распахнута настежь. Изнутри — крики, плач, звон посуды, хлопанье дверцами.
Там полно народа, мелькнула обрывочная мысль.

С замирающим сердцем я шагнула в прихожую. Чёрный коврик с облупившейся надписью Welcome был завален обувью — сапоги, каблуки, чьи-то старые кеды. Этажерку слева никто даже не заметил. Я задела ботинок и чуть не споткнулась.

Шум становился плотнее, громче. Я не могла разобрать, что именно происходит — это был коктейль из отчаяния, злости, паники и облегчения. Воздух густой, как сироп: духи, еда, лекарства, слёзы. В горле подкатило — меня чуть не вывернуло. Это точно был не праздник. Это походило на похороны, только живые ещё не успели понять, кто умер.

Я осторожно шагнула вперёд, стараясь не шуметь.

И тут из зала вылетела тётя Люба — сестра мамы. Её щёки пылали лишним слоем алых румян. Сальные русые волосы собраны в небрежный хвост.

— Лена! Лена, иди сюда! — голос взвился и треснул. — Глянь, явилась красавица наша! Давай, звони в полицию, говори — нашлась! Бросай свой корвалол, не время! Я ж тебе сто раз говорила: у них в этом возрасте чёрт-те что в голове! Ни ума, ни фантазии, ни тормозов! Мне ли не знать — у самой трое таких! Говорила же: смотри, с кем она шляется! Проверяй её! А ты?! Упустила девчонку!

Насчёт фантазии она ошибалась. Но каждое слово било — в грудь, в лицо, по ногам. Я стояла, сжав кулаки, и чувствовала, как с каждой репликой становлюсь меньше, мельче, будто сдуваюсь.

Издалека послышались быстрые шаги. Через секунду из кухни вылетела мама — бледная, растрёпанная, с покрасневшими глазами. Она не заметила поворот и с силой ударилась плечом об угол.

Резкий запах накрыл меня — алкоголь, валерьянка и что-то сердечное, пронзительное.

— Лия! Доченька! — она вцепилась в меня так, что хрустнули рёбра. Голос дрожал и срывался. — Господи, ты живая! Кто тебя заставил? Они тебя тронули?! Били? Где ты была?! Мы всех обзвонили — подружек, группу, одноклассников всех, полицию! Телефон отключила — я места себе не находила!

Она торопливо закатывала мне рукава, заглядывала за воротник, трогала волосы, подняла подбородок. Её пальцы были холодные, шершавые, цепкие, как щупальца. Сбивчиво лепетала про секты, закрытые паблики, гладила по голове. По щекам текли крупные слёзы, смешиваясь с помадой и перегаром, густым и липким.

Я стояла мраморной статуей. Без единого слова.

Из кухни доносились голоса. Шум. Гул. И вот появился папа. Он был будто высохший: впалые серые глаза, осунувшееся лицо, напряжённая линия рта. Его густые брови нахмурились, на лбу выступили капли пота. Он медленно подошёл, обнял меня — без лишних слов, сдержанно, но я почувствовала, как его руки дрожат.

— Я надеюсь, — сказал он тихо, но твёрдо, — ты объяснишь нам, что это было.

Папа говорил так отстранённо, так холодно, что мне показалось, будто кто-то медленно залил меня изнутри ледяной водой. Я осознала: всё, что произошло — объятия мамы, слова тёти Любы, появление папы — уложилось буквально в несколько секунд, но для меня время застыло, превратившись в вязкий, липкий кисель.

Из кухни, один за другим, потянулись гости. Возглавляла это печальное шествие заплаканная бабушка. Её белые, короткие кудряшки дрожали, будто её трясли за плечи чьи-то невидимые руки. На ней были чёрные брюки и красная блузка — её обычный «праздничный наряд», как нож в сердце: слишком яркий для такого вечера. За ней шла мамина подруга с работы, тётя Олеся — женщина с высушенным, как пергамент, телом, обесцвеченными волосами и лицом, которое не двигалось из-за ботокса.

Они окружили меня плотным кольцом, как зомби, не давая ни снять грязные кеды, ни стянуть с себя худи, пропитанное улицей.

— Где ты была, Лия?! — выкрикнула бабушка тоном командира, хватая меня за локоть. — Изволь объясниться!

— Ты хоть понимаешь, что мы тут чуть не умерли от страха?! — перебила её тётя Люба.

— Господи, ну что с тобой? — донёсся чей-то дрожащий голос.

— Записку зачем оставила? Ты мать чуть с ума не свела!

— Ты хоть ела? Посмотрите, какая бледная!

Фразы сыпались со всех сторон, накладывались одна на другую, превращаясь в один гул, похожий на шум воды в раковине. Я лишь переводила взгляд с одного лица на другое, цепляясь за детали: дрожащие губы бабушки, вспыхивающие глаза тёти, папины нахмуренные брови.

Вопросы душили, как тяжёлое шерстяное одеяло, под которым невозможно дышать. И тогда я тихо, глухо сказала:

— Я не хочу сейчас говорить.

И я пошла в ванную. Закрывая за собой дверь, успела бросить взгляд на маму. Она стояла, сжимая в руках записку. Её глаза — мокрые, красные, полные вопросов — смотрели прямо на меня. И мне показалось, что в них открылась бездна. Я понимала: у меня не хватит ни сил, ни воображения, чтобы когда-нибудь по-настоящему постичь, что она чувствует. Может быть, я никогда этого и не узнаю.

Гомон на кухне не стихал до глубокой ночи.

Мне дали снотворное и уложили в чистую кровать. Я натянула на себя любимую чёрную пижаму с костями — анатомически правильный скелет, я проверяла когда-то в интернете. Это знание придавало странную уверенность, будто я защищена чужой кожей. Сон накрыл мгновенно, без сновидений, как камнем в воду.

Утро началось с тишины. Папа ходил по квартире мимо меня, будто мимо стены. Сухие шаги. Запах его сигарет, впитавшийся в футболку. Он не смотрел в мою сторону. Мама суетилась: села рядом, аккуратно потянула за мои спутанные волосы. Несколько прядей она отрезала ножницами — тихий «щёлк», и пряди падают на пол.
— Потерпи, — сказала она. Голос хрипел, будто она простудилась.

Я сидела на табурете, пальцы дрожали, как у ребёнка в первый день школы. Вернуться бы назад — я бы не сделала того, что сделала. Но времени назад не бывает.

Кофе обжёг горло, круассан крошился в руках, как пенопласт. За всё утро родители перекинулись друг с другом всего парой слов.     Воздух в квартире висел густой, как перед грозой.

Кожа на руках болела, покрытая красной сыпью от ветра. Фоновая тревога не отпускала меня ни на секунду. Я думала о маме. Я же написала в той записке всё, абсолютно всё. Даже о том, что я знаю об измене Ярослава. О том, как мы с Ритой напивались. О том, как я банально и глупо я предала её, какой трусихой и дурой себя чувствую, как легко он меня обманул.

У психолога я провела два часа. Именно там впервые услышала словосочетание «кризисное поведение». Прозвучало так, будто у меня есть диагноз, только без бумажки. Я пожалела, что не спрятала тетради или, лучше, не сожгла их к чёртовой матери: родители, конечно, всё нашли и прочитали. Теперь эти страницы работали против меня. Психолог ловко апеллировал ими — у него появились новые козыри.

Он сидел напротив, привычно уткнувшись в блокнот. Я же, в чёрной футболке, скрестив руки, покачивала ногой — носок ботинка ходил туда-сюда, как маятник. Казалось, в комнате тикали сразу два метронома: мой ботинок и его ручка, которая не отрывалась от бумаги. Внешне он был спокоен, но мне чудилось: он волнуется. Может, жалеет, что в прошлый раз не разглядел «симптомов». А может, их и правда тогда не было.

Я так и не рассказала ему про Тень. Она больше не появлялась после заброшки. Она ждала.

Наша встреча закончилась долгим разговором психолога с мамой. Из другой комнаты я слышала их лишь обрывками, хоть и старалась прислушаться.

— Я не врач, — говорил он, делая паузы между словами, — диагнозы я не ставлю. Но у меня есть подозрения… плохие подозрения. Вам стоит обратиться к психиатру. Исключить. Или, не дай бог, подтвердить.

— Господи, — сорвался мамин голос. — Но… но ведь всё не так плохо? Она просто… просто подросток!

— Подростки бывают разные, — ответил он мягко, но убедительно.— У вашей дочери слишком много тревожных сигналов, чтобы закрывать на них глаза.

Когда мы выходили, лицо мамы могло по цвету соперничать со свежей побеленной стеной. А папа… Папа злился. Ещё чуть-чуть — и точно вышел бы из себя.

— Это всё твоя дурацкая музыка! — папа шипел сквозь зубы, лицо его налилось кровью. — И друзья твои — идиоты! Найду всех, придушу к чёртовой матери! Чёрте что творит — пьёт, из дома сбегает! С тобой могло случиться всё что угодно! Ты вообще головой думаешь?!

— Саш, успокойся, — тихо возразила мама, но её голос дрогнул. — Криком ты ей не поможешь.

— Чтобы никаких теперь чёрных волос, поняла? — он резко обернулся к маме. — Лен, сегодня же волосы ей покрась! И одеваться будет нормально! Выкину все эти её чёрные шмотки!

Мама вскинула руки:
— Да не в этом дело, не в этом! Не в шмотках и не в друзьях! Не из-за этого психические болезни бывают!

Папа рванулся к ней ближе, глаза сверкали:
— А из-за чего?! Опять мою генетику винить будешь? Нет у неё никакого пограничного расстройства или что он там сказал! Тоже мне, придумали диагнозы! Лишь бы не делать ни хрена! Деньги только дерут!

Он ударил кулаком по дверному косяку.
— Да и депрессия откуда?! С жиру бесится! Ещё таблеток нам не хватало! Надо было ремня ей вовремя давать, а не таблетки! Да только больно взрослая уже для ремня!

Их перепалки не стихали ещё несколько дней. Казалось, своим поступком я их рассорила. Папа отказывался вести меня к врачу, называя всё это «глупостями, навязанными капитализмом». Раньше он никогда не был против ни музыки, ни друзей. Наоборот, бывало, защищал меня, когда мама начинала истерить. Теперь они поменялись ролями.

Я не знала, куда себя деть. Волосы всё-таки покрасили — несмотря на мои протесты. Краска жгла кожу головы, и каждый раз, когда я ловила в зеркале чужое отражение с каштановыми волосами, внутри щёлкал выключатель. Мама с видом победителя убрала пачку краски в ящик — дело сделано.

С группой мы смогли встретиться только на следующей неделе, после того, как родители купили мне новый телефон и я вышла с ними на связь. Благо, ребята ничего не спрашивали о моей выходке и звонках мамы.

Мы спокойно репетировали, мечтая о концертах. Песен накопилось уже на целый альбом — осталось найти деньги на запись.

Мне начинало казаться, что жизнь наконец-то налаживается. Но череда странных событий, которая вскоре обрушилась на меня, вылила ведро чёрной краски на мою белую полосу.

В один из вечеров я возвращалась после репетиции. Воздух был тёплый, влажный, пах мокрой землёй и дымом костров, которые жгли где-то неподалёку. Мы с ребятами попрощались у входа в парк, и я пошла одна по заросшей тропинке. В наушниках тихо играла гитара, ровный ритм шагов подхватывал её.

— Лия! — позвал знакомый голос.

Я вздрогнула, вытащила наушник из левого уха и обернулась.

Сердце сделало кувырок. В свете фонарей блестели ярко-красные волосы Риты. Мы не общались с того самого дня, когда я сама звонила ей, перед тем как потерять телефон.

Мой мозг тут же нарисовал ужасную картину: всё, мне конец. Сейчас она достанет нож — или, хуже, сюда уже бегут её подруги, которые за бутылку пива согласились выслеживать меня, а потом избить.

— Отойди от меня! — закричала я на весь парк и уже собиралась бежать, но ноги вросли в землю. Сердце стучало где-то в горле, отдавая в виски.

— Ли!! Это не то, что ты подумала! Мне нужно с тобой поговорить! — Рита стояла в нескольких метрах, тяжело дыша. Я никогда не видела её такой… сломанной. На ней было всё чёрное: длинное пальто, джинсы, кеды. Только волосы алым пятном вспыхивали на фоне этого траура.

— Не приближайся! — снова выкрикнула я, резко поворачиваясь. Без раздумий пошла прочь.

— Хватит убегать, чёрт тебя дери! — её голос сорвался на визг, в котором смешались злость и отчаяние. — Ты не виновата! Это я дура! Просто выслушай меня хоть раз!

Я остановилась. Стояла, уткнувшись взглядом в трещину асфальта, и не могла заставить себя повернуться.

— Ты думаешь, я забыла всё то дерьмо, что наговорила тебе? — Рита шагнула ближе, слова срывались, будто она боялась, что я снова убегу. —   Я не забыла. И мне стыдно до тошноты. Я тогда несла полный бред, чтобы ударить тебя больнее. Потому что мне самой было больно, понимаешь?

Я молчала, чувствуя, как внутри медленно крошится ледяная корка страха и злости.

— Я не злюсь на тебя, — продолжала она уже тише, — я злюсь на себя. Потому что ты мне нужна, Лия. Ты — единственная, кто реально понимал меня.

Я остановилась. Мир поплыл перед глазами, как дрожащие кадры пиратского кино. Слёзы предательски навернулись на глаза. Вот только разреветься здесь — это было бы слишком.

— Я не злюсь на тебя, — повторила Рита прямо за моей спиной. — Он обманул тебя так же, как меня! Он тобой манипулировал, чтобы ты молчала. Я всё узнала про него. Я знаю, ты была пьяная, у тебя свои проблемы… И та девушка — далеко не единственная. Когда мы стали вместе жить, скрывать стало сложнее. А она, прикинь, в соседнем подъезде живёт, с парнем! Удобно устроился! Только вот башку потерял — решил, что ему всё можно! И тебя не постеснялся, спокойно пригласил, знал, гад, что сказать! А ты… ты же всё-таки позвонила мне, рассказала всё! Если бы продолжала молчать…

Я сжала кулаки, чувствуя, как дрожат пальцы. Горячие слёзы катились по щекам. В груди будто вставили ржавый крюк, и с каждым вдохом он тянулся всё глубже.

— Замолчи, Рита, — хрипло выдавила я, не поворачивая головы. — Ты слишком много говоришь.

— Лия, пожалуйста… — её голос дрогнул, она задыхалась. — Послушай меня. Я не хочу, чтобы ты теперь ненавидела себя.

— Хватит! — я резко развернулась, глаза горели от слёз. — Думаешь, мне это было легко?! Думаешь, я спала спокойно?! Я каждый день проклинаю себя за то, что случилось!

Рита вздрогнула, чуть отступив назад, но не ушла.

— Я просто… думала, если мы хотя бы попробуем поговорить… может, сможем пережить это вместе.

И тут я вспомнила слова Тени: я не знаю, что творится в чужих головах. Более того, я не знаю всего, что происходит в чужих жизнях. Их жизни похожи на портативный проектор: каждый сам решает, куда направить свет и каким оттенком его окрасить. Я была уверена, что Рита хочет меня уничтожить — в моей голове это было так. Но в её голове, в её жизни шла, совсем другая история. Какая-то цепочка событий, мыслей и чувств привела её сюда — ко мне.

В её глазах я не была виновата. Я повернулась и встретила её взгляд — и увидела: она винит только себя. Получается, я знаю Риту так же плохо, как и всех остальных?

— Прости, что я на тебя накричала, — сказала она, всхлипывая. — Если бы не твой звонок, я бы до сих пор жила как последняя дура с ним. После твоего звонка я начала копать… и ты не поверишь, сколько всего накопала. Я просто… доверчивая, как идиотка! — её карие глаза блестели от слёз. — Я ему верила — каждому слову! Он мной манипулировал, как куклой! Ты бы видела, как я быстро убегала с вещами: боялась, что он что-то скажет — и я снова поверю…

Я не знала, что ответить.

— Когда твоя мама позвонила, у меня будто мир рухнул! Я такого надумала!..

— Об этом давай вообще не будем, — резко перебила я.

Я застыла. Манипулирует ли она мной, или сейчас говорит честно? Мысли путались. Я смотрела в пол, сдерживая слёзы.

Рита подошла вплотную и обняла меня. Я вздрогнула, напряглась, готовая к удару. Но удара не было. Только её руки — тёплые, дрожащие. На моём плече оставались мокрые солёные пятна.

Она казалась чересчур открытой, почти неестественно чистой — даже в своей вспыльчивости и резкости. В ней не было тёмных уголков… А я рядом с ней… чувствовала себя чудовищем. Я бы не смогла простить того, что простила она. Для меня предательство не стирается.

Постепенно мы с группой накопили деньги: кто-то подрабатывал, кто-то выпросил у родителей. Мама тайком от папы сунула мне несколько смятых купюр. Я ехала в студию, прижимая к себе гитару, как ребёнок новую игрушку, и внутри всё пело, распускаясь ярким цветом. Несколько месяцев, пока мы записывали альбом, я жила в эйфории. Летала на крыльях, забывая и про еду, и про сон. Даже психолог заметил перемены — сказал, что у меня явные улучшения.

Продвижение я взяла на себя. Мы сами снимали короткие ролики, сниппеты, устраивали фотосессии, выкладывали в соцсети. Я и представить не могла, что всё это зайдёт так далеко.

Мы упрямо продолжали снимать и выкладывать. Но любая победа требует жертвы. Ради съёмок и записей мы прогуливали уроки, нас таскали к директору. Веру надолго лишили карманных денег, и мы часто скидывались ей на проезд.

Я всё время ощущала, что иду по лезвию. Папа уезжал в рейсы, мама брала дополнительные смены в больнице и почти не появлялась дома. Родители даже не подозревали, что учёба рушится. А мне было плевать — я жила музыкой. Концертов ещё почти не было, и я продолжала рвать соцсети, чтобы стать заметной ещё до того, как закончится это всемирное затворничество.

Когда активность наконец пошла вверх, я сияла, как будто выиграла джекпот.

Учебный год я дотянула с трудом. Оля буквально вытащила меня по биологии, Марк — по математике. С их помощью я кое-как сдала тесты, пусть и на тройки. За пару дней до конца четверти родителей вызвали к директору. Дома после этого был скандал.

А потом вызвали уже меня. Из-под кустистых бровей директор монотонно читал нотацию о моей неуспеваемости и прогулах. Он объявил, что ставит меня на внутришкольный учёт: теперь за каждым моим шагом будут следить завуч и школьный психолог. И добавил, что в случае повторения всё закончится комиссией по делам несовершеннолетних.

Я сидела напротив, с каменным лицом, накручивая край чёрной футболки на палец. Всё это звучало как фарс: громкие слова, страшилки для отличниц. Я едва сдерживала смешок. Казалось, это какая-то нелепая шутка, а не реальность.

Я вышла из кабинета и рассмеялась, стоя в полумраке коридора у холодной бетонной стены. В нос бил резкий запах хлорки, сквозняк тянулся из приоткрытого окна, и я стояла, прислонившись к стене, чувствуя, как от смеха горят щёки. В будущем меня ждёт сцена, слава, музыка — какая разница, как я учусь и веду себя, думала я.

Тень стояла рядом. Холодная. Отстранённая. Она не смеялась.

— Слушай, ну это же не проблема, да? — хмыкнула я. — Он же не может выгнать меня из школы, по закону у него нет такого права.

— Ты хочешь, чтобы тебя перевели в коррекционную?

— Нет. Ты что?! — резко огрызнулась я, но в груди что-то неприятно кольнуло.

— А ведь до этого может дойти, — спокойно сказала Тень. — Всё это игра. Но знай границы. Хотя бы делай вид, что играешь по правилам.

Я лишь ухмыльнулась и пожала плечами.

Лето прошло в бесконечных репетициях. Мы даже успели выступить на фестивале — пусть небольшом, но настоящем. Родители посмотрели видео и, к моему удивлению, остались в восторге.

Все эти месяцы я жила в эйфории, будто на подъёме, который не кончится никогда. Так продолжалось до Нового года. Под бой курантов я загадала только одно — чтобы моя музыкальная мечта скорее стала реальностью.

— Хочу, чтобы моя жизнь взрывалась такими же салютами, — прошептала я в новогоднюю ночь, прижимаясь лбом к холодному стеклу и глядя, как в небе рассыпаются миллионы искр.

Тень стояла рядом и молчала.